Летние обманы - Шлинк Бернхард (читать полную версию книги .TXT) 📗
В первую минуту она ничего не поняла:
— Я говорила с Лос-Анджелесом. Правление фонда…
— Почему ты ни слова не сказала? Почему ты меня вечно…
— Ладно, извини. Да, тебе пришлось минутку подождать. Я-то думала, европейцы относятся к женщине…
— Ах, европейцы? Надоело, слышать этого не могу! Битых полчаса сижу там, как… как…
Она тоже разозлилась:
— Полчаса? Несколько минут, а не полчаса! А надоело ждать, так пошел бы в дом, почитал бы газету! Тоже мне примадонна!
— Что? Я — примадонна?! Да кто из нас двоих…
Она сказала: невозможно понять, с чего он так развоображался. Он в ответ — что ничего тут нет непонятного и почему это он «развоображался», если он требует, чтобы она с ним считалась так же, как он с ней. Да, требует — у него ничего нет, в отличие от нее, но он требует, чтобы с ним считались. Она сказала, что не понимает, как ему могла прийти в голову эта дикая мысль: будто бы она с ним не считается. Дальше — больше, под конец они уже орали друг на друга во все горло, отчаянно, яростно.
— Ненавижу тебя!
Она шагнула к нему — он отпрянул, она шагнула снова — он еще попятился, и так далее, пока он не уперся в стену, и тут она стала колотить его кулаками по груди, колотила и колотила, наконец он обхватил ее и прижал к себе. Она дергала пуговицы на его рубашке, потом рванула что было силы, он стал стягивать с нее джинсы, она — с него, но это было слишком сложно, слишком долго, — в общем, каждый сам расправился с одеждой, и они повалились прямо на пол, обнявшись нетерпеливо, жадно, страстно.
Потом он лежал на спине, а она — обняв его за шею, положив голову ему на грудь.
— Все-таки моя взяла. — Он радостно засмеялся.
Она же чуть пошевелилась — покачала головой, пожала плечами и крепче прижалась к нему. Он почувствовал: в отличие от него, она не перенесла пыл поединка в любовную страсть. Она рвала на нем рубашку не потому, что тянулась к его телу, нет, она искала его сердце. Она стремилась вернуть покой, утраченный ими в этой схватке.
Они поехали в супермаркет, и Сьюзен нагрузила на тележку целую гору продуктов, как будто впереди у них по меньшей мере неделя. Когда уже возвращались, солнце прорвалось сквозь тучи, и они свернули на первую же дорогу, что вела к морю, вернее, к заливу. Море было спокойно, воздух чист, они смогли разглядеть оконечность мыса и противоположный берег залива.
— Люблю, когда перед грозой видимость вот такая ясная и резко выступают все контуры.
— Перед грозой?
— Да. Не знаю, в чем тут фокус. Может, влажность воздуха, может, электричество влияет, но воздух всегда такой вот ясный перед грозой. Обманчивая ясность: обещает хорошую погоду, а приносит грозу.
— Ты, пожалуйста, прости, что я на тебя окрысился. Да нет, в сто раз хуже — я же разорался на тебя. Мне очень жаль. Правда.
Он ждал, что она ответит. А потом увидел: она плачет. От испуга он даже вздрогнул. Подняв заплаканное лицо, Сьюзен сказала:
— Никто никогда не говорил мне таких чудесных слов. Никто не просил у меня прощения за какие-то слова. — Она обвила его руками. — И ты меня прости. Я тоже разоралась, я ругала тебя и била. Никогда больше не будем так делать, слышишь? Никогда…
10
И вот настал последний день. Ее самолет улетал в половине пятого, его — в половине шестого, так что завтракали они без спешки и впервые — на террасе. Было солнечно, пригревало, — казалось, дожди и холода миновали, как короткая болезнь, после которой лето уже поправилось. Позавтракав, они вышли пройтись по берегу.
— Всего две недели ждать.
— Да…
— Ты помнишь, что завтра у тебя встреча с дизайнером?
— Помню.
— А о матрасе помнишь?
— Все помню. Купить матрас, складную мебель, пластиковую посуду. Если найдется часок — сходить на мебельный склад, посмотреть, может, приглянется что-нибудь из мебели твоих родителей. А обстановкой займемся вместе. Все там устроим, каждой вещи найдем подходящее место… Я люблю тебя.
— Смотри, здесь мы встретились в самый первый день.
— Да, когда шли к морю. А на обратном пути — вон там.
