Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Я выполз из кресла, доскребся до туалета, и старым, проверенным способом облегчил себе поиски очков и моего любимого «паркера».
Почистил зубы, умылся холодной водой и сел за сценарий.
Тэк-с… Ну-ка, ну-ка, где у нас эта сцена приезда немецкого инженера к русскому царю?.. Ага!.. Вот она…
Ну какого черта они со своими камерами, актерами и осветительными приборами полезли в этот дорогостоящий, чисто баварский интерьер?! Клинические идиоты! Согласились бы снимать русские эпизоды в России, о чем я их умолял еще в прошлый свой приезд, – и липы не было бы, и обошлось бы им это раз в десять дешевле!..
Наши сейчас за валюту, как говорит Нартай, на уши встанут и еще хвостом помахивать будут! Плати свободноконвертируемую, и снимай хоть в Зимнем дворце, хоть в Грановитых палатах!..
А я теперь должен перелопачивать хорошо написанный эпизод. Делать из него какой-то информационный огрызок…
Да, я – профессионал. Да, я делал такое сотни раз в своей жизни. Я переписывал диалоги прямо на съемочной площадке, я вносил поправки в уже отснятый материал при озвучании, когда недреманное око цензуры углядывало в моих текстах некоторое «сомнительное» вольтерьянство, а потом безуспешно пытался доказать бдительной редактуре Госкино СССР, что ничего плохого про Советскую власть сказать не хотел! Что я не меньший защитник и ревнитель нашей идеологии, чем они! В конце концов, я воевал за эту страну! И кому, как не мне…
Ну, и так далее. Не менее постыдное, хитренькое и унизительное. А потом возвращался после таких обсуждений домой, на студию, и все равно – переписывал, перепридумывал, сглаживал углы. Лишь бы спасти сценарий, спасти фильм… Спасти себя.
Но это было тогда. Там. В то время…
Сейчас-то мы чихать хотели на всю идеологию. Сейчас важно, чтобы спонсору понравилось. Вали, ребята, кто во что горазд! Побольше крови, максимум голых титек и задниц, и обязательно пусть Он Ее употребит в ванной или бассейне! И хорошо бы это снять из-под воды! Очень эффектно может быть! О-о-очччень!!!
Я залез в сумку и вытащил теплую бутылку джина «Бефитер» и отначенное от аэрофлотовского пайка яблочко.
Выпил, закусил и снова сел за свой сценарий.
И вдруг он мне так не понравился, таким показался скучненьким, меленьким и никчемушненьким, что я чуть не заплакал.
Боже ты мой!.. Ну, кому сегодня нужно такое кино?! Кому может быть интересной история полуторавековой давности, смахивающая на позавчерашний день? Возможно, что позавчера это и было бы симпатичным и забавным, но сегодня…
Я снова отхлебнул из бутылки «Бефитера» и откусил от мучнистого яблочка.
А не пошли бы вы все с вашим кинематографом к такой-то маме?!
Как можно вообще серьезно думать о кино, всерьез сопереживать каким-то выдуманным персонажам, которых играют знакомые тебе актеры, когда рядом с тобой, со своими настоящими судьбами существуют Эдик Петров, Нартай Сапаргалиев, Катя Гуревич, старики Китцингеры, Джеффри Келли, полицейские и рыбаки Зергельхуберы и бывшие искалеченные горнолыжники…
Когда в мире есть реальный «Китцингер-хоф», в двух километрах от которого еще совсем недавно горел дом югославских беженцев!
А вокруг него бесновались молодые бритоголовые нацисты – сытые, глупые и жестокие мальчишки, жаждущие крови только потому, что никогда не видели настоящей войны.
Вот о чем писать надо.
Писать коротко, сухо, ибо сама экстремальность происходившего и мгновенные смены ситуаций не предполагали ни логического хода развития событий, ни пространных эффектно-художественных описаний.
Может быть, так:
…Новенький, трехэтажный вонхайм, собранный из готовых жилых блоков контейнерного типа, давший кров и приют ста десяти беженцам из Югославии, горел темным, малиновым дымным пламенем.
Звонко лопались раскаленные оконные стекла. И тогда наружу, на стены дома выплескивался светло-рыжий огонь, и его отсвет истерически плясал на окнах соседних домов, на крышах автомобилей, на лицах людей…
– Вон!!! Долой!.. Pa-ус! Ра-ус! Ра-ус!.. – скандировали несколько десятков бритоголовых парней.
