Ты взвешен на весах... - Гранин Даниил Александрович (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Это за что так?
Андрианов не отвечал, с силой тыкал зонтиком снег, оставляя темные дырки. Никогда он еще не был таким. Было привычно, что Андрианов неуязвим, все скатывалось с него бесследно. Блестящий и непромокаемый, как клеенка, — подтрунивал Щербаков, втайне при этом завидуя и восхищаясь им.
Некоторое время они шли молча. Щербаков дышал глубоко, трезвея от морозного воздуха.
— В конце концов, дело не в результате, — сказал он, — дело в идее.
— Ах ты птичка-алкоголичка! Витатель ты. В нашем деле, заруби себе, все решает результат… Сам он не добился и нам не дал. Я ему простить не могу.
— Чего?
— По его милости мы заказа лишились. Какой заказ уплыл! Дворец молодежи оформлять! Чуешь? Верная премия светила. Всей группе. Отказался. Видите ли, это не соответствовало его поискам. Эта старая задница искала иное самовыражение. Так его растак. Только о себе думал, о себе неповторимом, единственном.
— Нет, ты не прав, он не обязан был…
— Ему-то что, он все получил, обожрался, видите ли, захотел по второму кругу пройти… Спеси больше, чем таланту. Чего дадено, за то и благодари.
Красивое лицо его перекосилось, он совсем не походил на того Андрианова, которого все любили и который всех любил, который был счастливчиком, баловнем судьбы, не нажившим себе врагов, — прекраснейшее исключение в этом мире.
— Ну знаешь, это как расценивать… — Но вдруг Щербаков остановился, пораженный догадкой. — Подожди-ка, значит, ты знал?
— Аа-а, про это… — Андрианов усмехнулся зло. — А ты, тяпа, думал, что никто ничего? В наше время не укроешься.
Слова его значили, что, может, и другие, тот же Фалеев, знали, но виду не подали, кивали, удивлялись, выспрашивали. Самообладание этих людей, непроницаемость их ужаснула Щербакова.
— Как же ты мог, когда надо мною… — он смотрел на Андрианова по-новому, со страхом.
— Ко мне не вяжись, — предупредил Андрианов с металлическим холодком. — Если при жизни Малинин считал нужным скрывать какие-то вещи, то нечего ковыряться и болтать. Есть Малинин, есть его работы, остальное не наше дело.
Не мигая, Щербаков смотрел прямо перед собою, чувствуя слезы в глазах. Они стояли там, постыдные, детские слезы, он ничего не мог поделать с «собою.
— …Ты поверил этому чайнику уральскому? Тогда тем более не суйся. Был Малинин стал Немалинин. И не надо их путать. Не надо, — чеканил Андрианов. — Малинин — мой учитель. Твой тоже, кстати. Учитель — это марка. Родословная. Фирма. Родословная должна быть чистой.
Они вышли на проспект. Горели высокие фонари. Снег был затоптан. Дул ветер. Щербаков вытер глаза, откашлялся.
— Чего ж тут плохого? История эта украшает биографию Малинина. Конечно, если успех мерить премиями…
— Уймись, — оборвал его Андрианов. — О каком успехе ты говоришь? Хочешь, дадим тебе командировку творческую? Поезжай, убедишься. — Он был снова весел, красив, и глаза его приветливо лучились.
Три года спустя открывали мемориальную доску на доме, где жил Малинин. Движение на улице было перекрыто. Пришли пионеры, студенты, представители предприятий. Щербаков стоял у трибуны и разглядывал толпу. Челюкина не было. Щербаков и не ждал увидеть его, и все же искал, просматривая ряд за рядом. Выступал Фалеев. Он раздался вширь, голос его загустел, облачка пара вылетали из его рта то маленькие, то побольше и таяли на искристом морозце. Наверху, в синем небе, плыли такие же круглые облачка. Доска была толстая, из серого гранита, чувствовалась ее тяжесть. На доске, чуть выступая, белел барельеф — строгий профиль Малинина, классически правильный, как на камее. Почему-то в памяти Щербакова всплыло — «ты взвешен на весах и найден очень легким», это звучало как стих.
— Выглядит вполне, — сказал Андрианов.
— Сделано со вкусом, — подтвердил Щербаков и наклонился к Андрианову. — Я иногда думаю, почему он не вернулся… Если не получалось, мог сюда вернуться? А он и не собирался. Что-то, значит, ему светило.
— Лучше бы ты думал над своими делами, — сказал Андрианов. — Кто же персональную выставку в кинотеатре устраивает. Не серьезно. Ты обратись к Нине Гургеновне, я ей скажу.
Цоколь малининского дома вскоре выложили коричневой плиткой, доску перевесили к воротам, освободив место для вывески блинной. Сама блинная заняла весь нижний этаж. Оттуда всегда валит пар и слышна музыка. Поэтому, когда Щербакову предложили бывшую мастерскую Малинина, он отказался. Антресоли были уже убраны, бронзовые ручки сняты… И слишком шумно внизу. Истинная причина, однако, состояла в чувстве, которое охватило его среди этих стен. Не по себе ему стало. Как будто что-то ему тут могли сказать или сам он должен был что-то сказать, спросить, сделать, а что именно — не знал.
Мастерскую Щербаков получил в новом квартале, огромную, двухсветную, с квартирой, — кстати, неподалеку от переезда, за которым начинается кладбище.
Весной Щербаков иногда приходит туда. Всякий раз долго путается в узких аллеях надгробий и памятников. Отыскав могилу Малинина, он садится на скамейку и задумчиво смотрит на тесное нагромождение разных памятников, дорогих и скромных, ухоженных и забытых, безвкусных и строгих, вся эта мешанина заботливо и одинаково присыпана прелым бурым листом. Напротив огромное многоэтажье белых корпусов, сотни окон.
Поют, заливаются птицы, и Щербаков незаметно начинает мечтать, как он уедет в маленьким городишко, в какую-нибудь глухомань, и будет там писать всякую всячину без мыслей о выставке и заказах. Думать об этом приятно и грустно. Он вспоминает историю с Малининым, все то, что рассказал Челюкин, но, странно, история эта кажется ему все сомнительней, поступок Малинина стал вовсе необъяснимым. И все же что-то тревожит и досаждает Щербакову, особенно здесь, у этого надгробия. Следовало бы съездить туда, к Челюкину, хотя, наверное, его уже нет в живых. Да и было ли все это? Он сидит, сняв шапку, на теплом солнце и чего-то медлит, ждет, зная, что потом будет ругать себя за впустую потраченное время.
1982
