Дата моей смерти - Юденич Марина (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Они прилетели в Рим с разницей в полтора часа, сначала она, потом — он, и встретились уже в отеле, в апартаментах уставленных огромными вазами с белыми розами.
Ранним утром следующего дня, он осторожно выбрался из номера и, торопливо спустившись в холл отеля, поинтересовался у портье ближайшим рейсом на Москву. Он готов был лететь и через Франкфурт, если так выходило быстрее.
Избраннице оставлены были белые розы, кольцо с бриллиантом и короткая записка с извинениями.
— Почему? — спросила его я, когда история эта была поведана мне полностью и почти теми же словами, которые привожу я теперь.
— Я понял, что не смогу жить с этой женщиной.
— Но почему?
— Ни почему. То есть никаких причин, которые я мог бы сформулировать так, чтобы тебе, да и вообще кому-либо они были понятны, не было. Просто я понял, что жить с ней не смогу.
Избранница, впрочем, не оскорбилась и даже не обиделась. Она поняла его, о чем сообщила по телефону, едва только он включил свой мобильный, прилетев в Москву.
Я же, когда история была поведана мне, напротив, возмутилась, расстроилась, расплакалась и даже попыталась с ним поссориться, однако тщетно: если он чего-то не хотел, этого никогда не происходило.
Много позже, когда его мир открылся мне, и я начала понимать, а порой и принимать то, что доселе пугало и отталкивало меня, я нашла ключ к этой странной фантасмагории с женитьбой, и объяснила себе и ему, почему два очень похожих друг на друга человека не смогли сосуществовать вместе более суток.
Точнее, один — не смог, а другой — легко с ним согласился.
Дело тут, было вот в чем. Егор, как и любой нормальный здоровый физически и нравственно человек, был человеком сбалансированным. Это означало, что здоровый прагматизм и холодная расчетливость сочетались в нем с наличием безотчетных и почти сумасшедших стремлений, с потребностью изредка безумствовать и полностью отдаваться во власть эмоций, не задумываясь о неизбежных последствиях. Образ жизни и поприще, которые избрал он для себя, однако, напрочь, исключали возможность реализовать последнее и требовали неукоснительного следования первому. А иначе, как утверждалось в некогда популярной песенке, удачи было не видать, как собственных ушей.
Впрочем, про уши в песне, по-моему, ничего не говорилось, но в данном случае это было именно так. Егор же по определению был человеком удачи, посему вторую, романтическую составляющую надо было уничтожить. Вытравить в себе или, по крайней мере, упрятать куда подальше в лабиринтах своей души.
Так он и сделал, но в тот момент, когда в окружении белых роз и богатой позолоты роскошных римских апартаментов оказалось, что для безумств и эмоций в жизни его вообще не останется места и, стало быть, их следует не прятать, а уничтожать, душа его восстала. И крикнула ему то самое: " Не смогу!!! ", которое, он, циник и прагматик, остро почувствовал, но не смог объяснить словами.
А через некоторое время он встретил меня.
Я была старше на пять лет и совершенно не соответствовала его представлениям о том, какой должна быть спутница жизни, для того, чтобы сделать эту жизнь еще более успешной и комфортной. Этого он никогда от меня не скрывал. А остального понять не мог, и мне пришлось несколько позже, когда я сама во всем окончательно разобралась, объяснять ему это, разжевывая каждый кусочек и порциями закладывая в его сознание, как кашку младенцу в разинутый ротик. Он жевал, переваривал и соглашался.
Да, наш роман был, по меньшей мере, — странным.
Кое-кого, особенно из числа дам и девиц, имевших определенные виды на перспективного и не дурного собой миллионера, он возмущал.
Мои приятели недоуменно и с некоторой долей осуждения пожимали плечами.
Друзья Егора, правда, немногочисленные присматривались ко мне с нескрываемым любопытством, в их вежливых поклонах и легкой дурашливой болтовне, сквозило отчетливое: " ну — ну… " Именно, с многоточием, которое могло означать что угодно.
