Пока подружка в коме - Коупленд Дуглас (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Это то, что я думаю? — уточняет он.
— Именно оно.
Он стонет.
— Ты хочешь сказать, что мы — вылечились!
— Да. У вас больше нет наркотической зависимости. Никаких ломок, срывов, ничего.
Они пытаются обнять меня, но, как это получилось и у Лайнуса, их руки лишь встречаются друг с другом. Потом они делают разминочку для застоявшихся мышц и принимаются бегать по парковке, глядя в целлофановое небо.
— Это чудо! Я могу думать! Я свободна, я свободна! Я не была такой свободной… никогда! Шесть жен короля Генриха Восьмого! Числа Фибоначчи! Как приготовить белый соус без комочков!…
— Я свободен! — вторит ей Гамильтон. — Моя голова чиста изнутри, как озеро! Водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод; август шестьдесят девятого — ведущий ток-шоу Мерв Гриффин запускает в прямом эфире на CBS свою полуночную передачу, пытаясь переплюнуть Джонни Карсона. На первую программу приглашены Вуди Аллен и Хедди Ламар. Заявленный в анонсе многоборец Джо Намат не явился в студию…
— Гамильтон, ты посмотри вокруг!
— Всё…
— Да…
Оба молчат, вид у них понурый, словно у детей, обнаруживших, что лучший друг обманул их. Чтобы присесть на откинутый задний борт пикапа, они смахивают с него вместе с пылью россыпь алмазов.
— Ну вот… вот и мы, — говорит Пэм.
— Выздоровевшие, — говорит Гамильтон. — И ширнуться меня совершенно не тянет. А тебя?
— Нет. — Пэм качает головой. — Мне нравится снова быть самой собой.
Где-то над нами кричит чайка, они поднимают головы.
— По крайней мере, птицы еще остались, — замечает Пэм.
— Людей нет.
— Людей нет. Конец света. Так, Джаред?
— Похоже на то.
— Но ты — настоящий, да?
— Да.
Там, где всегда было шумно — люди, машины, — висит тишина.
— Значит, это и есть жизнь. Вот это все, я имею в виду.
— Ну, в основном, да.
Гамильтон и Пэм берутся за руки. Пэм обращается ко мне:
— Джаред, что нам теперь делать? Эта тишина — она навсегда? Здесь так тихо, так пусто. Слушай, ты же привидение, ты все знаешь.
— Ваш разум сейчас свеж и нежен, как у птенцов. Идите домой. Радуйтесь обретенной свободе. Примите горячую ванну. Подумайте. Зачем-то вам было даровано право на существование. А я — я еще к вам загляну.
С этими словами я исчезаю.
30. Все такое новое
Ричард с детства был моим лучшим другом, хотя, когда мы подросли, наши пути разошлись. Пожалуй, по нему я скучал больше всего — когда умер. Сейчас я даже не знаю толком, как себя вести при встрече с ним. Да еще эти ограничения: не могу я открывать живым больше дозволенного, так что поговорить по душам, как хотелось бы, нельзя.
Ричард тащится по Рэббит-лейн с ружьем в руках. Я спускаюсь ему навстречу.
— Привет, Джаред. Спасибо, что Карен ноги вылечил. Просто здорово получилось.
— Я мог и рад был это сделать.
— Мы вернулись домой и целый час играли в «ножички» на лужайке. Для нее словно новая жизнь началась. С освещением универсама — это ты тоже хорошо придумал.
— Ты зачем-то льстишь мне без зазрения совести. Куда идешь-то?
— Да вот прогуляться решил, пока солнце не село, — хочу на Маунт Бейкер посмотреть. А погода какая — просто класс! Даром что декабрь, а тепло, как в июне. Впрочем, не удивлюсь, если через пару минут метель начнется. С погодой в последнее время черт знает что творится.
— Да уж, наслышан, — говорю я, двигаясь рядом с Ричардом.
— Слушай, Джаред, а ты еще был жив, когда началось извержение вулкана Сент-Хелен?
— Нет. Упустил.
— Ну да, точно. Красиво было! А ты, значит, упустил и «новую волну», и альтернативный рок, и рэп, и хип-хоп. Шмотки стали уморительные носить. Зато в смысле машин — тут уж прогресс так прогресс.
— Между прочим, я не все, что тут у вас происходило, упустил. Не веришь? Хочешь, «лунную походку» изображу?
— Ты? Давай-давай, этого я пропустить не могу.
