Большой пожар - Санин Владимир Маркович (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Около Арбуза уже стояли несколько наших ребят, из тех, кто двигает вперёд науку на овощных базах, да ещё Гриша Косичкин из ансамбля со своими париями. Лёгок на помине! Гриша, ты какое задание получил?
— Спуститься по винтовой лестнице, разведать и доложить, — ответил Гриша.
— Анна Алексеевна взяла у официантов полотенца, — продолжил Аничкин, — смочила их нарзаном, обмотала нам головы и мы пошли к лифтам. Двери за нами, конечно, закрыли, а лифтовой холл задымлён и мы с Сашей поползли на четвереньках, внизу дыма все-таки поменьше. Все равно наглоталась, но обнаружили и втащили в зал Семена Петровича Козодоева из нашего отдела кадров, потом Арбуз снова послал нас искать, но больше никого не нашли. Хороший человек Семён Петрович, отзывчивый: когда его откачали, он нас с Сашей со слезами обнимал, век обещался не забыть, но уже через пару месяцев с его глазами что-то случилось и он перестал нас замечать.
— Клевещешь на хорошего человека, — возразил Ковальчук. — А кто тебя представил к выговору за два опоздания на работу? А кто пять лет подряд устраивает нам по блату отпуск в марте?
— Руку, ребята! — засмеялся Гриша. — На 20-м мы вытащили из кассы и внесли наверх очумевшую от дыма кассиршу, Раису Федоровну. Так она, когда отдышалась, хватилась за сумку, пересчитала деньга и завопила, что её наказали на полсотни, потом снова пересчитала и снова вопила, на этот раз четвертной не хватало. Ваш директор даже затрясся, вынул бумажник и сунул ей четвертную, только чтоб заткнулась… А на 19-й мы не прошли, повара на кухню не пустили, двери наглухо закрыли — дыма боялись.
Когда мы второй раз вернулись из лифтового холла, — припомнил Аничкин,
— Арбуз приказал задраить двери, но только мы это сделали, как вот из-за этой самой деревянной решётки, вот этой, что у дверей, повалил такой густой дым…
— Вентиляция там, — подсказал Вадим Петрович, — не отключили. И кондиционер тоже.
— И в эту довольно скверную минуту, — сказал Аничкин, — когда крики, кашель, грохот мебели и падающей посуды слились в невыносимый для нервной системы гул, одному человеку пришла в голову простая, но в то же время гениальная мысль. Учитывая, Вадим Петрович, тридцатку, которую вы на меня навесили, я назову этого человека Иксом. Видите эти пятиметровые стекла? По мудрому замыслу архитектора… морду бы ему набить за эту мудрость! — они наглухо закреплены в алюминиевые рамы. То есть тогда были закреплены, теперь здесь сделаны фрамуги, можно приоткрыть… Свою гениальную мысль Икс сформулировал в виде короткого афоризма: «Если окно не открывается, его можно и нужно выбить!» Икс отнюдь не был Геркулесом, к тому же он был был и едва ли не растоптан толпой, но беззаветная любовь к кислороду утроила его силы: он схватил тяжёлый стул, метнул его вот в это, — Аничкин указал пальцем, — стекло, оно с треском разлетелось и в зал хлынул свежий морозный воздух… Спустя две-три недели директор ресторана предпринимал колоссальные усилия, чтобы разыскать Икса, сердечно его поблагодарить и вручить счёт, рублей, кажется, на восемьсот — чрезмерный и несправедливый счёт, ибо Икс вышиб всего лишь одно стекло, остальные сокрушила в одну минуту восхищённая его подвигом публика. Но Икс, будучи от природы человеком смышлёным, скромным и чуждым рекламы, на отчаянные призывы директора так и не отозвался.
— Тоже мне уравнение с одним неизвестным, — пренебрежительно заявил Гриша. — Этот Икс ножкой стула чуть мне ухо не оторвал! Вадим Петрович, поставишь ансамблю дюжину пива — твой будет Икс, тёпленький!
— А дюжину водопроводной воды не хочешь? — Вадим Петрович подмигнул Аничкину. — Сказать, почему я тебя директору не выдал? Второе-то стекло вышиб я.
— Вадим Петрович, дорогой, — проникновенно сказал Гриша, — поставишь ансамблю дюжину пива, если я немедленно не выдам тебя директору?
— Несмышлёныш, — ласково произнёс Вадим Петрович, — тебе-то ещё дороже обойдётся.
— Это почему?
— А потому, что третье стекло вышиб ты, причём не стулом, цена которому десятка, а саксофоном, его потом даже в утиль не приняли.
Гриша поднял вверх руки.
— Сдаюсь, этот человек слишком много знает!
