Книга Одиночеств - Фрай Макс (книги полностью TXT) 📗
Так или иначе, но брат в большинстве случаев отмазывал Лёню от соседских кляуз и прочих ментовских наездов. Правда, Лёня говорил, что однажды брат сам его на ЛТП засадил, но родственные отношения — дело темное. Не знаю, словом.
Мы с Лёней, можно сказать, дружили. Притом совершенно бескорыстно.
Мое знакомство с ширкой состоялось несколько раньше, и мы с нею пришли к обоюдному выводу, что не подходим друг другу. На том, как говорится, и порешили.
Лёне лишь однажды удалось навязать мне сей бесценный дар. Нехороший полутрип продолжался двое суток, после чего Лёне было интеллигентно, но твердо сказано: «На хуй твою хуйню».
Добрососедским отношениям это, однако, не помешало. Мы подкармливали друг друга в трудные дни, благо таковые случались у нас в разное время. У меня выработалась привычка покупать домой два хлеба: себе и Лёне. Родственники мои с восторгом выяснили, что я, оказывается, обожаю прошлогоднее засахаренное варенье: Лёня жить не мог без сладенького. Он же, разжившись деньгами, непременно просовывал мне под дверь трёху, а то и пятерку. Не давал в руки, а именно так — тайком совал. Это, надо сказать, не раз спасало мою органическую жизнь.
По ночам мы нередко пили чай с вареньем у него на кухне. Ради такого дела Лёня любезно убирал с плиты свой аптекарский хлам. В наших комнатах в это время трахались бездомные приятели: Лёнины — под ширкой, мои — просто так. Моя жилплощадь по этой причине освобождалась много быстрее, зато у Лёни было что послушать.
Что до моих приятелей, они постепенно перезнакомились с Лёней и стали понемногу перебираться на его территорию. Понятно, не для того, чтобы попить чаю, посидеть на балконах или забраться в башенку. У моих приятелей к Лёне был практический интерес.
Со временем это приобрело комические формы. Мои знакомые старались прошмыгнуть к Королю тайком: стеснялись меня. Столкнувшись со мною в коридоре, краснели и безбожно врали, что зашли к Лёне на минутку, отдать старый долг. Мне, понятно, было по фигу, но поди объясни это людям, всерьез подсевшим на измену.
Зато Лёня был счастлив: он-то, бедняга, всю жизнь хотел вырваться из своей среды. Внимание богемных мальчиков-девочек ему чрезвычайно льстило. Особенно, конечно, девочек.
Девочки, надо сказать, тоже были весьма довольны. У своего тезки, художника Лёни, Король даже отбил жену Светку — не на какую-нибудь там неделю, а всерьез и надолго. Попробовав ширку, эта удивительная женщина заявила, что была полной дурой, пробухав первые тридцать пять лет своей жизни, зато теперь, дескать, непременно исправит эту оплошность. И исправила, надо сказать. Четыре года, верой и правдой. Больше не успела по причине высокой смертности среди провинциальных наркоманов.
Нетрудно догадаться, что самого Лени Короля тоже давным-давно нет в живых.
Леня умирал долго и мучительно, в течение полутора лет, с переменным, так сказать, успехом. Иногда казалось, что он выздоравливает, но потом все становилось еще хуже. Это, как мне рассказывали, началось с очередной драки с «клиентами». Лёне сломали челюсть, которая со временем все больше опухала и причиняла ему неописуемые страдания. Когда какое-то время спустя брат стал таскать Лёню по врачам, они ничего не смогли сделать.
Последние несколько недель были ужасны. Мне, к счастью, практически не довелось при этом присутствовать: место жительства к тому времени почти окончательно сменилось.
Но несколько раз мне приходилось зайти в коммуналку за какими-то вещами. В коридоре пахло разлагающимся Лёниным телом. Не очень сильно: у него была хорошая, крепкая дверь, но мне хватило.
Говорят, он почти все время кричал. Еще говорят, что брат успел его перед смертью зачем-то окрестить и женить. То есть женить как раз понятно зачем: таким образом продавались квартиры до наступления эпохи приватизации.
