Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди (читаем книги TXT, FB2) 📗
Но ты по-прежнему влюблена в него по уши.
Но потом ты возвращаешься домой, дни идут за днями, и ты недоумеваешь, почему он закатывает глаза на твои вопросы о бабуле Бликс и почему сердится, что ты ее пригласила, предварительно не согласовав это с его мамой. Он меняет тему, ты настаиваешь, и тогда он со вздохом произносит: «Ну, она не получила деньги, на которые рассчитывала, поэтому переехала на север, и у нее начались странности. Она смотрит на людей так, будто видит их насквозь вместе со всем самым плохим, что в них есть».
И ты говоришь, что бабуля, возможно, восхищается этим «самым плохим» (тут ты изображаешь в воздухе кавычки), а он задается вопросом, с чего это ты так одержима двоюродной бабушкой Бликс, а ты говоришь, что он ошибается, и ты вовсе даже не одержима.
Но все же спрашиваешь себя, почему в свободное время не можешь думать ни о чем другом и постоянно мысленно разговариваешь с бабулей Бликс. А вдруг она была права, когда говорила, что любовь — истинное выражение всего сущего во вселенной и что искры, которые ты видишь, реальны. Ты отвечаешь ей, что она ошибается насчет тебя — ты не создана для большой жизни и неожиданностей, тебе всего лишь хочется обычной любви и счастья с ее внучатым племянником. Тебе нужен дом в респектабельном пригороде и трое детей.
Каким-то непонятным образом ты знаешь, что вовсе ее не убедила. Одно лишь только знакомство сделало тебя большим, чем ты была, и, вероятно, ты даже оказалась вовлечена в нечто безумное и мистическое, чего не объяснить ни за что и никому. Как в тот раз, когда ты пошла в планетарий, смотрела вверх, на звезды, что горят в миллиардах световых лет от Земли, и чувствовала себя крошечной точкой пульсирующего света, вспышкой во вселенной, которой тем не менее предопределено существовать.
И возможно, именно от этого у меня так болит голова.
3
МАРНИ
Спустя пять месяцев — после многих недель свадебных приготовлений, когда платье уже куплено, приглашения написаны, место празднования выбрано и все более-менее организовано моей мамой и подтверждено мною по телефону или по скайпу, — я сижу в маленькой комнатке приходской церкви моих родителей, что в Джексонвилле, штат Флорида, в комнатке, где в нормальной вселенной красавица-невеста ждет, когда за ней придут ее счастливые подружки, и наблюдаю, как моя жизнь, будто в замедленной съемке, разваливается на куски.
Ноа не явился на свадьбу.
Сейчас он опаздывает на сорок семь с половиной минут, и в этом, как я не перестаю объяснять всем, кто согласен меня слушать, нет ничего страшного. Он вот-вот появится. Конечно он придет.
Он может даже прислать сообщение, в котором будет что-то вроде:
«Эй! Я в епископальной церкви. Где все?»
И тогда я отвечу:
«Ха-ха-ха! Жди! Не епископальная церковь! Свадьба в методистской церкви, соседний квартал!»
И мы пошлем друг дружке по улыбающемуся смайлику, и все будет хорошо.
Но пока что ничего подобного не произошло.
Действительность такова: я потею в этой камере пыток вместе со своей сестрой Натали и двумя подругами детства, Эллен и Софронией. На мне выбранное мамой платье — платье, из-за которого, как мне теперь стало ясно, я выгляжу как гигантское белое кресло с мягкой обивкой. Язык во рту ощущается как толстый кусок пересохшего мяса, волосы собраны сзади в такой тугой пучок, что лоб болит; ступни отекли и стали вдвое больше обычного, а еще в этой крохотной комнатушке без окон, наверное, девяносто семь тысяч градусов выше ноля, и моя сестра с двумя подружками невесты, слава богу, не смотрят в мою сторону, потому что им ужасно за меня неловко, и они не смогли придумать ничего лучше, чем уставиться в свои телефоны и смотреть в них до конца времен.
Я слышу, как женщина-органистка снова и снова играет одни и те же три аккорда. Интересно, сколько еще часов она будет их играть и как узнает, когда придет пора остановиться? И вообще, в чьи обязанности входит отменять свадьбу? Может, это смерти подобно, и священник с моим отцом — а может, и я сама — будем поглядывать на часы, пока один из нас не произнесет: «Ну все, хватит. Пора уже это сказать. Четыре тридцать четыре. Свадьбы не будет, ребята».
