Ворон на снегу - Зябрев Анатолий (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
Дядя Степан сколько-то дней пробыл в карцере, а потом почти сразу же, как только вернулся он в камеру, его выкликнули в этап. Был он угнетён, в лице отрешённость, в запавших глазах пустота. Какой-то слом получился в душе у дяди Степана.
– Ну, Толян, выживай. Держись. Свидеться вряд ли уж доведётся… Прощай – сказал он, глядя себе в ноги.
После ухода дяди Степана, через неделю, выкинули на этап и меня.
ЗОНА
Итак, завершилась моя тюремная жизнь. Впереди предстояла жизнь в зоне. В какой, где? Кто-то пустил слух, что малолеток могут подготовить и потом отправить в леса Белоруссии в партизанские отряды юными разведчиками. Это было бы да! Но слух оказался слухом. Впрочем, не знаешь, куда повернёт завтрашний твой день.
Везли нас в транспорте довольно хитрого изобретения. Над кузовом грузового автомобиля установлены металлические дуги, а по дугам, сверху, накинута сеть колючей проволоки. И всё тут рассчитано талантливым изобретателем едва голову повернул, как тут же натыкаешься рылом на ржавые колючки. Потому сиди смирно. Побег из такого транспорта учинить невозможно, что очень радует конвоиров. Само собой разумеется, всякий разговор в пути запрещён. Костенеют от холода пальцы на ногах, и чтобы они окончательно не окостенели, я пытаюсь активно шевелить ступнями, это же делают и мои соседи, дробно, вразнобой, ударяя подошвами по железному днищу кузова. Надежда на юного разведчика в белорусских лесах таяла как дым.
Вспомнился заводской цех, слёзы подступили к глазам. Как там было хорошо! Свои пацаны и девчонки кругом за верстаками, у всех горячее дело, своё задание от мастера, но каждый мог подойти к соседу, поинтересоваться его работой; если не подойти, то уж, не прерывая работу, повернуть голову и приветственно улыбнуться непременно мог. Это, то есть взаимное участие и общий интерес сплачивали нас, приходило понимание того, что мы едины, принадлежим не только своей личной судьбе, но и цеху, заводу, стране, которая нуждается в нас, позвав из школьных классов встать за производственные станки и верстаки. Тому, кто выполнял норму, мастер мог дать записку, по которой счастливый стахановец летел в цеховой буфет и там ему буфетчица, важная тётя Юля, наливала стакан компота из сухих яблок. Могла тётя Юля приложить к компоту ещё и чёрный сухарик, если в записке был особый знак, что ты сегодня не норму выполнил, а больше. Сладкая пора!
А теперь вот чуть повернул голову, чтобы обозреть места, где ехали, в щеку, в шею втыкается ржавая стальная закорючка. Ловкая конструкция! Юных партизан так не возят.
После долгой езды остановились в широкой степи, помеченной кучкой приземистых бараков. Это и был лагерь. Конечный пункт нашего пути. У ворот, на ветру, нас продержали остаток дня, до сумерек. В зоне уже включились прожекторы. Голубовато-оранжевые пучки света легли на степь. К лагерю прибывали другие грузовики, полные этапников. Матерились, перекликаясь, конвойные, они были злы оттого, что перемёрзли в дороге.
Людей строили в колонны, пересчитывали, выверяли по спискам. Тут я успел сблизиться с парнишкой, который вызвал у меня доверие тем, что на его круглом лице было выражение явной незащищённости и совсем уж какой-то детской обиды. Что происходит вокруг, зачем он тут оказался – он не понимал, и это было написано на его лице. После я узнаю, что у него мать сельская учительница, она учил его видеть в людях светлые черты и верить в добродетель. Впрочем, всех нас этому учили и в семье, и в школе.
Привезли полный кузов девчонок, их морить не стали, пропустили вне очереди, сразу же построили и увели в ворота.
Лагеря бывают разных типов: чисто взросло-мужские, чисто малолетно-ребячьи, чисто взросло-женские и чисто малолетно-девчачьи. Но бывают и сборные, где содержатся и первые, и вторые, и третьи, и четвёртые. Делятся лишь бараками.
Этот лагерь, значит, сборный. В таких зонах, говорят, проще режим, и тем, кто в них попадает, считают знатоки, – сильно повезло. Мне, выходит, повезло.
