Яблоневый дворик - Даути Луиза (книги онлайн полные txt, fb2) 📗
* * *
Подземная часовня оказалась маленькой и нарядной. Арки, низкие, как ветви деревьев в лесу, подпирали потолок, покрытый золоченой резьбой. Алтарь ограждали кованые бронзовые решетки с замысловатым рисунком, рядом располагалась богато изукрашенная купель — члены парламента крестят здесь своих детей, пояснил ты, ну, и венчаются. Насчет похорон ты не был уверен. Покрытые изразцами своды и пол часовни, мраморные колонны — все создавало впечатление красоты и тайны — возможно, потому, что часовня находилась под землей и предназначалась для тайных богослужений.
Я направилась по проходу к алтарю. Благоговение исчезло. Скамей нет, просто ряды обычных стульев, довольно-таки потертых. Мои шаги отдавались эхом. Храм в моем понимании — это место, куда любой человек может прийти, когда захочет. А этот отпирают только для членов парламента. Ты медленно шел за мной на некотором расстоянии, но твоих шагов в отличие от моих, цокающих, слышно не было. Обращаясь к моей спине, ты продолжал говорить о часовне, о том, что по-настоящему она называется часовней Святой Марии в крипте, но все говорят просто Часовня в крипте или Подземная часовня. На протяжении веков ее стены регулярно штукатурили, но при пожаре 1834 года пласт штукатурки отвалился, обнажив фрагменты старинного убранства, в частности рельефы с изображением святых мучеников. Вот они над нами — я все еще стояла спиной к тебе, когда ты предложил посмотреть вверх — одного святого сжигают, другого топят… Святой Стефан, святая Маргарита, перечислял ты, а вслед за этим обратил мое внимание на языческих горгулий. Варварство, подумала я, средневековое варварство. Мне вспомнилось, как однажды мы с мужем поехали в отпуск на север Испании, где каждый маленький городок хранит память об инквизиции в собственном музее пыток. Мрамор, резьба, каменная кладка, узорные изразцы, латинские надписи, обряды «высокой церкви» — нет, все это не вызывает во мне никакого духовного отклика, чисто познавательный интерес и… Что такое, подумала я, медленно поворачиваясь на каблуках. И тут же поняла, что меня насторожило — наступившая тишина. Я обернулась, потому что ты молчал; стих звук твоих шагов по каменным плитам. Не слышалось даже твоего дыхания.
Но ты не испарился. Не исчез и не спрятался за колонной или в купели. Ты стоял и молча смотрел на меня. Я тоже смотрела на тебя и, хотя никто из нас не произнес ни слова, знала, что в этот момент что-то изменилось.
Твои шаги медленно приближались, отдаваясь эхом. Подойдя ко мне, ты протянул руку; для меня не было ничего естественней, чем протянуть в ответ свою. Ты взял ее, пожатием заявляя о своих правах на меня. И повел меня по проходу обратно, в противоположный конец часовни.
— Хочу вам кое-что показать.
Мы зашли за перегородку, где оказалась еще одна тяжелая деревянная дверь, узкая и очень высокая, в форме арки.
— Заходите первая, там очень тесно, — сказал ты.
Я не без усилия открыла дверь — она оказалась весьма тяжелой — и очутилась в крошечном помещении с очень высоким потолком. Прямо передо мной стоял ярко-синий металлический шкаф с выдвижными ящиками, похожий на картотеку, но со множеством переключателей и лампочек. В углу — перевернутая щеткой вверх грязная швабра и несколько металлических стремянок. Слева валялись мотки толстых веревок и электрических проводов.
— Раньше здесь была подсобка, — пояснил ты, втискиваясь вслед за мной.
Комнатка оказалась настолько маленькой, что тебе пришлось прижаться ко мне, чтобы закрыть дверь.
— Вот, взгляните, — произнес ты.
На обратной стороне двери висела небольшая черно-белая фотография женщины, под ней — медная табличка. Эмили Уайлдинг Дэвисон. Я смотрела на табличку, а ты стоял у меня за спиной, так близко, что я чувствовала твое тело, даже не касаясь его. Ты протянул руку над моим плечом, показал на табличку и заговорил, щекоча мне дыханием ухо.
— Она пряталась здесь ночью накануне всеобщей переписи 1911 года, — начал ты, но я, не оборачиваясь, тотчас сказала: «Да-да, я знаю эту историю», — хотя не помнила деталей.
