Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Оливер явно ничего подобного не чувствовал.
– Спасибо вам еще раз за коньяк, – сказал он.
– Пустяки, – отозвался Кинг. – Еще дешевле, чем репутация Анри. Не говорите миссис Джексон: мой камердинер выкрал его для меня из погреба Белого дома. Одна из выгод пребывания на государственной службе.
Он улыбнулся им по очереди той самой улыбкой, что растапливала людей и побуждала их верить ему и служить под его началом. Генри Адамс гораздо позже заметил, что в нем ощущается что‑то греческое, что‑то от Алкивиада или Александра, и Сюзан, думаю, согласилась бы. Она стояла в дверях, обхватив себя руками, ловила пожелания доброй ночи, которые посылали, оборачиваясь, уходящие вверх по берегу канала, глядела, как перед ними колышутся тени от луны на ветреном небе. Когда от них остался только невидимый скрип камешков под сапогами, она закрыла дверь и повернулась, не вполне довольная в душе.
– Ну что же, – сказала она. – Трудный вопрос задала миссис Джексон под конец.
– И получила достойный ответ.
– Он очаровательный собеседник.
– Он великий человек.
– Да, – сказала она, несколько удивленная. – Я согласна.
Она распахнула оба окна и, вернувшись, открыла дверь.
– Вот это правильно, – сказал Оливер. – Мы накурили невесть как.
Когда она тушила лампы, ей показалось, что он смотрит на нее с любопытством. Они разделись в темноте, мимолетно поцеловались и легли каждый на свою узкую кровать. Ветер продувал хижину, наполняя, как паруса, занавески, узко собранные на проволоке, пробуждая язычок пламени в печи. Постепенно комната расширилась, впуская голубоватую мглу. За открытой дверью склон холма плыл в бледном сиянии, а на видимом прямоугольнике неба светилось, словно едва вышло из плавильного котла, облако из темного серебра с полыхающим краем. Ее овевало чем‑то свежим, прохладным, высокогорным, ночным. Она лежала, экспериментируя с тенью ладони в косой лунной полосе от окна; и, до сих пор не уняв непокорные мысли о недостатках Оливера, о том, что он все никак не выйдет из молодого и подчиненного состояния, сказала в пику своему собственному недовольству:
– Это ты из него вытянул серьезный ответ.
– Хотелось услышать настоящий ответ, без уверток.
– Тебе бы чаще высказываться в компании.
– Ты все время это повторяешь.
– И не зря. Ты молчишь, и люди думают, что тебе нечего сказать.
– Так мне и правда нечего.
– Ох, Оливер, тебе есть что сказать! А ты сидишь и сидишь в углу.
– Ага, сиднем, – сказал Оливер.
Ей послышалась в его голосе рычащая, ворчливая нота – в любой миг может отгородиться полностью, сколько бы она в темноте ни убеждала его, все сильнее вовлекаясь, все более несчастная, все явственней показывая свое разочарование в нем. Потому что да, она была разочарована. Хотела для него большего и лучшего, чем он, судя по всему, хотел для себя.
Но он не стал отгораживаться. Чуть погодя сказал – словно почувствовал, что надвигается размолвка, которой он так же не хотел, как она:
– Когда слушаю других, могу чему‑то научиться. Слушать себя – ничему не научишься.
– Другие научатся.
– Но только не эти.
– По-твоему, они не способны учиться?
– Нет, они просто уже знают все, что я могу им сказать.
– Ты мог поведать им кое‑что о порядочности, когда зашел о ней разговор. Рассказать, как ты себя повел с Кендаллом и Херстом, – что могло быть более уместно?
Он рыкнул – коротко, недоверчиво. Приподнялся в кровати, повернулся к ней лицом.
– Что я должен был сказать? “Кстати, о порядочности. Позвольте, я вам расскажу, как послал Джорджа Херста далеко-далеко”.
– Конечно. Жаль, я им про это не рассказала.
– Я бы умер на месте.
– Но им следует знать, что ты за человек! Ты так тихо сидишь, и они думают, что ты никто, а это не так. Ты же не хочешь выглядеть как Прайси.
Теперь его голос сделался по‑настоящему ворчливым.
– От Прайси ты всегда сможешь меня отличить. Я не качаюсь в качалке.
