Опоздавшая молодежь - Оэ Кэндзабуро (читать книги бесплатно .TXT) 📗

— И послушай еще, Митихико Фукасэ. Как ты думаешь, зачем я все время повторяю твое имя? Потому, что наш разговор записывается. Я дам его послушать Комиссии по вопросам образования.

Молчание. Затем треск брошенной трубки и лампочка на магнитофоне, не выдержав мощи электрического заряда, вспыхивает серебристым светом. Мне показалось, что я даже вижу, как Митихико Фукасэ точно от непереносимой физической боли неподвижно стоит, закрыв глаза.

И еще долго магнитофон записывал на своей коричневой ленте мой сухой одинокий смех…

Я, пожалуй, даже с некоторым удивлением думал о том, как это случилось, что Митихико Фукасэ так опрометчиво и неумно сдался и позволил буквально втоптать себя в грязь. Злоба, которую я испытывал к Митихико Фукасэ, вылилась в презрение. «Когда я сам себя назвал шпионом, это добило его. Он ведь ни минуты не сомневался, что я и в самом деле шпион», — думал я со смехом. Потом почувствовал, что и сам воспринимаю свою ложь как правду. Шпион, не шпион — какое это имеет значение.

Митихико Фукасэ начал отступление с той минуты, как услышал от меня, что я сам называю себя подлецом. Когда я поклялся, что ни капли не стыжусь того, что случилось, и готов рассказать всем, что сделал со мной тот подонок, его просто страх обуял. Когда же он убедился, что я свинья, шпион, который не остановится перед тем, чтобы использовать любые, самые грязные средства, угрожать стал не он, а я. В общем, Митихико Фукасэ оказался обыкновенным чистоплюем. Заставить работать других, помыкать другими он может, только если другие соблюдают законы, управляющие сегодняшним миром. И я понял, какое оружие мне необходимо.

Прочитав утром газету, Митихико Фукасэ пришел в замешательство, он позвонил мне потому, что почувствовал из статьи, что я начал действовать, игнорируя порядок, установленный в их мире. В его глазах я уже был не человеком, а бесстыдным животным. Он был убежден, что «наше сообщество» способно к политическим акциям потому, что думал, будто может заставить и остальных подчиниться этому порядку, действовать в соответствии с его законами и в то же время оставить за собой право время от времени попирать этот порядок и эти законы. Но теперь, убедившись, что я игнорирую и этот порядок, и эти законы, он вынужден был отступить.

Я понял, почему нераскаявшийся преступник кажется сильным человеком. И почувствовал, что должен жить нераскаявшимся преступником. Для того чтобы использовать людей, соблюдающих порядок, нужно предстать перед ними человеком, способным разрушить порядок. Те, кто уверен, что мир полон добродетельных людей, кто использует этих добродетельных людей в своих политических целях, — это только злодеи. Значит, я тоже должен стать нераскаявшимся преступником!

Я перемотал ленту и еще раз прослушал свой разговор с Митихико Фукасэ. Я смеялся и шептал про себя: «Неужели он действительно был таким добродетельным?! Неужели он был юношей, столь далеким от человека, сеющего страх?! Неужели они действительно так добродетельны? Неужели так легко запугать их, использовать в своих политических целях?»

Прослушав несколько раз запись, я достал ножницы, липкую ленту и стал монтировать пленку. Я вырезал из нее куски о подонке и последний кусок со своим смехом. Я был уверен, что с подонком смогу рассчитаться сам.

К полудню вернулась Икуко на своем «фольксвагене». Его можно было отличить по звуку мотора, совсем другому, чем у большого «мерседеса» Тоёхико. Бледная и подурневшая, она тут же поднялась ко мне на второй этаж.

Покусывая незажженную сигарету, Икуко, прослушав пленку, сказала:

— Зачем вы с отцом устраиваете неприятности бедному добросердечному студенту? Ведь то, что с тобой случилось на Новый год, теперь уже ничего не значит. — И поднесла спичку к сигарете.

