Старая собака - Токарева Виктория Самойловна (е книги .txt) 📗
Если бы «Ромашка» публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства, что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил другие сроки.
— Нет! — отрезал «Ромашка». — Я б его все равно убил!
— Почему? — спросил судья.
— Он меня третировал.
Чувствовалось, что слово «третировал» «Ромашка» приготовил заранее.
Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверждения. Да, «Берёзка» третировал «Ромашку», и тот убил его потому, что не видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог — слишком слаб. Спорить тоже не мог — слишком глуп. Избегать — не получалось, деревня состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
— Садитесь, — сказал судья.
«Ромашка» сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и ненависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
Судья приступил к допросу «Березкиной» жены. Вернее, вдовы.
Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если её одеть, она была бы уместна в любом обществе.
— Ваш муж был пьяница? — спросил судья.
— Пил, — ответила Тоня.
— А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
— Было, — с неудовольствием ответила Тоня. — Ну и что?
То обстоятельство, что её муж пил и дрался, не было достаточной причиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким образом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
— Обвиняемый ходил к вам в дом?
— Заходил иногда.
— Зачем?
Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник. Поискать причину убийства в ревности.
— Не помню.
Она действительно не помнила — зачем один заходил к другому? Может быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники. Но скорее всего — за деньгами на бутылку.
— Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
— Может, и разговаривала. А что?
Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала.
Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на «Ромашку» — и не смог объединить их даже подозрением.
— Вы хотите подсудимому высшей меры? — спросил судья.
— Как суд решит, так пусть и будет, — ответила Тоня, и её глаза впёрвые наполнились слезами.
Она не хотела мстить, но не могла и простить.
— Озорной был… — шепнула Инне сидящая рядом старуха. — Что с его ишло…
Сочувствие старухи принадлежало «Ромашке», потому что «Ромашка» был слабый, почти ущербный. И потому, что «Берёзку» жалеть было поздно.
Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе «Березку» — озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двадцать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с шестёркой в конце улицы и лавкой перед шестёркой. На этой лавке разыгрывались все деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.
— Садитесь, — разрешил судья.
Тоня села, плача, опустив голову.
Стали опрашивать свидетелей.
Вышла соседка подсудимого — баба в ситцевом халате, с причёской двадцатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала вполоборота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:
— Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок. Отварила в солёной водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с лучком. Говорю: «Вась, сбегай за бутылкой…»
— Опять бутылка! — возмутился судья. — Что вы все: бутылка да бутылка… Вы что, без бутылки жить не можете?
Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у неё слегка отвисла, а глазки стали круглые и удивлённые, как у медведика. Она не понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.
Повисла пауза.
— Рассказывайте дальше, — махнул рукой судья.
— Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не видела. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит…
Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе как вещественное доказательство. Нож был громадный, с чёрной пластмассовой ручкой.
Зал замер.
— Да… — судья покачал головой. — С таким тесаком только на кабана ходить.
И преступление выпрямилось во весь рост.
«Ромашке» дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор с кривой усмешкой.
Судья испытывал к «Ромашке» брезгливое пренебрежение. А женщины-заседатели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за словом «строгий режим», и смотрели на него как бы через это знание. А «Ромашка» не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывался.
Суд кончился.
«Ромашку» посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощёнными душами.
Инна и Адам пошли в санаторий.
Дорога лежала через поле.
Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемнокруглое, уставшее. Инна подумала, что днём солнце бывает цвета пламени, а вечером — цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устаёт к концу дня, как человек к концу жизни.
Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метёлки, кашка, и каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчёлам. Для молока и меда. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны — как санитары леса, и мыши нужны — корм для мелких хищников. А для чего нужны эти две молодые жизни — Коли и Васи? Один — уже в земле. Другой хоть и жив, но тоже погиб, и если нет «иной жизни», о чем тоскливо беспокоилась клоунеса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то родились и жили. Могли бы давать тепло — ведь они истопники.
Кто всем этим распоряжается? И почему «он» или «оно» ТАК распорядилось…
Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно.
Инна остановилась и посмотрела на Адама. В её глазах стояла затравленность.
— Мне страшно, — сказала она. — Я боюсь…
Ему захотелось обнять её, но он не смел. Инна сама шагнула к нему и уткнулась лицом в его лицо. От него изумительно ничем не пахло, как ничем не пахнет морозное утро или ствол дерева.
Инна положила руки ему на плечи и прижала к себе, будто объединяя его и себя в общую молекулу. Что такое водород или кислород? Газ. Эфемерность. Ничто. А вместе — это уже молекула воды. Качественно новое соединение.