— От самой грозной опасности, от ядовитого дыма, — продолжил Аничкин, — мы избавились, но, когда дым рассеялся, перед нашими глазами предстала картина ужасающего разгрома. По залу забегали официанты, с охами и ахами подбирая разбитую посуду, на них покрикивал метрдотель, ваш, Вадим Петрович, предшественвик; растерянные, ошеломлённые столь крутым поворотом событий, мы столпились у разбитых окон… Как сейчас вижу: Дворец горит, из окон кричат, спускаются на шторах, подъезжают пожарные машины, из них вытягиваются лестницы… Огонь охватывал этаж за этажом… из отдельных окон вдруг вырывалось пламя и, как щупальце осьминога, хваталось за окно вверху, а там ведь люди… Страшноватое зрелище, не хотелось бы больше такое увидеть. Конечно, у страха глаза велики, однако на сей раз оснований для него было предостаточно: кто помешает этим щупальцам подняться к нам? И что нам тогда делать? И тут снова стоголосое «ах!», крики, истерики — погас свет… Ну, совсем темно у нас не было, скорее сумерки, это потом почти совсем ничего не было видно; сам факт произвёл сильное впечатление — будто пожар предупредил, что вот-вот придёт. И ещё одна беда: свежий воздух, которому мы так порадовались, обернулся лютым холодом, по залу свободно загуляли сквозняки, от которых некуда было деться…
— Нам бы с Боречкой ваши заботы, — улыбнулась Даша. — Нам бы сквознячки да без огня, правда, Боря?
— Чистая правда, — подхватил Аничкин, с удовольствием глядя на Дашу.
— У вас, конечно, похлеще было, но и у нас не курорт. Мужчины — те хоть в пиджаках, а дамы — в бальных платьях, и многие хорошо декольтированные, как сейчас наша великолепная Клюква. Но дамы в отличие от упомянутой и, подчёркиваю, великолепной Клюквы…
— Что ты заладил, Клюква да Клюква, — недовольно прогудел Дед, — свет, что ли, на этой ягоде сошёлся? Будто и никого другого нет за столом, не хуже, чем твоя Клюква! — …и прелестной, божественной рыжей Ольги, — под общий смех продолжил Аничкин, — горько тогда сожалели о своём легкомыслии, об извечном стремлении показать себя в наиболее выигрышном свете. Не будь я джентельменом, воспитанным на глубоком уважении к женщине, то сказал бы, что они замёрзли, как бездомные собаки. Некоторые, самые догадливые, успели задрапироваться в снятые со столов скатерти и стали похожи на куклуксклановцев. Помню, когда период первого возбуждения прошёл и главлым врагом стал холод, мы начали сбиваться в толпу, как пингвины, и каждый норовил пробиться в серёдку. Невероятная, совершенно на первый взгляд аморальная картина! В большинстве своём замужние дамы, на репутации которых не было ни пятнышка, нисколько не возражали, когда — слышите, Клюква? — их крепко обнимали. Один мой коллега, фамилии которого не назову по известной вам причине, до того наобнимался с другим моим коллегой женского пола, что они продолжают этим заниматься и по сей деньправда, уже на законных основаниях.
— Совсем, как мы с Боречкой, — с явно деланным простодушием пропела Даша. — Он, как стал законным, до того полюбил обниматься, что ему пьесы некогда писать.
(Моё добавление к стенограмме; все со смехом и трудно скрываемой завистью посмотрели на Бориса, который побагровел, засуетился и в ответ на многочисленные советы стал молча протирать очки.)
— Толя, ты забыл о приказе Арбуза, — напомнил Ковальчук.
— Вот спасибо, — спохватился Аничкин, — чуть было Ольгу без такой детали не оставил! Только, Саша, не один приказ, а два. Первый! «Всем мужчинам, которые ещё не догадались этого сделать, предлагаю стать рыцарями и отдать дамам свои пиджаки!» Скажу прямо, не все восприняли это указание с энтузиазмом…
— Голову на отсечение, что главная «арбузная корка» не отдала, — оживился Сергей Антоныч. — Не разочаруешь старика, Толя?
— Если шеф имеет в виду Глебушкина, то одну из целей он поразил точно. Сначала Глебушкин просто спрятался и дрожал где-то в углу, а когда его со свистом и гиканьем выволокли на божий свет — кто бы час назад подумал, что Глебушкина, грозу института, можно выволочь со свистом и гиканьем? — то он стал молоть чепуху о своём здоровье, и Арбуз огласил второй приказ: отныне считать Глебушкина бабой и пиджак с него не снимать. Сейчас это кажется смешным, а тогда… То вдруг клубы дыма пробьются, то искры с нижних этажей летят, то вдруг кто-то заорёт, что 20-й этаж уже горит и толпа разрушается, от одного разбитого окна валит к другому, крики, обмороки… Помните, я вам говорил, что дым шёл из-за деревянной решётки, где вентиляция, мы её ещё несколькими шторами задраили, так вдруг оттуда как полыхнёт! И не какой-нибудь язык пламени, а будто волна огня — и на нас, кто ближе к решётке был… На этом разрешите закончить и передать слово Саше, поскольку все дальнейшее рисуется мне в совершеннейшем тумане.
