Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Видимо, было неплохо отдыхать, если все повторяется во снах. Да где еще найдешь, чтобы всей семьей по путевке и чтобы столько времени посвящать ребенку, тем более что осенью ему в первый класс — конец беззаботному детству!
Она не шевельнулась на матрасе, а лишь открыла глаза под темными очками.
— Мама, а мы купались…
— Ну что за народ! Чем стенькаться без дела, на базар бы съездили. Другие мужики вон уже черешен понакупили и абрикосов.
— Так со вчерашнего же осталось, — возразил он.
— Вот именно. Заплесневели уже. Я выбросила, когда осу выгоняла.
— Поменьше надо покупать, тогда и выбрасывать не придется.
— Поменьше? Ну и сидел бы в своем Магадане! — Ей пришлось сбавить тон, поскольку лежа не наораторствуешь, а вставать ой как не хотелось.
— А в Исфаре фрукты лучше, — сказал он. — Самые лучшие в СССР абрикосы, я по телевизору слышал. Скажи, едем, мама, в славный город Исфару!
Ребенок тем временем разглядывал огромного зеленого кузнечика возле маминого матраса и не сразу услышал отца.
— Мама, собирайся немедленно! — Это слово было одним из ключевых в общении мамы с сыном, и она не могла устоять. То есть улежать.
— Ладно, черти полосатые, Едем! Как привяжетесь, так каменную статую уговорите, а я живая женщина и, кажется, сожгла спину. Найдите мне крем для рук, для ног, для лица, для век, для ушей и лак для ногтей.
Автобус выбрался за пределы древнего городка Канибадама в считанные минуты и замедлил ход, карабкаясь в гору. Голая и серая, она напоминала гольцы Чукотки, только там темнее и строже, подумал он, пристально глядя в окно, надеясь увидеть — таки мираж.
— Смотри-ка, а это что? — Спросила она о гигантской ложбине, как если бы рыли канал, но в скале, не добрались до воды и бросили. Наверное, такие каналы на Марсе — мрачные и вопиющие в пустыне.
Какой— то молодой человек с сидения впереди обернулся, разулыбался и сказал:
— Во времена Александра Македонского здесь бушевала река. Это ее пересохшее русло.
— Разве так бывает?
— Здесь и не то бывает, — с усталостью всезнания произнес молодой человек. — Там селение разрушенное имеется. Землетрясение сильное было.
— Папа, что такое землетрясение? — Спросил мальчик, обрадовав своей любознательностью отца.
— Закрой глаза, — отец взял мальчика за плечи и встряхнул. — Понял?
— Понял. Наверное, это папотрясение…
— А вы не подскажете, где в Исфаре базар? — Спросила она незнакомца. — Муж говорит, что у вас самые лучшие абрикосы.
— Правильно говорит. С удовольствием покажу. Я провожу вас.
Почему так быстро все забывается? Какой-то час прошел, а лицо рыбака, который звал отведать молодого барашка, стерлось напрочь. Наверное, все-таки рыбак и этот молодой человек — не одно и то же. Или это не так? Он бы, пожалуй, спросил, об этом жену, если бы не опасение прослыть в ее глазах ревнивцем. Он смотрит и смотрит на незнакомца украдкой, да не смотрит, а взглядом на мясорубке перемалывает.
От автовокзала прошли сотню-другую метров, и вот он, базарчик и прилавок с сушеными абрикосами.
— Урюк! — Произносит незнакомец поэму из одного единственного слова. Она покупает полкилограмма сухофруктов, пусть не обидится на ее невнимание незнакомец (незнакомец ли?), через мгновение он перестает для нее существовать. Недоуменно повертев головой, молодой человек растворяется в толпе, доставив кое-кому небольшую мстительную радость.
Абрикосы, черешни, помидоры, огурцы, чеснок, перец — душный густой воздух, распирающий восторгом легкие. Молодая женщина в джинсах стремительно обходит ряды.
— Почем персики? — Грозно вопрошает она, и никакая цена не может ее остановить. — Это у вас черешни? Почему такие крупные? Бордовые почему? А у вас светлые — неспелые, что ли?
Говорит она с грузинским акцентом, как привыкла, проведя три отпуска на Кавказе. Торговец не успевает рта раскрыть, а она уже на другом конце базара, а еще через минуту, вернувшись, просит взвесить килограмм на пробу и жестом дублирует свою просьбу: «один». Обследовав торговые ряды и потеряв к ним всякий интерес, она спохватывается:
— Где этот?
