Каменное поле - Янссон Туве Марика (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Вот пишу я все это, и так хорошо на душе. Закончу, и все пойдет в печку во дворе, но, как говорит Юнас, бывает полезно навести порядок в мыслях и сформулировать их.
Что мне еще рассказать?
Нелегко жить с человеком, который все всегда себе усложняет, особенно с тем, кто не желает помощи. Но, как правило, я принимаю вещи такими, какие они есть, решаю каждую проблему отдельно, то, что было, уже прошло, и никто не знает, что его ожидает, воистину. Не могу понять, почему Юнас воспринимал меня с такой серьезностью или, скорее, озабоченностью, но все же это доказывает, что он пытался проявить внимание.
Все было намного проще до того, как мы поженились.
Сейчас каждый раз, когда мы садимся по воскресеньям за стол, я чувствую себя точно на экзамене, ужасно волнуюсь перед его приходом и — стыдно сказать — испытываю облегчение, когда обед кончается.
Юнас много чего мне говорил, но по-настоящему так ничего и не объяснил. А я не знала, что, собственно, я должна попросить его объяснить.
Теперь мы оба уже на закате наших дней. Я думаю, девочки устроят свою жизнь, особенно Карин, иногда я, правда, беспокоюсь за Марию. Мне кажется, она многое унаследовала от отца, но — как бы это выразить? — не лучшие его черты, она еще боязливее, чем он. Она немногословна с самого детства, и отец часто сердится на нее, потому что даже то немногое, что она говорит, она либо неправильно формулирует, либо обрывает на середине, я ведь знаю, как он всегда мучается из-за всех этих слов.
Однажды я прямо сказала мужу: Юнас, сказала я, почему ты все принимаешь так близко к сердцу? Ведь все так просто.
Что именно? — ответил он. Что так просто? Уточни. А я и сама не знала, что.
9
Как-то раз Юнас проснулся совсем рано, выспавшийся и бодрый, он чувствовал себя прекрасно и забыл про свои сны. Стоя на Пригорке, он беспечно, в прекрасном расположении духа смотрел, как сверкает и переливается в лучах восходящего солнца испускаемая им струя, горделивой дугой падая в траву, и вспомнил другое далекое утро, когда он впервые осознал свое мужское превосходство над этими девчонками, вынужденными стыдливо присаживаться на корточки.
Это утро было таким же.
Над землей стелился легкий туман, и в этом тумане, спускаясь прибрежным лугом к воде, шли купаться его дочери. У обеих были длинные золотистые волосы, которые они на ходу подобрали и закрепили на затылке, и движения их рук показались ему невыразимо простыми и прекрасными. У обеих были такие же, как у матери, округлые плечи и крепкие, красивой формы ягодицы. Они вошли в воду и побрели в глубину, вскрикивая и брызгаясь. Внезапно перед взором Юнаса возник другой берег, другой летний день, они были тогда еще совсем крошками, худенькими, как тростинки, и вели себя точно так же, он попытался вспомнить еще что-нибудь из того доброго, доверчивого времени, но не смог. Отыскать в памяти хотя бы коротенький эпизод общей игры, разговора, да чего угодно, может быть, драки оказалось невозможно… Разве что у них спросить. Нет, нельзя. А потом, когда они подросли? И еще позднее? Их друзья. Их противодействие. Их влюбленности. Ему вдруг показалось чрезвычайно важным уточнить. Когда они переехали — сначала Карин, потом Мария, — как шли у них дела на работе?.. И чем они вообще занимаются?
Единственное, что виделось Юнасу в калейдоскопе воспоминаний, были обрывки коротких встреч с незнакомыми людьми и поездок в места, названия которых он забыл.
10
К вечеру мир потемнел в ожидании ливня. После обеда Юнас и Мария с пригорка наблюдали за приближением дождя. Мария, стоя лицом к ветру, сказала:
— Надеюсь, хоть…
Юнас подождал немного и спросил:
— Что?
— …хоть грозы не будет.
— Мария, следи за собой. Ты почти никогда не заканчиваешь фразы. И кстати, грозы не будет, будет дождь.
— Папа, тебе больше ничего не надо? Лампа…
— Нет, нет, у меня есть все, что требуется.