Поэтому после Лёниной смерти его комнаты заняла бойкая женщина Надя, но с нею мы уже не соседствовали. Знаю только, что у нее была огромная белая собака неведомой породы. Собаку звали Микки.
Эта книга посвящается Г.,
который однажды рассказал мне, что тибетские ламы называют ученых Запада «специалисты по утонченным заблуждениям».
Логика понятно какая, совсем не оскорбительная для ученых: все люди по определению дураки и в заблуждениях увязли. А было бы не так — зачем людьми рождаться? Можно ведь и божествами какими, никто не запрещает. С другой стороны, нужно как-то отличать людей, довольствующихся врожденными заблуждениями, от людей, которые заради своих прекрасных и сложных заблуждений по аспирантурам пупки рвут.
Ну и вот.
При этом, по словам Г., тибетские ламы рекомендуют не испытывать неприязни к заблуждениям. И от приязни к истине рекомендуют они воздерживаться. По их раскладам, пара приязнь-неприязнь — это уже вообще ни в какие ворота. Мартышкин труд — такие пары составлять.
Эта книга посвящается А.,
с которым мы вспоминали детские страхи. Те, что появлялись в самом начале жизни, сами по себе, без явного влияния культурной среды. Не навязанные взрослыми, которым, понятно, удобнее иметь дело с покорными трусишками; не внушенные дворовыми друзьями, которые всегда рады поделиться ужасающей информацией, а те страхи, что приходили изнутри откуда-то непонятно почему и зачем.
Для меня (как, думаю, для многих) в детстве темнота, высота, замкнутое и открытое пространства, огонь, вода, звери, незнакомцы на улице, привидения, кладбища и прочие традиционные буки-бяки были делом обычным, житейским, часто — хорошим и интересным. Страшило меня совсем другое. Совсем маленький список, кстати. Дети вообще храбрее взрослых, как правило.
— Мойдодыр.
Стоило мне однажды увидеть это мультяшное чудище по телевизору, и все, кранты светлому разуму. Никто мне, конечно, не говорил, будто Мойдодыр страшный. Напротив, взрослые убеждали наперебой, что он безобидный и даже хороший, всех умываться учит. Но веры им не было.
— Слив в ванне.
Ну, то есть не сам по себе слив был страшен. Было страшно, что я утеку туда вместе с водой. Твердость собственного тела не была мне очевидна. И позитивный опыт прежних купаний не спасал. Мало ли что в прошлые десять раз тело мое не утекло — где гарантия, что сегодня будет так же?
Дети не такие дураки, чтобы верить, будто все всегда повторяется. Это как раз типично взрослая дурость.
— Испачкаться при падении.
Всякие там царапины и ссадины были для меня делом обычным. А вот грязь на теле лет до четырех вызывала дикий, утробный ужас. Казалось, что можно, что ли, заразиться нехорошей, трудной человеческой жизнью. Будто придется очень быстро повзрослеть, состариться и умереть, если грязь в кровь попадет — как-то так примерно, дети ведь не слишком сильны в формулировках.
Я, кстати, до сих пор думаю, что это была интересная, совсем не лишенная смысла теория.
— Большой нежилой дом.
Это хронологически самый последний детский страх, мне уже лет шесть было, когда он пришел. На пустыре возле нашего дома стали строить огромное, как мне казалось тогда, панельное здание. Пока строили, было нормально. А как достроили, стало страшно.
Дом был шестиэтажный, расчерченный на серые и оранжевые прямоугольники, и много-много черных слепых оконных провалов. Все мое существо знало, что смотреть на ЭТО не нужно. Почему — поди объясни теперь себе…
— Некоторые (многие, но не все) больные люди. В основном, старенькие. Но и некоторые ровесники тоже.
Было очень страшно, что они — нет, не то чтобы заразят (нельзя ведь заразить хромой ногой), а именно что научат меня болеть.
Так тоже, кстати, бывает на самом-то деле.
Других страхов в ту пору, кажется, не было.
Пчел, докторов и больших собак не называю вполне сознательно. Все они меня в свое время кусали разными способами, поэтому активное нежелание иметь с ними дело страхом называть неправильно. Обычная, почти «взрослая», расчетливая осторожность.