Но так или не так, повезло или не повезло мне, обнаружится после.
Впрочем, забегу вперёд и скажу: в этом лагере за номером 78, расположенном к северо-западу от районного городка Бердска, мне, и верно, повезёт, потому что живым я выйду отсюда, и почти невредимым.
Термин «выйду» – не совсем точный в данном случае. Точнее будет, если сказать: «выведут». «Вывезут».
А ситуация будет состоять вот в чём? Однако про это после. А сперва по порядку, в последовательности происходящих событий.
В бараке, куда нас загнали, разбиты стёкла в окнах. Здесь было несколько теплее, чем в открытой степи. С потолка по углам свисали пучки крупных и мелких стеклянно-прозрачных сосуль. Нам было велено раздеться донага, одежду и все принесённые с собой вещи собрать и покидать ворохом в тележку на деревянных колёсах.
Оставшийся голый народ был выгнан на снег, где после короткой пробежки оказались мы в другом бараке. Здесь было сыро и также знобко, ледяные сосули держались по углам, на мокрых скамейках стояли пустые деревянные шайки, сопревшие с краёв.
Нетрудно было догадаться, что этапников привели в банный узел.
Меж голыми телами от скамейки к скамейке ходили парикмахеры, сытые бесцеремонные мужики, они ручными машинками снимали растительность с голов, бород, подмышек и лобков.
– Эй, ты! Валяй сюда! – кричал парикмахер на заросшего доходягу, представлявшего собой пособие для школьного урока по анатомии.
– Зачем тебя взяли-то? Ты бы и там сдох. На воле. А тебя сюда привезли. Ни воровать, ни работать.
– Гы-гы, – пытался угодливо смеяться несчастный доходяга, щерясь беззубым ртом.
– По какой статье?
– Одна у нашего брата статья… – отвечал мужичонка.
– Что, поди морковку на рынке спёр?
– Гы-гы.
– Баба хоть была?
– Да была.
– Вот, поди, рада, что освободилась от тебя.
– Гы-гы.
Я заметил, почти у всех доходяг рты без зубов. Блатяки в камерах имеют страсть вышибать доходягам зубы. И получается это у них до омерзения ловко, натренированно; короткий стремительный тычок кулака и вот уж едало пустое: из расквашенных губ выхаркнулись сгустком крови кусалки. А без кусалок-то какой ты жилец в звериной стае, только и остаётся угодливо гнуться да отвечать: «Гы-гы».
– Гы-гы.
Пока стрижка не кончилась, воду не давали. А как парикмахеры ушли, так и началась помывка.
Было объявлено, что воды по две шайки, не больше. По квадратику вонючего мыла выдали, которое с соприкосновением с мокротой тут же и разлезалось в ладони.
Толстый одноглазый банщик, подпоясанный по голому брюху махровым полотенцем, походил на медведя, и, будучи железно уверенным в своей необоримости, то и дело раздавал пинки. Даже перед урками он вёл себя независимо, однако давал им воду сверх определённой нормы и делал вид, что не замечает, как эти самые урки, выглядев малолеток посправнее, зазывали к себе в угол, отгороженный простынёю. Мне очень не хотелось, чтобы они, поганцы, заманили к себе моего нового товарища Мишу Савицкого. Перед занавешенным углом шестёрки всей оравой образовали плотный полукруг и громко стучали шайками, создавая защитный шумовой барьер.
Карантин длился две недели. Завтрак и обед дневальные приносили в барак в деревянных кадушках. Вставляли берёзовую палку в проушины кадушки и так несли. Мороженая картошка и мороженая капуста в чуть тёплом постном бульоне. Охотников закосить лишнюю порцию было достаточно. Расправа наступала незамедлительно. Процедура расправы не отличалась выдумкой, была традиционной: «закошенную» алюминиевую миску дневальный надевал на голову несчастного воришки и содержимое тщательно растиралось.
Миша Савицкий сперва вылавливал картошку, потом зелёные листки капусты, а тогда уж выпивал подсоленную жижу, при этом с лица его не сходило выражение глубокой брезгливости. Я же поступал наоборот: сначала жижу через край выпивал, а тогда уж щепочкой выгребал гущу. Ложек не давали. Иметь ложку – роскошь, блажь.
