Американский герой - Бейнхарт Ларри (полные книги .TXT) 📗

— И тут вам повезло, что именно я являюсь вашим президентом, — встревает Буш. — Я не шучу. Кто из президентов обладал такими связями, таким опытом и такой проницательностью, чтобы осуществить эту затею? Вы замыслили очень сложное дело. Война никогда не бывает простой. Но эта предполагает участие союзников, противника, а на каком-то этапе, возможно, вам придется привлечь ЦРУ и даже ООН. В Америке еще не было ни одного президента, который работал бы в ООН и мог утверждать, что знает структуру этой организации. Или, например, Китай. Ну вы понимаете.

Чем больше Буш слушал, тем больше ему нравилось то, что придумали эти голливудские ребята. По крайней мере теперь он знал, чем ему заняться. А Джордж не умел сидеть без дела. И как ни странно, даже будучи президентом и постоянно находясь в движении, он испытывал дефицит занятий. Отчасти это объяснялось тем, что он взял на себя обязанность не совершать ничего существенного в области политики, продолжая стратегию Рейгана, заключавшуюся в недеянии. Однако по целому ряду причин он понимал это совсем не так, как его предшественник: зачастую его недеяние приводило к полной запущенности дел или излишнему усердию, из-за чего впоследствии требовалось все пересматривать; кроме того, он не верил в философию недеяния и спал гораздо меньше, чем Рейган, поэтому отсутствие конструктивной или даже деструктивной деятельности очень его мучило.

— Я умею вступать с людьми в дружеские отношения. У меня есть друзья повсюду. Потому что люди везде остаются людьми, даже за рубежом. Я люблю людей. Я люблю Рона, хотя многие этого не понимают. Он отличный парень. Такого рассказчика еще надо поискать. Многие считали, что с ним тяжело общаться, но это не так — просто ему надо было рассказывать анекдоты. Он их очень любит. А Барбара любит Нэнси. По-настоящему. До сих пор. Надо будет их как-нибудь пригласить на обед, и мы обязательно это сделаем. Но главное — это друзья. Сейчас мы обсуждаем войну на Среднем Востоке, а у меня есть там друзья, и я уговорю их сотрудничать с нами. Я могу прямо сейчас позвонить Хосни Мубараку — они там, в Египте, переживают сейчас не лучшие времена, — и он мне ответит, хотя одному Богу известно, какой сейчас час в Каире. У кого-нибудь есть часы, которые показывают зональное время? И понимаешь, Дэвид, дело не в том, что я — президент Соединенных Штатов, просто я его друг. Барбара собирается пригласить его к нам на Рождество. Я знаю, что он не христианин, но какая разница? Кстати, о Рождестве — хорошо бы все приурочить к Рождеству Рождество всегда ассоциируется с чем-то хорошим. Военные, и в том числе женщины — не будем забывать о женщинах, — они отлично служат вдали от дома. И вот дети садятся за стол, а место, где обычно сидит нала или мама, пустует. И кто-нибудь объясняет, что папа выполняет свой долг, мире было тихо и спокойно и наши дети не должны были бы отправляться на войну.

— Мы присутствуем при знаменательном событии, — замечает Хартман. — Вы впишете свое имя в историю. А еще говорят, что Американская эпоха закончилась! Я думаю, нам удастся доказать всем скептикам во всем мире, что она продлится еще очень долго. Честное слово, у меня такое чувство, будто начало уже положено.

Джеймс Бейкер наблюдает за Джорджем Бушем, который собирается начать видеовойну. И если президент решится-таки на нее, его госсекретарь вынужден будет принять решение: ему придется либо оказаться в первых рядах, либо отойти от нее как можно дальше, с тем чтобы доказать всему миру, что он имеет к ней такое же отношение, как к выборам Дэна Квейла.

— А что, если средства массовой информации сделают то же самое, что они сделали во время вьетнамской войны? — спрашивает он.

— Дело в том, что это будет очень короткая война, — отвечает Хартман. — У меня есть несколько теорий относительно управления прессой, но суть их такова: пресса пишет лишь о том, что ей говорят. Поэтому главное — говорить им то, что вам надо, и тогда они будут печатать то, что вас устраивает. И это не имеет никакого отношения к цензуре или сокрытию источников. Если пошевеливаться, оказываешься единственным источником информации.

Как это ни грустно, если бы война во Вьетнаме длилась всего месяц, администрация могла бы рассчитывать на полную поддержку прессы.