О-боже-мой-боже-мой-боже-мой. Ноа никогда не опаздывает, если только в дело не замешаны авиаперелеты, и это означает, что либо он мертв, либо они с Уипплом устремились к какому-то невероятному приключению, в котором нет места девушкам. В этом случае мне придется выследить своего несостоявшегося мужа и убить его.
Но что, если он мертв? Что, если сюда вот-вот заявится полицейский, который отведет меня в больницу, и мне придется, истерически рыдая, стоять на опознании в морге в этом своем подвенечном платье?
Я откалываю фату и начинаю распускать слишком тугую прическу.
— Нет, — говорит Натали, — не делай этого. — Она подходит и садится рядом со мной, ее глаза увлажняются и блестят. Она на шестом месяце беременности, и, может, оттого, что носит в своем теле будущее, ее в последнее время слишком беспокоит мир, готовый в любой момент превратиться в непредсказуемое, иррациональное место. Сестра все время выглядит так, будто вот-вот заплачет. Два дня назад она встретила меня на своей машине в аэропорту, и когда в пути по радио зазвучала песня Принса, богом клянусь, ей пришлось остановить автомобиль, так как она толком ничего не видела от слез. А все потому, что «Принс не должен был умереть», — сказала она.
— Всему этому должно быть какое-то разумное объяснение, — говорит сестра высоким дрожащим голосом. — Может, мост сломался. Или магазин, где продают смокинги, закрыт. Напиши ему еще раз.
Я смеюсь:
— Серьезно, Нат?! Мост? Магазин смокингов? Серьезно?
— Напиши ему еще раз.
Я пишу:
«Прив, обезьян. Как оно? Лю».
Никакого ответа.
«Жду тя оч. #свадьба!!!!!»
Тишина. Через пять минут я набираю:
«Ты где? LOL»
Не сообщая Натали, я совершаю сделку со вселенной: если я сейчас положу трубку и не буду смотреть на нее, пока не досчитаю до тысячи, то, взяв ее снова, увижу, как Ноа набирает текст. На экране замигают три маленькие точечки, и Ноа сообщит, что как раз ехал на свадьбу, но тут пришлось спасти чью-то жизнь, или на улице ему попалась раненая собака и он бросился искать ее хозяина, потому что кем надо быть, чтобы бросить раненую собаку!
Я успеваю досчитать до восьмисот сорока восьми, но потом говорю себе: «Забудь это!» — и быстро набираю несколько сообщений подряд:
«Чо за нах??? Ты ОК?»
«Ноа Спиннакер, если ты скоро не появишься, я ПСИХАНУ ИЛИ УМРУ!!!!!!!!!!»
«Плзтзплзплзплз».
Мой папа, наряженный в смокинг отца невесты, заглядывает в дверь.
— Как ты, голубка? — спрашивает он.
Папа не называл меня голубкой с тех самых пор, как я в десять лет умолила его перестать это делать, и поэтому сейчас мне ясно, что он слетел с катушек.
— Она держится, о’кей? — встревает Натали. — Может, нужно, чтобы кто-то поискал этого сукина сына и приволок сюда?
Мы все потрясенно молчим.
Я вижу, как папа думает: «Опаньки, беременные гормоны». Потом он смотрит на меня и сообщает:
— Пришла двоюродная бабушка Ноа и спрашивает, нельзя ли ей с тобой поговорить.
— Конечно, пригласи ее сюда, — отвечаю я, сглатывая комок в горле.
И вот в комнату входит Бликс, которая нарядилась так, будто нашла свой гардероб среди уцененного товара в комиссионном магазине, специализирующемся на одежде семидесятых годов прошлого века, но выглядит при этом вполне симпатично и жизнерадостно. На ней длинная тюлевая юбка розового цвета, какая-то серебристая переливающаяся блузка с кучей кружевных шарфиков, завязанных многочисленными узлами, длинные бирюзовые серьги и около сотни бисерных браслетов. Все это вроде бы не сочетается между собой, но она все равно выглядит как произведение искусства. Ее безумная прическа, как у Эйнштейна, усыпана маленькими блесточками, она накрасила губы ярко-красной помадой, а глаза у нее сегодня особенно похожи на блестящие бусинки и смотрят остро — глаза-рентген, как называет их Ноа, — чтобы лучше видеть, что творится в самой глубине твоей души.