– Ох, Оливер, – сказала она безнадежным тоном, – да стань же наконец серьезным. Эти люди – из самых важных в твоем деле на всей земле. Тебе ради себя надо произвести хорошее впечатление.
– Я кого‑нибудь оскорбил?
– Нет, ты просто ничего не говоришь. Как мистер Кинг и мистер Эммонс поймут, до чего ты хорош, на что способен?
Он проговорил что‑то в подушку.
– Что?
– Они знают, на что я способен.
– Откуда?
– Не знали бы – не предложили бы присоединиться к изысканиям.
Какое‑то время она лежала в полной неподвижности, обратив лицо к его темному силуэту. Лунное свечение стояло в комнате снежной дымкой.
– Предложили? Когда?
– Сегодня днем.
– И ты молчал!
– Да, – усмехнулся он. – Я же всегда молчу. Да мне и слово некуда было вставить. Тут собрались мастера поговорить.
– Но почему никто из них вечером ничего не сказал?
– Думаю, они ждут, чтобы я обсудил это с тобой.
– А ты собирался спать!
– Не хотел, чтобы ты всю ночь думала об этом и не могла уснуть.
– Оливер, – сказала она, – выходит, они очень хорошего о тебе мнения. Если мистер Кинг не солгал, это значит, что он готов вверить тебе свою жизнь.
– У Кинга есть литературная жилка. Это значит, что он готов вверить мне общественные земли. Работу готов дать.
Она выскользнула из постели и села на край его кровати. Он обвил ее рукой, она нагнулась и быстро спросила, уткнувшись ему в шею позади уха:
– Ты простишь меня, душа моя?
– Конечно. За что?
– За желание тебя переделать. Я глупая женщина, я слишком люблю разговоры и говорунов. Какая в них важность? Вся важность в тебе. Только ты мне и дорог, душа моя.
– Я жуть как рад это слышать, – сказал он. – Залезай, ты дрожишь.
Она послушно скользнула к нему под одеяло. Узость просевшей кровати притиснула их друг к другу.
– Ты согласишься? – спросила она.
– Зависит от тебя.
– Тебе будет лучше, душа моя.
– Возможно. Я ненавижу все эти здешние судебные тяжбы, захват участков, вранье под присягой, весь этот экспертный арбитраж между игроками, которые оба жулики. Хочется делать то, что будет просто расширять познания.
– Ты можешь, душа моя, я знаю, что ты можешь. – Она полежала неподвижно. – Ты в самом начале мне это сказал.
– Когда?
– Я рисовала в библиотеке в Бич-хаусе. Ты сказал: чудесно, когда занимаешься любимым делом и тебе за это платят.
– Да, подтверждаю. Вот посмотри на Эммонса. Он так благодушно взирает на Ледвилл – кажется, ему начхать, что тут делается, кто чем владеет, а ведь, в сущности, это он, Эммонс, его сотворил. Тут все, до последнего забойщика в шахте, справляются с его книгой. Вот кому хорошо.
– А что будет с Фрэнком и Прайси?
– Оставлю им кабинет. У Фрэнка диплом Массачусетского, это я такой без диплома. Могу хоть сейчас передать ему все дела.
– Они оба так тобой восхищаются, бросить их было бы жестоко.
– Я прослежу, чтобы они не были брошены.
Его ладони двигались по ее коже. Часто, когда он был так настроен, она их отводила, но сейчас позволила им проникнуть под ночную рубашку, гладить ее всю. Ей было немножко смешно, потому что его локтям не хватало места, это была любовь в узкой трубе.
– Люблю тебя, душа моя, – сказала она, покрывая его лицо поцелуями. – Ты не против? Люблю тебя, хоть ты и не мастер говорить.
– Я ни капельки не против.
– Можно будет теперь привезти Олли? Может быть, займемся пристройкой прямо завтра?
– Первым делом другое, – сказал Оливер сквозь зубы.
Он помог ей сесть и стянул с нее через голову ночную рубашку – обнажил, омываемую голубоватым светом. Притронулся так, словно она была чем‑то бесконечно ценным и хрупким. Ей почудилось – он боится проткнуть ее, как мыльный пузырь.
– Кинг прав, – сказал он, прильнув губами к ложбине между ее грудей. – Разве я достоин этого?
– Ты всего достоин, душа моя. Всего-всего.
