Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Полицейский полковник все исправно записал в протокол и поинтересовался, зачем русский старик украл аккордеон.
— Не крал я его! — отвечал дед уверенно. — С собою привез! Трофейный!..
— Как докажем? — почувствовал неловкость ситуации консул. — Вот ведь фото…
— А черт его знает! — пожал плечами дед. — Мой аккордеон, и все!.. Я — победитель! Солдат…
Но тут он что-то неожиданно вспомнил, зашарил по карманам и вытащил смятый листок.
— Декларация! — воскликнул. — В ней трофей помещен! Записан в декларации инструмент!
Отдали таможенную декларацию полицейскому капитану, тот в свою очередь переводчику из своих, который и подтвердил правдивость слов советского ветерана.
— Он убил моего отца! — заявил немец в форме капитана пехоты, и в глазах его стояли крупные слезы.
— Когда? — насторожился полковник.
— В сорок пятом.
Полицейский облегченно выдохнул. Дело было выиграно.
— Поздравляю, — пожал ветерану руку советский консул, когда они выбрались из темного участка на улицу. — Поздравляю, — и, сев в посольскую машину, отбыл в неизвестном направлении.
— А как же деньги?! Документы?!
Но посольский автомобиль свернул за угол, и дед остался один.
Он не преминул поглядеть вослед немецкой чете фон Зоненштралей, как бредут обескураженные старики рука об руку по улице. Почему-то, провожая глазами немецкую семью, радости дед не ощущал.
Он доплелся до гостиницы и узнал от портье, говорящем на ломаном русском, что его, советского гражданина, сегодня выписали из отеля. А сделала это принимающая сторона!
— Ах, Ганс, — дал вслух оценку дед. — Сволочь немецкая! Швайн!
Дед забрал из багажной комнаты фанерный чемоданчик с чистой рубашкой и сменой нижнего белья, вышел из отеля и побрел прямо, пока не придумал, куда сворачивать. Во время ходьбы ему пришлось осознать, что оказался он в безвыходной ситуации. Без денег и документов во вражеском городе…
Первую ночь спал в сквере, на дубовой лавке, подложив под голову футляр с аккордеоном. Долго не мог заснуть, так как мешали забыться соловьи, устроившие наглый ночной концерт. Размышлял о том, что соловей не только «славный русский птах», но также и немецкий.
К утру страшно захотелось облегчить желудок, что дед и сделал, утеревшись кленовым листом. Умыл физиономию в крошечном фонтанчике, из него же и попил. Сразу есть захотел… Вспомнил, что в какой-то газете читал, что очень вкусны жареные соловьи! Тогда был возмущен, словно призывали певца Козловского сожрать, а сейчас, когда певуны обнаружились и в неметчине, он так себе и представлял крошечные птичьи тушки, нанизанные на шампуры, пожаренные до хрустящей корочки и капающие жиром.
Но в парке соловьев не жарили, а желудок тем временем все сильнее сводило от голода.
Дед поднял аккордеон, чемоданчик взял в руку и поплелся опять прямо. Те, кто смотрел на него со стороны, видели старого, почти немощного человека, бредущего неизвестно куда. При этом идущий смотрелся чрезвычайно странно — одетый в нелепый черный костюм, в котором и в гроб стыдно. При каждом шаге старика, в такт, вся грудь бряцала медалями и орденами.
«Француз, что ли? — думали некоторые прохожие. — Клошар!»
А дед все шел и шел, пока не очутился на какой-то площади. Огляделся и увидел молодого парня-волосатика, стоящего, ноги вместе, и раскачивающегося в такт мелодии, издаваемой скрипкой, на которой он играл.
Перед ним на булыжниках лежал раскрытый футляр, в который проходящие люди бросали мелкие деньги.
«Мелкие-то они мелкие, — приметил дед. — Но сколько же их бросают! Двое из трех проходящих обязательно медяк кинут!»
Уже через несколько минут дед сидел на чемодане, разложив перед собою открытый футляр, и наигрывал на аккордеоне одним пальцем извечную «Варшавянку». Чем я хуже Кольки, думал…
Конечно, он привлек внимание больше, чем какой-то волосатый скрипач. Через некоторое время вокруг собралась толпа зевак и туристов, и все дружно подхлопывали простенькой мелодии.
Но что самое прискорбное, ни один из зрителей так и не бросил монетки единой.
