Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (книга регистрации txt, fb2) 📗
Он уснул, ты слезы вытерла и, не задумываясь, набрала свой тайный номер, телефон службы спасения: семь-ноль, семь-один. Позвонила, а дед Солдатов тебе в ответ: «Ниночка, они во дворе, они бабу лепят…»
Баба. Снежная баба. Снег. Снег?
Господи, бело же все, белее белого, — двор, дорога, козырьки над подъездами, крыши машин. И он еще падает, он и сейчас опускается на землю, подними ладонь кверху, Нина! Бесшумные легкие частые хлопья, первый снег, ты и не заметила. Как же ты теперь живешь, если только сейчас увидела, что — снег…
Как же ты живешь? Мечешься загнанной, измученной, полумертвой от усталости белкой в колесе твоей нынешней жизни-нежити, ты проглядела снег, зиму, декабрь. А какое сегодня число?
— Петя, здравствуйте, а какое сегодня число? — спросила она, подходя к Петру. — Вы можете себе представить, я только сейчас поняла, что снег выпал! — И Нина рассмеялась, сама себе удивляясь. — Живу, как в тумане, ужас! Давно он — снег?
— Третий день. — Петр выпрямился, обогнул снежный ком, который успел скатать, второй чуть поодаль лепили мальчишки. — Он выпал, потом растаял. Сегодня с утра опять зарядил. Здравствуйте, Нина.
— А число?
— Третье. — Петр подошел к ней, сбил снег с воротника куртки. Шапки на Петре не было, снег блестел на его темных, густых, тронутых ранней сединой волосах Он снял перчатку, протянул Нине руку. — Здравствуйте еще раз.
— Папа, женщинам разве жмут? Им целуют! — крикнул младший, Андрюшка.
— Третье декабря… Значит, зима. — Нина осторожно высвободила пальцы из руки Петра.
— Значит, зима.
Нина взглянула на него — и тоже сняла свой беретик. Ей хотелось — дурацкое желание, невзрослое, тебе, Нина, сорок лет, ты (как это Димка говорит?), Нина, «неновая», — ей хотелось, чтобы снег припорошил и ее волосы. Пусть падает и тает, бесшумный, легкий, даже, кажется, теплый.
— Мне кажется, что он теплый, — улыбнулась Нина.
Мальчишки пыхтели, возбужденно переговаривались, покрикивали друг на друга, скатывали снежный ком. Снега не хватало, весь первый тонкий слой уже был собран, сбит в кривоватое неуклюжее подобие шара.
— Хорошо, что вы пришли, — сказал Петр. — Мне минут через десять нужно уйти на работу. Я тут в магазине, на разгрузке… Через два дня на третий. Я уйду, вы с ними еще побудете. Хорошо?
— Так вы еще и на разгрузке? — спросила Нина. — Бедный вы, бедный. На пяти работах сразу.
— Я не бедный, — твердо возразил Петр.
— Вы не бедный, — поспешно согласилась Нина. Улыбнулась. — Вы — стойкий. Оловянный… Вы знаете… Мне это только сейчас пришло в голову… — Нина умолкла на миг, поразившись собственной внезапной догадке. — Вы ведь живете, как я жила совсем недавно, еще год назад. Нет, в самом деле! Я жила совершенно так же. Тянула свое бестолковое семейство…
— У меня — толковое.
— Значит, вам больше повезло. Впрочем, я свое бестолковое любила не меньше, чем вы — свое. Любила, жалела. Вкалывала за четверых. Так же, как вы. Правда, есть разница. Существенная.
— Какая же? — спросил Петр, оглянувшись на мальчишек.
Они уже составили один кособокий шар на другой, дело было за третьим.
— Какая? — Нина сбила снег со своих волос, натянула беретик на голову. — Я объясню. Вот вы тянете свою лямку, но у вас это как-то весело получается. Как будто вам и не тяжело вовсе. А я свою тянула уныло.
— И что с тех пор изменилось? — спросил Петр.
— Все, — ответила Нина. Помолчала, возразила самой себе: — И — ничего. Ни-че-го! Послушайте! Ведь ничего же не изменилось!
Нина прижала ладони к озябшим щекам. А ведь правда — она только сейчас это поняла, только сейчас об этом подумала, впервые за три этих безумных месяца, — ничего не изменилось!
Все вернулось на круги своя. Вот тебе, Принцесса на бобах, язвительная и горькая насмешка твоей судьбы: ты снова впряглась в свою лямку, ты снова на бобах, снова вкалываешь за четверых. За пятерых. За пятерых, и вся разница.