— Смотри.
Я по-джексоновски крадусь по дороге, а Ричард при этом надрывается от хохота. Я удивляюсь:
— Что-то не так?
— Да нет же, наоборот. Даже слишком хорошо.
— Ну ладно. А ты умеешь?
— Ой, нет, только не это.
Я опять подплываю поближе:
— Вот видишь? Я, оказывается, не так уж отстал от вашей жизни.
Мы идем дальше.
— Твою мать! — вырывается у меня. — Во что район превратился! Грязь, бардак, а?
— Самое трудное — привыкнуть к тишине. Вплоть до этой чумы, или как там ее, все улицы в окрестностях выглядели практически так же, как в тот год, когда ты умер. А теперь…
Мы проходим мимо поваленных деревьев, заросших вьюнком заборов. Вместо некоторых домов — обгорелые пни фундаментов. Вот птица — сидит на грудной клетке очередного скелета. Трещины в асфальте. Машины стоят как попало.
Собачий скелет, выбеленный солнцем и кислотными дождями.
— Пинбол, мир его праху. Доберман Вильямсов. Он бросился на Венди, но Гамильтон успел его пристрелить. Жаль пса. Он ведь не виноват, просто озверел от голода.
— Грустная история.
— Слушай, Джаред, рассказал бы ты мне кое о чем. Тогда, в семьдесят девятом, как все происходило для тебя? Я всегда хотел узнать, например, было ли тебе страшно ближе к концу, когда ты уже явно умирал там, в больнице. Ты выглядел таким спокойным, даже в последние дни, когда тебя со всех сторон подключили к каким-то аппаратам, благодаря которым ты только и мог дышать.
— Страшно ли мне было? Да до усёру. Не хотел я помирать! Я хотел пожить, увидеть будущее — что станется с людьми, которых я знал. Я хотел увидеть плоды прогресса — электромобили, контроль над загрязнением окружающей среды, новый альбом «Talking Heads»… Потом у меня выпали волосы, и я понял, что перешел черту. Пришлось просто держаться, чтобы не доводить родителей. Им и так паршиво пришлось.
Ричард мыслями где-то далеко.
— Ты часто думаешь о смерти? — спрашиваю я его.
— Часто ли? Да я о ней только и думаю. А как иначе-то? Ты посмотри вокруг.
— И что ты надумал?
— Смерть не так пугает меня. Я ведь уже могу себе представить, что после смерти встречусь со всеми, кого знал раньше, — куда бы они ни попали после того, что случилось. Но будь я на твоем месте тогда, в школьные годы, — не знаю, удалось бы мне держаться так достойно, как ты. Кто знает, я, может быть, выл бы, орал, вымаливал еще хоть чуточку времени, пусть даже на этой старой посудине — на планете, где нас угораздило родиться и жить.
— Нравится тебе здесь?
— Нет. Но я при этом жив.
— Этого достаточно — быть живым?
— Это то, что у меня есть.
— Ричард, скажи мне честно… Только честно, потому что по-другому нельзя: я ведь как-никак посланец небес.
— Заметано.
— Я и Карен — мы были для тебя предлогом, чтобы не жить своей собственной жизнью? Ты ведь выключился из жизни, совсем.
Вопрос оказывается явно болезненным, но Ричард, выждав паузу, берет себя в руки, и на его лице появляется выражение: «В конце концов, почему бы и нет».
— Да, это так. Я действительно самоустранился. Но при этом оставался законопослушным гражданином: выносил мешок с мусором к приезду машины каждый вторник, принимал участие в выборах, ходил на работу…
— В глубине души ты ощущал пустоту такой жизни?
— Было дело. Но — самую малость Ну что, доволен ответом?
— Перестань. Пойми, это нужно. Мне нужно понять, какие вы все.
— Учти, я перестал самоустраняться с тех пор, как Карен проснулась.
— Да, это верно.
— А обязательно об этом, Джаред? Давай обсудим кого-нибудь еще: соседей, друзей, знакомых.
— Всех, кто тут есть, я сегодня уже видел, со всеми поговорил. Ты последний. Самый лакомый кусочек я приберег на закуску, самого старого друга.
— Я польщен. Какая честь!
Мы идем дальше, доходим до Сент-Джеймс-плейс и приближаемся к бывшему моему дому — неказистой хибаре в полтора этажа, небесно-голубого цвета. По правую руку — следы пожара. Сгорел дом соседей. Пепел и угли совсем свежие.