Это история суфражистки; она принадлежит мне, а не тебе. Эмили Уайлдинг Дэвисон на скачках в Эпсоме бросилась под копыта коня, принадлежавшего королю. Она умерла, чтобы женщины этой страны, и я в том числе, живущие в начале XXI века, принимали как должное свое право голосовать и работать, считая абсолютно нормальным, что их мужья загружают посудомоечные машины. Вступая в брак, мы больше не передаем в распоряжение мужу свое имущество. Мы можем даже не выходить замуж, если не хотим. Так же, как мужчины, мы можем спать с кем нравится — естественно, насколько нам это позволяет собственная мораль. Нас больше не выволакивают за волосы на деревенскую площадь и не забрасывают камнями за то, что мы слишком много болтаем, нас не топят в пруду, если мужчина, которому мы отказали, обвинит нас в колдовстве. Мы в безопасности. Сегодня, сейчас в этой стране мы в безопасности.
Когда я повернулась, ты обхватил руками мою голову, запустив пальцы в волосы. Я подняла руки и положила их тебе на плечи, а ты мягким движением слегка запрокинул мне голову. Я закрыла глаза.
Мы слились в поцелуе. Губы у тебя были мягкими и полными — как раз такими должны быть мужские губы; я поняла, что с той самой минуты, как увидела тебя в коридоре возле зала заседаний, знала, что это произойдет, что это лишь вопрос времени и места. Шагнув ближе, ты прижал меня к двери. Постепенно нарастающий натиск твоего тела выдавливал из меня дыхание. Впервые с тех пор, как мне было двадцать с небольшим, я вдруг ощутила то дикое, головокружительное состояние, когда поцелуй так нежен и в то же время так неумолимо настойчив, что едва можешь дышать. Я не могла поверить, что целую совершенно незнакомого человека, но понимала, что волнение, которое я испытывала в эти минуты, отчасти связано с невероятностью происходящего. Я знала, что не прерву поцелуй первой — не хотелось терять это всепоглощающее ощущение. Вокруг тишина, глаза мои закрыты, и все чувства сосредоточились только на соприкосновении наших языков. Я перестала существовать, вся перелившись в поцелуй.
Очень нескоро, ты сделал то, что, как я поняла позже, заставило меня полюбить тебя — остановился и отстранился от моего лица. Я открыла глаза и встретила твой взгляд. Одну руку ты все еще держал в моих волосах, другой обнял меня за талию и улыбнулся. Никто из нас не произнес ни слова, но я догадалась, о чем ты думаешь. Ты заглядывал мне в глаза — убедиться, что все хорошо. Я улыбнулась в ответ.
До сих пор не знаю, кто из нас больше виноват в том, что произошло дальше. Ты, я, мы оба в равной степени? Мои руки двинулись вниз — или это ты их направил? — к пряжке ремня толстой кожи. Я попыталась расстегнуть ремень, но пальцы дрожали и жесткая кожа не поддавалась. Пришлось тебе прийти мне на помощь. Еще один неловкий момент случился, когда ты принялся дергать за вырез мое платье. Все это время я была в жакете, и ты не мог знать, что под ним на мне не юбка с блузкой, а платье. Оставив это бесполезное занятие, ты снял очки и положил их в карман пиджака. Я наклонилась, расстегнула один сапог и стащила его с ноги. Затем нагнулась еще раз — довольно неуклюже, потому что другая нога все еще оставалась в сапоге, а сапог был на каблуке, — и стянула с первой ноги колготки и трусы. Ты вошел в меня, и прикосновение твоей плоти к моей отозвалось легким покалыванием, подобным статическому разряду, возникающему, когда надеваешь свежевыстиранную одежду. Мы оба молчали.
Даже сейчас, вспоминая эти мгновения, я замираю, бросая на середине дело, которым занимаюсь, и сижу, уставившись перед собой и до сих пор изумляясь тому, как легко и естественно все тогда прошло. То, что всегда пугало, казалось запретным и нарушающим условности, случилось в одну минуту, стоило нам избавиться от ненужных предметов одежды. Раз — и мы целуемся, что само по себе из ряда вон, два — и мы уже занимаемся любовью.
Ошеломление помешало мне кончить. Я испытала наслаждение — хотя нет, «наслаждение» — неправильное слово. То, что я почувствовала, походило на захватывающее дух возбуждение, нечто сродни тому, что охватывает тебя на американских горках, когда страх доставляет удовольствие, потому что опасность иллюзорна; как бы ни было тебе страшно, на самом деле ты в безопасности. Я пошла с тобой. Я пошла за тобой. Я дрожала от страха, но чувствовала себя в полной безопасности. Никогда со мной не случалось ничего подобного.