— Бесплатно я, что ли, вам здесь! — бурчал дед. — Ишь, как в цирке!..
Все улыбались.
— Русиш? — поинтересовался какой-то паренек, подойдя к деду вплотную, усевшись на корточки.
— Я-я, — понял вопрос дед.
Паренек безапелляционно потрогал «Красную Звезду» и предложил:
— Фюр марк!
Айн, цвай, драй, фир, фюр… — выплыл из памяти деда немецкий счет, и, поняв, что ему предлагают пять марок за орден, старик припомнил, что получил его при взятии немецкого «языка», при котором был ранен из ракетницы в живот, а потом ему селезенку удалили!.. Не немцу, а деду.
— Сука! — ругнулся дед и отбросил руку паренька от груди.
— Зибн, — не отставал молодой немчик, дергая теперь за орден Ленина.
— Это за Ленина зибн?! — вскричал дед, хотел было оплеуху отвесить пареньку, но сил на это не оказалось. — Ленин-то из золота… Зибн…
— Цвай! — предложил дед, выискав на груди бабкину медаль за доблестный труд. — Две! — И показал два пальца с длинными нечистыми ногтями.
— О'кей, — согласился немчик, и дед слабеющими руками отстегнул женину награду.
А уже через несколько минут — о майн гот! — дед наслаждался шаурмой, купленной в палатке у какого-то парня, похожего на азербайджанца. По небритым щекам тек куриный жир, и старик был счастлив.
Чувствуя, как наполняется желудок, он благодарил про себя бабку, что она ему свою единственную награду на грудь повесила. Хранила таким способом благоверная всю свою трудовую доблесть, аккумулированную в единственную медальку.
«Дома другую медаль достану», — был уверен дед, облизывая пальцы и благодаря азербайджанца по-русски.
— Бакинец? — поинтересовался.
— А вы откуда знать? — выпучил глаза хозяин палатки.
— Бывал я в столице-то вашей! Носатиков-то повидал!
Но тут бакинец стал, на ломаном русском предостерегать деда, что здесь, на площади, очень опасно, что полицейские попрошаек отлавливают и на мыло сдают.
— А я не попрошайка, я — музыкант, — удивился дед. — Воды дай!
— Айн марк, — назвал цену азербайджанец.
— Чего жлобишься?
— Айн марк.
Бакинец был невозмутим и в ответ на призывы к нему, как к соотечественнику, как к земляку, в конце концов, смотрел деланно в сторону и сдувал уголком губ навязчивую муху, усевшуюся на тоненький ус.
Далее дед продал знак парашютиста за стакан кока-колы, но купил его не у азербайджанца, а у немца, торгующего сардельками.
Показал бакинцу фигу и высказал предположение, что бывший соотечественник — дерьмо, то-то к нему мухи липну…
Напившись, дед вновь уселся на свое место и пропиликал на аккордеоне до самой темноты. Ночевал он в том же парке, а утром соорудил из подтяжек рогатку, из которой часа два тщетно пытался подстрелить немецкого соловья…
А потом он опять и опять сидел на площади. Уже даже не играл, все равно не платили, а продавал потихоньку свои награды. День за днем. Начал с медалей, а потом черед и до орденов дошел.
У азербайджанца не питался принципиально, все тратил у немца на сардельки и пиво.
— Азерботик, как торговля? — глумился.
Бакинец нервно дергал усом и, между прочим, замечал, что у него хоть дом и семья имеются. А дед подохнет на этой же площади и превратится в кусок дешевого мыла, который азербайджанец пошлет на свою горную Родину — баранов мыть!..
Деду было неприятно думать о мыле, но через неделю от внушительного иконостаса на груди остались всего три ордена Славы. А Славу русского солдата дед продать не мог!
Уже три дня его желудок был пуст, он сидел, привалившись спиной к теплой стене, и дремал. Сквозь сон услышал шарканье чьих-то ног, но тяжелых век не открыл. Индифферентен ко всему был дед.
Что-то положили в футляр. Он скорее это почувствовал, нежели услышал. Приоткрыл глаза и рассмотрел… Он увидел… Что он увидел?.. В футляре билась, словно рыбешка о стенки ведра, банкнота. Ее гоняло, кружило ветром. А на бумажке виднелись два нуля и цифра перед ними — 5.
