Три цвета отражений - Гелприн Майкл (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
– Я царевна Метель, госпожа Саргиза. Мой срок на земле окончен, я ухожу. Поспеши к Саргизу, ибо он остаётся один. Он одиночества не вынесет.
И, пошелестев, голос прибавил:
– Вспомни, девушка, что он любил тебя. Если забудешь его доброту – не будет тебе впредь ни полного счастья, ни безмятежной радости. Хоть бы ты жила сотню лет, его смерть останется на тебе.
Завертелась метель, ушла в вышину, к полной луне.
Все шесть накопителей сверкали, как застывшие молнии; стержни их отвердели и накалились. Поток, пролагающий путь сквозь подвижные пласты пространств, белым лучом поднимался в зенит, и кочевники, видя его, падали ниц, а звездочёты магометанских владык торопливо писали об увиденном в ночном небе. Я покидала свои укрытия, и земля подрагивала, как бы с неохотой отпуская из недр моё зыбкое, неосязаемое тело, впервые за многие годы явленное миру – но некому было провожать меня, кроме стоящего на коленях Саргиза.
– Уходи подальше, – просила я его, – тебе нельзя быть здесь.
– Нет, царевна, – упрямо покачал он головой, – я заслужил право видеть тебя. Я был рядом с тобой всё время твоего изгнания. Я заботился о тебе, я помогал тебе – неужели этого мало, чтобы оказать тебе почести при расставании?
Но я знала, что им руководит иное чувство – желание умереть, торжествуя при виде моего освобождения, чтобы кончина была радостной, чтобы жизнь не продолжалась бессмысленно в одинокой пустоте, в безмолвной тьме, в сознании своей ненужности. Как я могла достойно отблагодарить его, добровольно посвятившего мне долгие годы своей единственной жизни, отказавшегося ради меня от родни и близких?..
Я обратилась к Ульяне – найти её было нетрудно, зная маршруты туч. Я не могла привести её насильно – так людей не сближают, кроме горя это ничего не принесёт. Но свойства людей мне известны. Их память сильна и ярка. Невозможно, чтобы она забыла его! Даже если она откажется, память не даст ей прожить в покое. Я искренне надеялась, что она возвратится, но пришло время покинуть мир Саргиза, а её всё не было.
Башня рухнула, поднимая клубы глиняной пыли; моё тело зависло над развалинами; от напряжения, вызванного проходящей сквозь тело силой, я плохо различала окружающее, но старалась видеть Саргиза – его фигурка терялась в мятущейся пыли, в расходящихся от осевого луча потоках горячего ветра.
Я рванулась по лучу, увлекая за собой обломки, пыль и гарь; воздух сгорал на мне и срывался вниз языками пламени. По достижении пороговой скорости я перестала ощущать бешеный жар оболочки – меня объял абсолютный холод межзвёздных просторов.
Прощай, Саргиз.
Если мне суждена победа в моём жестоком мире, я вернусь, чтобы почтить память о тебе, друг мой, ласковый друг.
Я не узнала Гульмазара. Казалось, здесь бушевал пожар – хотя здесь было нечему гореть, кроме моей рухляди и постели на моей суфе. Башни не было; купола обожжены, всюду валялась осколки закалённой глины.
Но кто-то управлял тучей, что принесла меня сюда?..
– Саргиз! – позвала я. – Это я, Ульяна! Я вернулась!
Ни звука в ответ.
Я побежала к западному куполу. Меньшие купола были открыты, внутри пусто; чёрный мох полёг, цветы-камни потускнели и погасли.
– Саргиз!!
Тишина. Я позвала ещё раз, и ещё, уже с отчаянием.
Подбегая к восточному куполу, я осеклась на бегу и вскрикнула – то, что я посчитала большим обломком глиняной стены, был Саргиз.
Он лежал лицом вниз; голова его, лохматая и опалённая, покоилась между локтями, а в руках, сомкнутых над головой, огневел тот цветок-камень, что принесла я.
Я вцепилась в его плечи, стала трясти в безумии, с каждым мигом всё яснее ощущая, какой он холодный, тяжёлый, безжизненный, и закричала, словно крик мог что-то изменить:
– Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного!