Дождь надвигался на берег низкими, параллельно идущими тучами. В каморке при бане было довольно темно. Юнас решил откупорить последнюю бутылку: лучше уж покончить с ней, дело будет сделано, и больше не нужно будет об этом думать.
Он сидел и ждал дождя, было очень тихо, в море не было ни одной моторки.
Вообще-то приятно было бы сидеть при зажженной лампе, квадрат окна казался бы совсем черным, как когда-то в детстве, когда они чистили на веранде грибы, а снаружи вплотную подступал осенний дождь.
Юнас ждал долго, но дождь так и не пошел. В конце концов он снял лампу со шкафа, очень осторожно, приподнял стекло и подкрутил фитиль. Конструкция лампы была все такой же. Фитиль, разумеется, следовало бы почистить бритвой, именно так обращаются с этими лампами. Он извел несколько спичек, прежде чем сумел зажечь фитиль, опустил стекло, но оказалось, что пламя слишком большое, оно выбивалось из стеклянного колпака черно-красным языком, он сделал резкое движение, желая прикрутить фитиль, потерял равновесие и толкнул лампу, так что она упала на пол. Но ничего не произошло. Не было горящей лужи керосина, не было Даже отвратительного звука бьющегося стекла. Он оперся на стол и подождал, пока перестанут трястись руки. Потом поднял лампу и поставил ее на стол.
В комнате воняло керосином. Они, конечно, заметят. Заметят закоптившееся стекло лампы. Юнас открыл окно и распахнул настежь дверь, наполнил водой таз и попытался отчистить стекло, но щеточка для ногтей не пролезала внутрь, и он добился только того, что все стало черным: таз, мыло — все. Теперь им будет что убирать. Еще одно поражение, в миниатюре. Нельзя было давать ему лампу, вся баня могла бы сгореть и так далее и тому подобное… А папины заметки — какая потеря! Какое немыслимое облегчение: все потеряно, все во власти вечности. Пустые бутылки, наверное, расплавились бы, по-моему, стекло плавится при пожаре, хотя я в этом не уверен.
Юнас вынул пустые бутылки из чемодана и сунул их в пластиковый пакет: спрячу в лесу, зарою в мох. Когда он вышел на луг, пошел дождь, теплый, мелкий дождичек. Было приятно, пахло свежестью. На другой стороне Болотного залива зажглись окна домов. Он обошел каменное поле и направился к «неубранному» лесу, в который невозможно проникнуть, лес возвышался перед ним черной стеной, «вход воспрещен», как утверждали упрямые женщины. Юнас шел напролом, широко расставив руки, как поверженные враги, с треском обламывались сухие сучья, он сделал попытку прорваться через кустарник, поскользнулся и упал. Он лежал на укрытой мхом земле, и ему казалось, будто он погрузился в чьи-то нежные объятия. Спустя мгновение он перевернулся на спину, подставив лицо моросящему дождю, капли падали медленно, с шелестом, похожим на шепот, все теперь словно не имело никакого значения. В затянутом тучами небе с запада над горизонтом открылась ярко-желтая полоса, и вечерний свет лился прямо в лицо сквозь лабиринт ветвей и сучьев, на каждом, даже самом крошечном сучке сверкал ободок из дождевых капель, которые переливались друг в друга, сливались и падали, освещенные заходящим солнцем. Это было красиво.
Так ведь тоже может быть, совсем просто. Нужно упрощать. Завтра из лавки я позвоню Экке и скажу, что больше не хочу иметь никакого дела с
Игреком. Никогда, ничего. Проще и быть не может. Что же до договора — составленного со знанием дела и ни на минуту не позволяющего о себе забыть, — неужели же так страшно нарушить его, ведь вся жизнь — это длинная цепь обещанного и не исполненного, намеченного и не сделанного, каждый день ты обещаешь что-то другим и себе; как же человек осмеливается, как же кто-то осмеливается пытаться прожить хотя бы один-единственный день абсолютно честно? Пусть кто-нибудь другой воспользуется моими набросками, пусть сочиняет сколько ему влезет, бедолага, я больше не желаю. У меня нет времени. Я должен попытаться понять, у меня нет времени.
