Женщина с большой буквы Ж - Барякина Эльвира Валерьевна (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Звезды – холодные игрушки
Джош не единственный человек в нашей семье, искренне верующий в свою гениальность. Тщеславие и самодовольство – это наша фамильная черта, и мы с удовольствием передаем ее из поколения в поколение.
Про мою одаренность я узнала от бабушки Дины. В ее доме не было воды, и мы ходили мыться в городскую баню.
– «Помойка женщин переносится на послепраздники», – прочла я надпись на двери.
Бабушка так и села.
– Профессорша! Всего пять лет, а какие слова прочитать может!
Масла в огонь подлила математичка Серафима Сергеевна по прозвищу Полковник СС. Она постоянно уговаривала родителей отдать меня в гуманитарную спецшколу – желательно в другом районе, а лучше – в другом городе.
В разное время в мои необычайные способности верили мужья, свекрови и налоговые инспекторы. Но каждый из них потом разочаровался.
Бабушка Дина умерла, Полковник СС тоже… И некому мне сказать, что еще не все потеряно.
Вечером я отправилась утешаться к Кевину. Он живет в gated community – полтора десятка дворцов за высоким забором. На въезде сидят охранники – берегут покой жильцов. Но я туда и не суюсь: охранники – народ простодушный, сразу заложат меня Сьюзан. Мы лучше с обратной стороны подъедем, к решетчатой калитке. Она как раз выходит на задний двор, туда, где у Кевина мусорные баки стоят.
Выключив зажигание, я достала сотовый.
– Алло, это я. Приходи на помойку.
Кевин выбежал в домашних трениках и ветровке. Мы сели на заднее сиденье.
– Будешь? – Он вытащил из кармана охотничью фляжку. – Армянский коньяк. Только сегодня купил.
Через пять минут жизнь наладилась.
– Ты достойна войти в историю, – сказал Кевин, расчувствовавшись. – Я назову твоим именем звезду. Заплачу пятьдесят долларов, и ее во все каталоги внесут.
От звезды по имени Мардж я отказалась и вместо этого потребовала сделать мне октябрятскую звездочку, поп-звезду и звезду «Героя Советского Союза».
А потом мы выпили еще и решили, что в небе обязательно должно быть созвездие «Пять звездочек».
Пусть Кевин – женатый дурак. Я все равно его люблю.
По ком звонит колокол?
Лондон… Все мои живы-здоровы, а Кевин до сих пор не может вызвонить брата.
Они нас убивают – потихонечку, в разных уголках мира: Нью-Йорк, Москва, Бали, Мадрид, Багдад, Лондон… Сердце замирает, веки наливаются горячим: звонить, звонить! Как там родные? Как друзья? Целы? Здоровы? Уф, слава богу, пронесло!
И снова покой – камешек упал, круги по воде разошлись.
Мы относимся к ним как к стихийному бедствию, как к неизбежному злу, как к автомобильным авариям, которые каждый год пожирают полмиллиона человеческих жизней.
А что мы можем сделать? Что может сделать хорошая сдобная тетка, чтобы этого никогда больше не повторилось? Да ни черта!
Мое правительство – та сила, что вечно ищет добра, но вечно совершает зло. Мои соседи бледны от страха: они требуют ужесточения визового режима. Это не спасет их детей, но даст им хоть какое-то успокоение. Мои друзья… Да что говорить! Через неделю о нынешних событиях будут вспоминать только те, кого напрямую задело взрывом. Через две – фраза «теракты в Лондоне» станет привычной.
Я вновь буду копошиться в своих делишках, любить Кевина, потешаться над графоманами… И не буду чувствовать, какое же это счастье – просто жить, просто быть целой, со всеми руками-ногами…
И все по новой, до нового срочного сообщения по телевизору.
Мир, иди на хер! Ты больной и не лечишься.
Художник (мемуары)
Мой папа был художником, специализирующимся на политических плакатах. Каких шикарных Дядей Сэмов он рисовал! Взглянешь на эту рожу с бородкой и сразу ясно – козел.
Каждый раз, когда я глядела на папины антирасистские плакаты, мне хотелось усыновить негритенка. А насмотревшись на «Руки прочь от Вьетнама!», я подговорила Пенькову и Гришину отправиться на войну. К сожалению, моя сестра Леля обнаружила наш склад снаряжения – вырванную из атласа карту, жидкость от комаров и суп быстрого приготовления «Вермишелевый». Она вскрыла все четыре пакета и выжрала из них сушеное мясо, а карту отдала мальчишкам, чтобы они искали по ней клад. В общем, Америке повезло и мы никуда не поехали.
Своим рождением я тоже обязана папиному творчеству.
На Первое мая папа получил халтуру – нужно было оформить сцену для праздничного концерта в ДК имени Ленина. Начальству работа понравилась, и художнику выдали пригласительный билет.
Первым номером выступал ансамбль народной пляски. Под громкое «И-и-эх!» по сцене кружилась настоящая русская красавица. Юбки ее разлеталась, мужики пускали слюни.
Когда к зрителям вышла упитанная тетя и запела «Светит месяц», папа отправился за кулисы.
Ансамбль пляски – усталый и раскрасневшийся – раскуривал на лестнице папироску на девятерых. Папа долго стоял в отдалении и смотрел на артисток. Он никак не мог вспомнить, чьи же ноги так его потрясли.
– Которая солистка-то? – спросил он пробегавшего мимо конферансье.
– Да вон!
Папа вздыбил рукой чуб и пошел в атаку.
– Девушка, а можно вас на минутку?
Впоследствии оказалось, что конферансье ошибся и вместо солистки Абрамовой указал на рядовую Титову. Но папа ни разу об этом не пожалел.
Отозвав девушку в сторонку, он начал рассказывать про соцсоревнование между художниками.
– Нам до зарезу нужна модель. А вы идеально подходите! – божился он. – Я вас прошу только об одном: попозируйте для меня!
Девушка смущенно улыбалась и поглядывала через плечо на подруг. Договорились встретиться в студии – в воскресенье в шесть вечера.
Всю неделю папа изобретал концепцию плаката, который мог выйти в печать. Титова должна была осознать, что она познакомилась не с пустобрехом, а с настоящим издающимся художником.
Но руководство интересовали только слава КПСС, гибель империализма и техника безопасности. Конечно, можно было нарисовать Титову на плакате «Уходя, гаси свет!»… Но тогда ей пришлось бы позировать в рабочей робе. От таких мыслей папе становилось грустно.
К воскресенью он так ничего и не придумал. Ходил, меряя шагами студию, поглядывал на часы. «Она не придет…»
Полседьмого в дверь постучали. Титова стояла на пороге с двумя огромными сумками.
– Извините, в прачечную забежала, – сказала она. – Нужно было простыни забрать.
И тогда папу осенило.
Через пару месяцев из Горьковской типографии вышел плакат: статуя Свободы, замотанная в простыню, читает телеграмму:
«Разоблачение грядет.
Сдавайся сразу. Твой народ.»
– Экая у тебя американка вышла! – восхищался папин друг Воронкин. – Прям как из «Плейбоя»!
Папа усмехался в усы. «Статую» хотели зарубить на комиссии, но председатель сказал, что плакат – жизненный, так как показывает распущенность Америки. А потом повесил его в своем кабинете.