Шерсть отходила клочьями и вязла в пальцах; я опомнилась, поняв, что с шерстью отдираю и коросту омертвевшей плоти, будто с дерева – отжившее, иссохшее корьё. Под толстыми, покоробившимися слоями ороговевшей кожуры забелела человечья кожа. Вмиг стало видно, будто я прозрела от давнишней слепоты – страхолюдное обличие Саргиза лишь снаружи, как на ряженом, на скоморохе – козья шкура и рогатая личина! Перестав голосить, я с ожесточением принялась срывать обманные покровы, трещавшие под руками и тянувшиеся на изломах войлочными волоконцами. Эти волокна, как нитчатые черви, кое-где казались въевшимися в кожу.
Остановилась я, заметив, что на месте иных вырванных нитей выступили капли живой крови. Тут и Саргиз, наполовину очищенный от шкуры зверя, застонал и пошевелился.
Полностью он высвободился к закату; тогда я увидела его настоящее лицо.
Пятнадцать из каждых ста нитей остались во мне.
Подарок царевны был невелик, но дорог, много дороже, чем слиток чистого золота – агатовый шар величиной чуть меньше пяди, каменно увесистый и нерушимо крепкий, как и всё цельное, что она изготовляла. Таких камней она сделала семь; в них, как в книгах, были запечатлены её приказы, и тот, кто владел камнем и знал, как им распоряжаться, мог велеть тучам и нитям исполнить тот или иной приказ.
И я велел нитям выйти из меня – в надежде, что без них умру, рассеюсь прахом, поскольку жить дальше мне было невмоготу – без царевны, без Ульяны…
Но камень дерзко отказался и сослался на веление царевны – все средства поддержки, то есть нити, удалять воспрещено.
«Повинуйся мне!! – настаивал я – но ответ был один, словно эхо.
Значит, царевна не разрешила мне умирать. Зачем?!..
Тогда я пошёл на хитрость – приказал убрать столько нитей, сколько можно, и камень подчинился. Это было так больно, что я потерял сознание.
Когда я пришёл в себя, отделившийся от тела нитяной панцирь загрубел и омертвел, и сдерживал меня, как скорлупа – птенца. Надо было напрячься и сбросить его, но… жизнь не манила меня; я потерял всё, что составляло её смысл, и думал лишь о том, что зря боль при выходе нитей не стала последней. Я согласился с тем, что перестану быть, и сетовал – отчего смерть медлит взять меня?
Вскоре до меня донёсся шум, как глухой крик, и я почувствовал удар, подобный всплеску волны.
Кора, облекавшая меня, трещала и тряслась под напором извне. «Шакалы, – подумал я. – Пусть едят, не шевельнусь».
Но это пришло моё спасение.
Разговоров у нас было – не наговориться, точно мы впервые встретились. Я упивалась его голосом, теперь не хриплым, а чистым. В лицо вглядывалась неотрывно – так сладки были черты его, так желанны. Не обмануло сердце – под нитяной верхней кожей, уродовавшей облик, таился статный молодец, образом словно Лель, чернокудрый, темноглазый, тонколицый по-иконописному. Лучшего и хотеть не можно. Как в сказке-бывальщине – сбросил шкуру Серый Волк, обернулся парнем Сергием…
Стали думать, как нам жить. Я, знамо, в свою сторону тянула.
– Сергинька, пойдём в русскую землю. Тебя с уважением примут, ты книжное знание имеешь, каменному зодчеству научен, мастер воду искать…
Пела и пела ему в уши, днём и ночью. Он колебался. Тридцать лет дома не был – и как было явиться, в прошлом-то обличии? тайком во двор заглядывал очами туч, и только.
Уговорила. Однако, и он своё слово сказал; тут настал мой черёд противиться.
Скажем, дитя родить – дело женское, обыкновенное. А впустить в себя живые нити – где такое видано, кем заповедано?! Я ни в какую. Нет, и не домогайся! Он и так, и эдак, и улещал, и растолковывал, даже сердиться начал:
– Пойми ты, глупая, что это благотворно! Я за тридцать лет ни разу не хворал, и не старился! Веришь ли, что мне за полвека? Сможешь тучами повелевать, с камнями говорить…
– Спаси Бог от такой радости. Очень-то мне надо разговаривать с каменьями; лучше с людьми. Много ли новостей услышишь от камней? Ты ему: «Здравствуй, валун-дядюшка!», а он: «И ты здравствуй; знаешь ли, на мне вчера гадюка грелась».