Они говорили о том, как дважды встретились на берегу и как им невероятно повезло, что это случилось, — ведь и он, и она в тот день запросто могли бы пойти куда-нибудь в другое место; говорили о том, что в первый вечер они не познакомились бы в том рыбном ресторане, если бы Сьюзен не улыбнулась — нет-нет, если бы он не посмотрел на нее, — и о том, как она его заметила, — нет-нет, это он ее заметил.
— Пойдем уложим вещи, а после давай отодвинем рамы в угловой? У нас еще есть время.
— Не набирай с собой много. Оставь тут все летнее и пляжное, пусть вещи дождутся, когда ты приедешь сюда через год.
Он кивнул. Хотя Линда и Джон вернули ему часть суммы, которую он заплатил вперед за пансион, кредит на карточке был превышен безбожно. Но теперь его не пугало то, что вместо вещей, которые он здесь оставит, в Нью-Йорке придется купить новые, а значит, он наделает новых долгов. Что ж, такова жизнь, если твоя любовь тебе не ровня. Ничего, какой-нибудь выход найдется.
В холле, возле двери, стояли уложенные дорожные сумки, из-за этого дом ему показался чужим. Они поднялись по лестнице, как столько раз поднимались в эти дни. Но сейчас оба почему-то ступали бесшумно и переговаривались почти шепотом.
Они отодвинули оконные рамы — сразу стали слышны шум моря и крики чаек. Все еще было солнечно, но Ричард принес из спальни одеяло и бросил его на широкую лежанку:
— Иди сюда.
Они легли и накрылись одеялом.
— Как же я буду спать без тебя?
— А я без тебя?
— Ты правда не можешь полететь со мной в Лос-Анджелес?
— У меня репетиция. А ты не можешь полететь со мной в Нью-Йорк?
Она засмеялась:
— Не купить ли мне твой оркестр? Тогда ты сам будешь назначать дни репетиций.
— Но сейчас-то ты не купишь оркестр.
— Хочешь, пойду позвоню им?
— Нет уж, не уходи.
Страшно было расстаться, но в то же время, оттого что час прощания приближался, все сделалось каким-то странно легким. Их жизнь уже перестала быть общей, совместной жизнью, но ни он, ни она еще не вернулись в свою собственную, отдельную жизнь. Они находились как бы на нейтральной полосе. И любовь их в этот час была такой же — поначалу робкой, потому что они понемногу уже становились чужими друг для друга, потом беспечной. И, как всегда, она смотрела ему в глаза самозабвенно и доверчиво.
В аэропорт они приехали на машине Сьюзен. Вечером Кларк отгонит машину домой и поставит в гараж.
Они еще раз уточнили, где и когда каждый из них будет находиться, где можно будет связаться по телефону, — как будто не было у них мобильников и они не могли созвониться в любой момент! Они говорили о том, чем каждый будет заниматься в те две недели, которые оставались до их новой встречи. И еще говорили, правда не всерьез, о том, что в будущем предпримут вместе. Чем ближе они подъезжали к аэропорту, тем сильнее Ричард чувствовал, что на прощание должен сказать Сьюзен какие-то слова, которые остались бы с ней надолго. Но ничего подходящего не приходило в голову. И он лишь снова и снова повторял: «Люблю тебя, люблю тебя».
11
В самолете ему захотелось еще разок, из окна, увидеть тот дом и берег. Но они остались на севере, а лайнер взял курс на юго-запад. Он смотрел на море и острова, потом увидел Лонг-Айленд и наконец Манхэттен. Самолет описал большой круг над Гудзоном, и тут Ричард разглядел внизу церковь, от которой до его улицы рукой подать.
Не сразу он привык к этому кварталу в те давние времена… Всюду шум, вдобавок, возвращаясь поздним вечером домой, он чувствовал себя очень неуютно из-за подростков — крутые, накачанные, они вечно торчали на крылечках, сидели или стояли, привалившись к перилам, пили, курили под грохот и вой своей музыки. Иной раз кто-нибудь из них небрежно ронял два-три слова, а он не понимал, что им надо и почему они нахально глазеют, когда он проходит мимо, а потом долго смеются ему вслед. Однажды они встали, загородив ему дорогу, и потребовали футляр с флейтой, он испугался — ну все, заберут, но им вздумалось просто посмотреть, что там такое, потом пожелали послушать. Они отключили свою музыку — все звуки стихли, и от внезапно наступившей тишины парни даже чуточку смутились. Он тоже смутился, да и от страха он все еще подрагивал, — в первых тактах флейта зазвучала робко.