Теперь ты тащишь на своем горбу еще и Диму.
Ноша твоя стала еще неподъемней. Мать, Костя, дети… Ну, и Дима туда же, в этот короб, который ты волочешь безропотно на своих стальных плечах, ваша светлость, ваше сиятельство, графиня Шереметева.
Ноша стала еще неподъемней.
Ничего. Своя ноша не тянет.
— Просто я вышла замуж во второй раз, — сказала Нина. — За человека, который казался мне очень сильным. Способным меня защитить. Меня и моих детей.
— И что же? — спросил Петр с какой-то почти бесцеремонной, так несвойственной ему нетерпеливой настойчивостью. — Он оказался слабым?
Нине не хотелось отвечать. Но врать и выкручиваться не хотелось еще больше.
— Да, — кивнула она. — Да. Так вышло. Так повернулась жизнь. Я надеялась, что он меня защитит. А получилось так, что я его защищаю.
— Может быть, в этом есть доля вашей вины? — осторожно спросил Петр.
— Моей вины? — изумилась Нина. — Ну-ка, ну-ка… Да, я совсем забыла, вы у нас знаток женской психологии, вы мне сейчас все объясните.
— Это только предположение, — усмехнулся Петр. — Я ничего не берусь утверждать…
— Папа! — позвал его Лешка. — Пап, что нам делать-то? У нас на голову снега не набирается.
Мальчишки стояли возле своей безголовой снежной бабы, веселые, разгоряченные, мокрые, в ушанках, съехавших набок Надо завтра Вовке теплую шапку принести и варежки.
— Я ничего не утверждаю, — повторил Петр. — Но, может, вся штука в том, что вы просто не разрешаете себе быть слабой. Себе — быть слабой, своим мужчинам, и первому, и второму, — быть сильными. Вы не позволяете им проявить свою волю. Принять решение. Они просто не успевают это сделать — вы сразу берете все на себя. Весь груз ответственности взваливаете на свои плечи. Такая исконная русская бабья привычка: сначала спеленать мужика по рукам и ногам своей неусыпной заботой, а потом сетовать, что вот, дескать, он у нее и пальцем шевельнуть не хочет. Я вас не обидел?
— Не-ет, — протянула Нина. — Нет.
— Папа! — нетерпеливо окликнули Петра сыновья. — Что нам делать с головой? Снега не хватает.
— Значит, пусть стоит безголовая. — Петр пожал плечами. Двинулся к ним, увлекая Нину за собой, дотронувшись до ее плеча и тут же убрав руку. — Снежная баба времен кризиса. Обычное дело. Кризисная баба. Совсем голову потеряла.
— Это вы про меня? Про меня, про меня… — И Нина вытащила из пакета, набитого презентами для Солдатовых, кочан цветной капусты. — Кризисная баба, крыша съехала, ясное дело… Нет, голова у нее все-таки будет. Вовка, помогай!
И Нина поставила капустный кочан на снежные бабьи плечи, вдавила его замерзшей рукой, вмяла в снег поплотнее.
* * *
В половине одиннадцатого утра позвонил старый приятель, тот самый, отстегнувший Олегу десять тысяч баксов нынешним летом. В бессрочный долг, на школу, на святое дело — бери, строй, учи, пестуй, рад за тебя, Олежек! Встряхнешься — уже хорошо, рискни, попробуй, вдруг выгорит?
Да, но все это приятель говорил Олегу в июне.
А теперь декабрь.
Олег стоял у окна, сжимал в затекшей от напряжения руке телефонную трубку, молча слушал.
Приятель оправдывался, не позволяя вставить ни слова. Как будто это он должен был Олегу деньги, а не Олег — ему. Редкостный человек Заповедный экземпляр, ей-богу.
Все рухнуло, Олежка, синим пламенем горим, частил приятель, изнемогая от неловкости, сконфуженно пыхтя и покашливая. Фирма моя на ладан дышит, все, Олег, сворачиваю бизнес, вообще пакую вещи, ты знаешь, у меня их немного, стиль жизни — походный, по морям, по волнам, нынче здесь, завтра — там, короче, Олег, дорогой, я из Совдепии сваливаю на хрен.
— Далеко собрался? — глухо спросил Олег.
Давно уже ясно было, ясно как белый день, чего резать хвост по кускам, скажи сразу, решись, выпали: Олег, отдай деньги! Прикажи, потребуй, кто ж тебя осудит? Твое право.
— Далеко, в Анкоридж, — вздохнул приятель. — К сестре. Она мне тут рисует радужные картины моего грядущего процветания на Аляске.