Лица почти у всех были закрыты шарфами и платками, словно паранджой. Они угрожающе размахивали факелами, дубинками, цепями, нунчаками и никого не подпускали к горящему дому.
Двое из них держали древки красных знамен, на одном из которых полоскалась черная свастика в белом круге, а на втором – тоже в белом круге – эсэсовская символика.
Точно такая же символика красовалась на борту огромного черного автобуса, стоящего поодаль. Именно на этом автобусе нацисты прибыли сюда для совершения своей акции.
Из окон полыхающего дома летели наспех собранные узлы, сумки, старые чемоданы. Они разбивались о землю, рассыпались, и оттуда разлеталось немудрящее, нищенское барахлишко – от мятого алюминиевого кофейника до стоптанных дамских туфелек.
– Вон из нашей Германии!!! – ревели бритоголовые. – Германия – только для немцев!.. Раус!!!
Горела перевернутая полицейская машина. Догорал местный небольшой автобусик, не успевший закончить свой последний вечерний рейс от электрички до озера.
Местная пожарная машина стояла без действия, без движения. Она была блокирована нацистами.
Страшно кричали югославские женщины. Плакали испуганные дети.
Восьмидесятилетний серб ползал на коленях перед парнями, вооруженными бутылками с горючей смесью, – умолял пощадить детей.
Двух молоденьких полицейских вытащили из горящей перевернутой машины, бросили на землю, били ногами.
В луже крови валялся здоровенный сорокалетний немец – хаузляйтер горящего вонхайма…
Примчалась еще одна машина с полицией. Ее просто перевернули – накинулись, как стая бешеных волков. Выволокли оттуда троих полицейских, отшвырнули в сторону.
Один из них, совсем еще мальчишка, – окровавленный, с перебитой левой рукой, вытащил пистолет, выстрелил в воздух для острастки. Но никого не напугал, а тут же был сбит с ног и погребен под грудой разъяренных бритоголовых.
В окнах горящего дома метались в дикой панике люди с детьми на руках. Кричали, просили выпустить их, спасти…
Одна девушка отчаялась и выпрыгнула из окна второго этажа. Но так и осталась лежать на цементных плитах у самого входа в вонхайм.
Напротив входа в осажденный дом рос огромный вековой каштан. Перед началом возведения дома, строители пожалели это старое дерево и оставили его жить на радость будущим обитателям вонхайма.
Сейчас на этом дереве, в его ветвях сидели двое парней со спортивными винтовками. Каждый раз, когда кто-то пытался выскочить из дверей дома – с дерева раздавался выстрел.
Не в человека – в дверь. Но этого было достаточно, чтобы дверь моментально захлопнулась, и человек оставался в горящем доме.
И вдруг, вся эта трагическая какофония звуков – выстрелы из ветвей старого каштана, треск горящего дома, крики женщин, плач детей и вопли нацистов – буквально потонули в истошном лае полицейской сирены желто-зеленого «БМВ» Клауса Зергельхубера и грохоте танкового двигателя механика-водителя Нартая Сапаргалиева и башенного заряжающего Петера Китцингера.
Т-62 и «БМВ» подлетели к вонхайму с двух сторон одновременно. Распахнулись все четыре дверцы автомобиля и из машины выскочили Уве с колом наперевес, Клаус, Руди и Джефф.
А танк без всякого предупреждения хлестнул оглушительной очередью из крупнокалиберного зенитного пулемета поверх бритых голов. На какое-то мгновение все застыло, как на фотографии…
И тогда из танка, по «громкой связи» прозвучал голос Петера:
– Всем стоять!!! Не двигаться!!! Кто шевельнется – по земле размажу!… – и для убедительности Петер добавил по-русски: – На хуй!
– Эдька! – раздался голос Нартая из танка. – На третьем этаже люди горят!!! Бери Джеффа и по пожарной лестнице наверх, через чердак! Мы прикроем!..
Джефф и Эдик рванулись к торцу дома, к пожарной лестнице.
Первое ошеломление среди нацистов прошло, и фотография, к сожалению, ожила.
Они бросились сразу и на Джеффа с Эдиком, и на Руди с Уве Зергельхубером.
