Тюрьма - Светов Феликс (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
На сборку, думаю, куда еще. И сразу в отстойник, вроде, и в нем я был, а может, похож, сколько таких…
С матрасом, подушкой, одеялом, мешюк с барахлом… Не успел оглядеться, сзади грохнула дверь. Закрыл.
Темновато в отстойнике, пусто, надо ж, как посчастливилось, хотя бы побыть… Нет, сидит один, не разглядел сразу, засуетился, обрадовался, что никого. Под самой решкой, скукожился — холодно, что ли?..
— Батюшки!.. Вот так встреча! Ты живой?— спрашиваю.
Глядит на меня, моргает.
— Не узнаешь? — говорю.— Плюсквамперфектум…
— Ууу…— мычит.— Как же.. И вы, значит, тоже… — Что «тоже»? — Живой, — криво усмехается, жалко. Я бросил мешок, матрас, сажусь рядом на лавку. Четыре месяца, думаю, почти пять… Крепко его помяли, как из мясорубки. Что в нем осталось — а было ли хоть что? — Ты откуда такой? — спрашиваю. Не отвечает, глаза напряженные, бледный, губы дрожат. — Закурим? — говорю.— Или ты бросил? — У меня нет, все, что было… — Ау меня много, поделимся. Достаю из кармана пачку «примы». Мне и Олег дал, и Князек, и Ян — хорошю прощались, как братья… Жадно затягивается, видать, давно без курева. — Что ж с тобой случилось —ты где был эти месяцы? — Меня со спеца вытащили, а куда дальше, не знаю. — Я тоже не знаю. Но я с общака… Кто ж из нас Счастливцев, а кто Несчастливцев? Молчит, не принимает шутку. Или не понял? — Ты в какой камере был на спецу? — спрашиваю. — Я?.. В двести шестидесятой. — В какой?.. Давно ты там? — Два месяца. — Вон как. А до того где был? — На больничке… Нет, это сначала, потом — на общак.
— В какой хате?
— Н-не помню, я там один день…
— А что случилось?
— Зачем вам? Плохо стало. Душно. Народу много, драки.
— И сразу на спец?.. Как же тебя перевели?
— Перевели…
— Говорить не хочешь. Твое дело. У тебя какая статья?
— Сто семьдесят третья.
— В институте работал?
— В институте.
— В каком?
— В МАИ.
Вон как сходится, думаю. Надо с ним аккуратней, напугается, ничего не скажет.
— Давно тут сидишь, в отстойнике?
— Только что, перед вами.
— Следователь вызывает? — не отстаю я.
— Два раза, тянут.
— Ты один по делу?
— Здесь один. Еще на Бутырке.
— Женщина?
— Женщина.
— Ладно,— говорю,— мне не надо. Кто ж остался в двести шестидесятой? Я там два с половиной месяца, как тебя вытащили на сборке перед шмоном — помнишь? Тебя значит на больничку, а меня в двести шестидесятую.
— Там сейчас… пятеро.
— Боря Бедарев там?
У него в глазах ужас, даже сигарету выронил.
— Ты что? — спрашиваю.
— Н-не знаю.
— Что — не знаешь?
— Я больше не могу,— говорит.
— Да что они с тобой сделали, что ты всего боишься? У нас с тобой общее, начало, самое страшное здесь — сборка, она нас связала. Может, я тебе чем помогу, ну… советом, еще чем — что ты в такой панике?
— Не самое страшное,— говорит.
— Что — не самое страшное?
— Первый день, сборка. Дальше было хуже.
— Где? — спрашиваю.
— На больничке. На общаке. И на спецу. То есть… на больничке легче. И на спецу. Но… Не могу больше.
— Тебя как зовут? — спрашиваю.
— Георгий.
— Георгий?..
У меня мелькает смутная мысль, я ее сразу отгоняю. Слишком много совпадений…
— Жора, значит?
— Я никому не верю, — говорит, — они со мной…
— И я никому не верю, что из того? Но людьми-то мы остались? Какая мне в тебе корысть?
— Не знаю,— говорит, — может…
— Ты сам себя загоняешь, загнал, а тебе жить надо. Да сколько б ни дали, все годы — твои, все кончается и срок кончится. Зачем ты себя… У тебя остался кто на воле?
— Остался… Нет, я теперь ничего не знаю…
Не получается из меня утешитель, да и зачем мне, мы в тюрьме, не в богадельне, здесь каждый за себя…
— Значит, Боря там,— говорю, — еще кто? Пахом там?
— Пахом ушел. Они с Бедаревым не… заладили.
— Вон как! А у тебя что с… Бедаревым?