— Ты слушаешь его голос, а представляешь себе бедного добросердечного лже-Джери Луиса, с которым провела ночь?

Икуко Савада швырнула сигарету, раздавила в руке спичечный коробок и, вцепившись в шею острыми ногтями, покрытыми наполовину ободранным перламутровым лаком, промолчала. Потом грустно рассмеялась.

— Он так тебя боится, — сказала она, не желая признавать себя побежденной.

— Можешь ему сказать, чтобы не боялся. Я ничего ему не сделаю. Так, дальше? — сказал я.

— Дальше?

— Снова будешь с ним встречаться?

— А разве с тобой мы будем снова встречаться?

— Только после того, как перестанешь встречаться с лже-Джери Луисом.

— Но иногда я просто нужна ему.

Я обнял и поцеловал Икуко Савада. Даже в это зимнее утро от нее пахло потом. Она надолго замерла у меня на коленях. И я подумал, что прошлой ночью близость между Икуко Савада и дрожащим от страха лже-Джери Луисом вряд ли была возможна.

— Я тебе действительно не нужна, — капризно сказала Икуко Савада.

Она была права. И я понял это после того, что произошло. Она, вдруг засмущавшись, осталась сидеть у меня на коленях. Я же, как мне казалось, просто хотел проверить, могу ли я властвовать над другими, не важно, как проявляется эта власть. Но я так и не узнал, излечился ли я от бессилия.

— Ты уже говорил, что я тебе абсолютно не нужна, — сказала дочь политика, дрожа и высвобождаясь из моих рук. Она подняла с пола свои эластичные брюки и ушла. Она скрылась за полуприкрытой дверью, но мне была видна ее спина. Я зевнул.

Наши отношения с Икуко по-прежнему оставались такими же неопределенными, но с Тоёхико Савада мы были действительно друг другу нужны, и наша связи становилась все теснее. Мы готовили операцию и обменивались мнениями о том, как вести наступление. Наша атака на журналистов принесла первый успех. Скандал в студенческой лиге и наши действия привлекли внимание. В университете мое появление вызвало настоящее смятение, реакция была самая разная, от перешептывания за моей спиной до открытого возмущения. Это было смятение, вызванное шипом, вонзившимся в живое мясо, и таким шипом был я.

Я чувствовал, что студенты, служащие, преподаватели — все считают меня этим шипом. Юноши студенческой кооперации первыми подошли ко мне, когда я встал в очередь, чтобы купить талоны в студенческую столовую, и протянули листовку. «Вызволим товарищей из ловушки, расставленной студентом-шпионом, продавшимся боссу консервативной партии! Примем участие в собрании протеста против незаконного вмешательства в студенческое движение!» А в другом конце столовой кто-то громко призывал развернуть кампанию в поддержку Наоси Омори и Митихико Фукасэ. Прежние друзья избегали меня, на лекциях никто не садился со мной рядом, преподаватели не смотрели в мою сторону. Когда я вечером шел мимо «собачьего поста», в меня полетел камень, брошенный со спортивной площадки. На клочке бумаги, в которую был завернут камень, я прочел: «Предал университетских товарищей. Бессовестный». Я весь напрягся, чувствуя, что окружен враждебностью, и в то же время ощущая предельно реально и конкретно, что мое тело и мой дух не сломить. Я как бы ощутил, что действительно существую. Даже собачий лай не воскресил в памяти дурных воспоминаний. Я сильный, я творец зла, я их враг. Я был доволен.

Тоёхико Савада, наняв платного агента, доискался, кто замешан в этой истории с моим избиением. Профессора и преподаватели общеобразовательного отделения, сотрудники, работники общежития официально заявили, что инцидент спровоцирован. Но кем? Тоёхико Савада хотел на заседании Комиссии по вопросам образования разгромить всех своих противников. Теперь он провоцировал людей на ложные показания и, громя их, стремился еще больше раздуть скандал…