Вероятнее всего у большинства знавших нас людей в узком довольно мирке, который некоторые, из числа наиболее самоуверенных и наименее осведомленных о мировых традициях именуют «высшим светом», более ли менее определенное отношение к нашему странному — и вправду! — союзу просто не сложилось.
Да и почему, собственно, они должны были обременять себя осознанием того, что же это такое вдруг свело воедино молодого перспективного во всех отношениях московского барина — капиталиста с особой лет тридцати с небольшим, приятной и моложавой( что со скрежетом зубовным признают за глаза даже лучшие подруги ), но привыкшей к полной самостоятельности и независимости, побывавшей в браке, и не в одном, замеченной также в нескольких весьма нашумевших в свое время внебрачных связях; состоятельной, но в несравнимо меньших, нежели Егор масштабах, владелицей небольшой частной телекомпании барражирующей в неласковых водах сразу нескольких телевизионных каналах, зачастую на грани фола?
Нет, посторонним людям, совершенно незачем было обременять свое сознание размышлениями на подобные темы.
Они вполне довольствовались всплесками жгучего интереса к очередной истории о наших с Егором безумствах. Но о них речь несколько впереди.
Я же к феномену нашей связи относилась, естественно более серьезно и потому, анализируя многое из того, что становилось мне известным из жизни Егора, пришла к следующему выводу.
С ранних лет ( в этом наши с Егором биографии были, несмотря на некоторую разницу в возрасте, удивительно схожи) оба мы вынуждены были загнать свою естественную потребность побезумствовать хоть изредка, в самые глубинные лабиринты души, и, стиснув зубы, прагматически шествовать по жизни, просчитывая каждый шаг, заранее вычисляя противников и продуманно вербуя друзей.
Что ж поделать, такова была жизнь, ибо оба мы были детьми «перестройки», которая на самом деле была гигантским пере распределителем, в котором отнимали у одних и быстро — быстро раздавали другим.
Мы были в числе вторых. Нам надо было торопиться ухватить свою ( вернее чужую, только что вырванную с кровью из чужих еще теплых, еще сопротивляющихся, или — напротив, бессильно упавших рук) пайку и употребить ее в дело, да так, чтобы уже через несколько часов никому и в голову не пришло, что где-то там кто-то у кого-то что-то отнял. Ничего подобного! Мы, наш, мы новый мир строили. И кто был ничем, в нем становился всем! Все это что-то ужасно напоминало, но останавливаться и предаваться воспоминаниям, было некогда: важно было успеть.
Разумеется, мы с Егором участвовали в этом процессе на разных ступенях лестницы.
Я — в голубой луже телевизионного эфира, где тихо пуская пузыри тонули казавшиеся несокрушимыми телевизионные гиганты, в молодые мальчики и девочки, из числа осветителей и ассистентов режиссера, прямо из под их захлебывающихся носов выхватывали целые пласты голубой массы пожирнее, и на ходу лепили из нее информационные или развлекательные ( кому что досталось ) структуры с красивыми неведомыми ранее названиями: ассоциации, холдинги, на худой конец — телекомпании, но, разумеется, теперь уже ни от кого никоим образом независимые.
Егор в то время находился уже в заоблачной выси, и столь же азартно выхватывал прямо из рук растерявшихся или поверженных гигантов пласты совершенно иной субстанции. Тут речь шла не много ни мало, а о самом достоянии советской империи, богатствах ее недр, как пелось в патриотических песнях. Но речь сейчас не об этом.
Дело было в том, что баланс прагматизма и романтизма в наших опаленных этой перехваточной возней душах, был сильно нарушен.
Возможно, и даже очень вероятно, не повстречай мы друг друга, каждый боролся бы с дисбалансом каким-ни-будь безобидным способом, выводя, к примеру, новые сорта кактусов или… Впрочем, как боролся с дисбалансом Егор, теперь я знаю точно: он рисковал. Но это стало ясно несколько позже.