Не хочу показаться наивным, но представьте себе Суперкубок. А теперь представьте, что он идет без четвертого тайма. То есть без конца. Никто не знает, когда закончится игра и закончится ли она вообще. Она идет день, ночь, еще один день — и так всю неделю. Все большее число игроков получает травмы. Побеждает то одна команда, то другая. Время не ограничено. Максимум счета тоже не установлен. Игроки час за часом продолжают тузить друг друга. Те, что начинали игру, уже давно получили травмы и вынесены с поля. Но теперь травмированы уже и те, кто вышел на замену. Тренеры хватают парней на улице и, несмотря на то что те совершенно не хотят играть, выталкивают их на поле. И этих новых тоже калечат Все в грязи. Не удивительно, что Америке надоедает такой Суперкубок.

Даже спортивным комментаторам уже не интересно наблюдать за этим, и они от скуки начинают задаваться вопросами: зачем причинять боль такому количеству людей? не пора ли уже закончить эту игру? зачем мы вообще в нее играем? может быть, ее запретить? Они не хотят сказать ничего плохого, просто им больше нечем заняться.

Вьетнам погубили не критики. Просто это было плохое кино. Оно слишком долго тянулось. И зрители начали выходить из зала. Вторая мировая война была первоклассным фильмом с прекрасным динамичным сюжетом и отличными актерами, поэтому все хотели досмотреть его до конца.

И вот, кажется, президент принимает решение. Он встает и принимается расхаживать по комнате, сопровождая речь жестами.

— Я поделюсь с вами, ребята, одной тайной. Я бы ее ни за что не выдал и унес с собой в могилу, но, поскольку мы уже слишком далеко зашли, вряд ли нас повесят по отдельности — будем висеть все вместе. Хотя, думаю, с нами так не поступят, если станет известно, что нас вдохновило и это. А вдохновило нас желание наконец излечить Америку от вьетнамского синдрома. И показать всему миру, что мы не колосс на глиняных ногах и не бумажный дракон.

Поэтому Гитлера должен сыграть Саддам Хусейн. Он мой близкий приятель. Я знаю, что такие решения принимаются на кастинге, — шутливо замечает президент, — и я не хочу наступать тебе на пятки, Джон. Ведь друзья зовут тебя Джоном? Или Линком?

— Джон годится, господин президент.

— А ты зови меня Джорджем. А если нам когда-нибудь доведется вместе охотиться, будешь звать меня Бушиком. Так ведь, Джимми? — когда президент был в хорошем расположении духа, он любил пошутить. — Просто я хочу сказать, что я знаю этих людей, — продолжает он, возвращаясь к серьезному тону. — Я знаю, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя. Я могу об этом судить на основании собственного опыта. Есть вещи, которые я не могу вам рассказать, но Саддам Хусейн из Ирака отлично подходит на роль Гитлера. [94]

Мне нравится Саддам, потому что он умеет соблюдать правила игры. Если он что-то обещает, то обязательно это выполняет. И никогда ничего не выбалтывает прессе. Не то что эти сукины дети в Иране. Они треплют своими языками, а в результате мы выглядим как последние идиоты. [95]Разве он начал корчить рожи, когда узнал, что мы помогаем Ирану? Hex Знаете, что он сказал? Он сказал: «Ребята, раз вы им даете, то мне должны дать больше, чтобы все уравновесить». Я имею в виду, что это человек, с которым можно иметь дело. Ему можно сказать: «Как насчет того, чтобы на кого-нибудь напасть? Станешь героем для всего арабского мира, еще круче, чем Гитлер». И тогда мы получим войну, а уж там пусть победит сильнейший. Саддам любит крепкие потасовки.

— Я представляю себе это так, что большинство сцен можно снимать с помощью обычного видео, но все операции должны быть высокотехнологичными, — вступает Бигл, который чувствует себя уже настолько раскованным, что готов поделиться с президентом своими ощущениями и профессиональными знаниями. — Например, ночная бомбардировка в инфракрасном свете. Говоря образным языком, это должно стать центральным эпизодом всей постановки. Вы, наверное, знаете, что у меня был доступ к видеотеке Пентагона, даже к секретным материалам, и я хочу сказать, что это очень мне помогло. У них есть такие умные бомбы, которые управляются лазерами или компьютерами, так что они могут сбросить их с точностью до миллиметра. Мне бы хотелось снять, как одна из таких умных бомб попадает прямо в дымоход Саддама. Она скользит по дымоходу, падает, и все здание взрывается.