— Кто? Кто этот? — Слишком многозначительно спрашивает муж, она бы поняла и с половины тона.
— Ну, боже ты мой, уж и мы туда же! Ах, какие мы Отеллы!
— Отели.
— Каламбур? Неплохо. Ладно. Дальше что? Музей мы в Коканде видели. Сушеных зверушек больше лицезреть не желаю. А вот магазины здесь интересные. Так мне кажется.
Минут через десять набрели на вывеску «Мебель». Пространство торгового зала было разгорожено на несколько псевдокомнат шкафами, диванами, креслами, на одно из которых немедля забрался с ногами мальчик.
— Нравится? — Вкрадчиво спросила она и понарошку пропела: — По-ку-па-ем!
— Наверное, все это уже продано, — возразил он. — Или это все бракованное, вот и не берут.
— Много ты, папочка понимаешь, скажи, сына.
Конечно же, никаких скрытых дефектов мебель не имела, равно как и индийские зонтики, коврики, кожаные пальто. Просто люди, которые здесь жили постоянно, не гонялись за импортным барахлом. И политика была такая правительственная: импорт направлять в Среднюю Азию. Здесь было то, чего они никогда не видели в Магадане, что при всем желании и доступных ценах просто не смогли бы упереть в Магадан, иначе бы понадобился двугорбый самолет.
Но больше всего ему хотелось бы увезти жаркий прогретый воздух, пусть бы на пяток градусов стало потеплее, на часок-другой в день, чтобы не сжималось сердце при виде детей в теплых куртках в летний день на магаданском дворе.
Странные изгибы сна. Хорошо вот так сознавать, что спишь, сейчас повернешься поудобнее и уйдешь в сновидение поглубже. Странная фраза «Обокрали». От нее припекает сердце, будто летишь с обрыва на лыжах, ни жив, ни мертв…
— Ух, умоталась как — ноги не держат, — сказала она, выбираясь из универмага. — В чайхану пойдем, что ли?
Ей и в голову не приходило то, что тревожило мужа: может быть, женщинам, да еще в брюках, туда нельзя? В ее лексиконе отсутствует слово «нет». Он не решился высказать свои опасения, чтобы не навредить, не воспрепятствовать такому скорому, как казалось, слиянию душ. Во-первых, с женой, во-вторых, с сыном…
Но, как ни парадоксально это звучит, между ним и женой вставал сын, а между ним и сыном — жена. Им было хорошо вдвоем, когда, оставив сына на попечение соседки, они бродили по восточному базару, и осел из караван-сарая казался ему крылатым скакуном. Ночью, уложив мальчика в постель, они пили на веранде шерри-бренди, впервые в жизни, и он прочел ей четыре строки из книги Саади, купленной днем, а она вспомнила, как ровно семь лет назад вот так же отмечали ее день рождения, а сыну было тринадцать дней от роду, муж подарил ей колечко с рубином.
Он стал говорить о восточных усладах и чувственности, она же возразила: надо быть сдержаннее. Что, жир кипит, что ли? Оскорбленный, он лежал неподвижно и бесчувственно, как мумия, пока алкоголь не сжалился над ним и не унес в страну снов…
В Исфаре они втроем, день прекрасен, мальчик невозмутим, мать азартна, он сам снисходителен и уступчив.
Чайхана была новой постройки, сданная к юбилею торжества дружбы народов, и в орнаменте, украшающем ее потолок, было нечто, напоминающее гербовые бумаги.
Старики в полосатых халатах сидели на топчанах, покрытых коврами, и не было на их лицах осуждения при виде женщины в брюках. Вошла таджичка с крохотным ребенком. Значит, женщинам сюда можно. У него отлегло от сердца. Чайханщик дал им лепешек, отвесил на рычажных весах — там еще птички клювиками целуются — сто граммов кускового сахару, подал зеленый чай в литровом фаянсовом чайнике. Проще простого: бери и наслаждайся. И тут впервые произошло то, чего отец более всего опасался: мальчик уселся на топчан с ногами, не сняв сандалии. Дует, что есть сил в пиалу, громко грызет сахар. Хотя, быть может, это и правильно, от него должна идти инициатива непосредственности, естественности и новизны. Жена тоже трогательная и немного смешная, угловатая, как девочка-подросток.