— Послушайте…— говорит он,— я вижу, вы порядочный человек, я здесь таких не видел. Я не могу больше… Все эти месяцы, каждый день меня… обманывают, мучают. Я себя потерял, они меня забьют — понимаете?
— Нет, не понимаю. Мы с тобой в одной тюрьме, пришли вместе. Я только в больничке не был, в тех же камерах.
— Они меня… запутали.
— А ты плюнь! У тебя своя жизнь и срок будет свой! Все равно будет, отсюда не выйдешь. Но здесь, учти, ни от кого, кроме мелочей, ничего не зависит, а у тебя впереди жизнь, не мелочи. Знаешь, как говорят: на воле страшно, могут посадить, а здесь чего бояться — уже посадили!
— Хорошо бы нам вместе, — говорит.
— Может быть. Мне и с Борей было хорошо. Сначала хорошо, потом плохо. Что он тебе сделал?
— Он все время что-то придумывает, я не понимаю… Бывает, как зверь, с ним что-то случилось…
— Что?
— Не знаю… Его не поймешь.
— Не надо мне,— говорю,—я про Борю и так все знаю, а что нет… Не в подробностях дело, мы с ним два месяца спина к спине, на одной шконке.
— Ему нельзя верить, ни одному слову, не поймешь на кого он…
— Ты сам сказал, здесь никому нельзя верить. И тебе нельзя, и мне — нельзя. Что ж, мы должны грызть друг друга? Зачем тебе верить-не верить? Посадили — сиди. Мы скоро полгода здесь, осталось меньше, а там зона — письма, небо, работа, книги, чай будем пить…
— А если опять на… общак?
— Ну и что с того, ты ж там был?
— В том и дело, что был.
— В какой ты был камере? Хоть кого-то запомнил?
— Один похож на… обезьяну, кавказский человек. Другой… старик, борода седая, художник…
— В сто шестнадцатой?!
— В сто шестнадцатой, верно. А вы… знаете?
— Я там месяц… Погоди, меня и привели сразу после тебя? Рассказывали, один выломился… Верно! Из больнички, коммуняка, интеллигент… Так это ты и был?
— Не знаю, может быть.
— «Велосипед» устроили?
— Да, этот с бородой ввязался, ему голову проломили.
— Мы с тобой по одним и тем же хатам, друг за…
— Бермудский треугольник, — говорит,— здесь все так.
— Какой… Бермудский?
— Очень просто, им так легче, проще. У них сетка — понимаете? Скажем, по три, по пять камер в сетке, в ячейке. Они и тасуют — из одной в другую, чтоб самим не запутаться. А нам и не надо, больше, нас все равно закружит…
— Ловко! — говорю.— Кто ж это — кум придумал?
— Н-не знаю, наверно.
— Черный такой, руки волосатые?
— А вы… его видели?
— Нет, но наслышан. Значит, «Бермудский треугольник», а кум крутит эту карусель? Емко…
— Вы не станете на меня… ссылаться?
— Кому «ссылаться»? Да что с тобой, опомнись!.. Послушай, Жора, скажи мне… Ты знаешь такую… Да нет, едва ли, у вас много народу, большущий институт…
— Какой институт?
— МАИ. Разве что случайно… Лаборантка, не знаю какая кафедра… Нина?
— Нина? — переспрашивает он.
И туг вижу — кровь хлынула ему в лицо, красные пятна, на лбу пот…
— Ты ее знаешь? — спрашиваю.
— Если это она. Нина… Щапова.
— Щапова?! Нина. Глаза у нее… голубые, большие, в пол-лица. А бывает… зеленые.
— Она не работает в институте. Ушла. Два года назад… То есть, перешла на другую кафедру, на полставки…
— А почему ты… покраснел? — спрашиваю.
— Это она… За нее.
— Что — за нее?
— Наказание. Мне. Видите как… интересно…
Первый раз глядит на меня. что-то в нем сдвинулось, возникло, чего раньше не было. И глаза отвердели, вот уж не думал, что осталось хоть что-то…
— Скоро пять месяцев, как я здесь, — говорит, — а мне в голову не приходило.
— Что не приходило?
— Спасибо вам, вон как бывает, услышишь от кого-то, о чем-то, а получается — о себе.
— Не понял.
— Возмездие, — говорит он.— И Бедарев что-то плел о возмездии, я не слушал, не надо было. А тут обо мне. В самую точку. Услышал. И эта… баба, что сейчас на Бутырке, пусть она сука последняя, а как тяжело ей, и ее муж, где он, может, и он тут, и вся история, которую. следователь разматывает, а что разматывать, ясно… И все на что я здесь нагляделся, на себя раньше все го… И зона, о которой вы говорите… Все за нее. За Нину. Я виноват перед ней. Я ее обманул.
