Коллекционер - Фаулз Джон Роберт (версия книг TXT) 📗

Словом, он разрешил мне написать еще одно письмо. Тщательно проверил конверт.

Потом я упросила его поехать в Лондон (все по плану). Вручила ему длиннющий список покупок (большинство из этих вещей мне никогда не понадобятся, но хотелось задержать его там подольше). Сказала, что невозможно выявить, откуда на самом деле письмо, если оно отправлено из Лондона. В конце концов он согласился. Обожает, чтобы я пресмыкалась перед ним, вот скотина.

И еще одна просьба. Впрочем, нет, не просьба, требование. Велела ему попытаться приобрести одну из картин Чарлза Вестона. Составила список картинных галерей, где это можно сделать. Даже попробовала уговорить его прямо пойти в студию к Ч.В.

Но ведь студия – в Хэмпстеде, и он сразу почувствовал, что пахнет жареным. Захотел выяснить, знакома ли я с этим Чарлзом Вестоном. Я сказала, да что вы, просто известное имя. Но прозвучало это вовсе не убедительно. Кроме того, я боялась, что картины Ч.В. нигде не купить. Так что пришлось сказать, мол, это случайное знакомство, он уже совсем пожилой, но очень хороший художник, и если купить прямо у него, это будет намного дешевле, не придется платить комиссионные. Впрочем, вижу, вы боитесь, сказала я, так что прекратим этот разговор. На эту удочку К., разумеется, не попался.

Поинтересовался, может, это мазила из современных. Я только взглянула выразительно.

К. Я пошутил.

М. Напрасно.

Через некоторое время К. сказал, он ведь захочет узнать, кто я и откуда.

Я посоветовала ему, что ответить, и он сказал:

«Подумаю». На калибанском языке это значит «нет». Конечно, я слишком многого требую, да и вряд ли можно где-нибудь купить его картины.

Да я и не беспокоюсь, я не предполагаю завтра в это время все еще быть здесь. Собираюсь бежать.

Он уедет после завтрака. Заранее приготовит мне обед. Так что у меня будет четыре-пять часов (конечно, если он не схитрит и не вернется без покупок. Правда, раньше он никогда не подводил).

Сегодня мне жаль Калибана. Он в самом деле будет страдать без меня. Останется один на один со своими комплексами, и социальным, и сексуальным; один на один с собственной бесполезностью и пустотой. Сам виноват. Так что на самом деле мне его не жаль. Но не так уж абсолютно не жаль.

Вчера не могла писать. Я больше так не могу. Господи, до чего же я тупа. Заставила его уехать на целый день. Целый день, чтобы устроить побег. Но ничего толком не продумала. Была уверена, что доберусь до мягкой, рыхлой земли и горстями стану ее выгребать. Гвоздь оказался никуда не годным, цемент слишком твердым. Я боялась – скорее раскрошится гвоздь. Часы понадобились, чтобы вытащить одну плиту. За ней оказался камень размерами гораздо больше, чем эта плита, известняк. Я даже край его не смогла отыскать. Выковыряла еще одну плиту из стены – все напрасно. За ней все тот же камень. Пришла в совершенное отчаяние. Поняла, с подкопом ничего не выйдет. Стала биться в дверь, пыталась взломать ее при помощи гвоздя. Повредила руку. Вот и все. Весь результат. Ободранные руки и обломанные ногти.

Без инструментов у меня не хватит сил. С инструментами тоже.

В конце концов я вставила плиты на место, растолкла цемент, как могла, смешала с водой и тальком и замазала щели, чтобы как-то замаскировать дыру. Очень характерно для настроений, которые мною здесь овладевают: я вдруг решила, что на подкоп уйдет много дней, что глупость моя лишь в том, что я рассчитывала успеть за несколько часов.

Потратила много времени, чтобы замести следы.

Все напрасно. Какие-то куски постоянно вываливались, и место это было все на виду, так что он никак не мог не заметить.

И я сдалась. Вдруг решила, все это недостойно, глупо, бесполезно. Как плохой рисунок. Непоправимо.

Когда К. наконец вернулся, он сразу все понял. Вечно вынюхивает, высматривает, все ли в порядке, как только появляется здесь. Проверил, как глубоко я прокопала. Я сидела на кровати и наблюдала. Потом швырнула в него гвоздем.

Он вставил на место и зацементировал плиты. Сказал, подвал вырублен в цельном камне.

Я с ним не разговаривала. Не взглянула на покупки, хотя и видела, что среди них есть картина в раме.

Приняла снотворное и сразу после ужина улеглась в постель.

Сегодня утром (проснулась очень рано) перед его приходом решила вести себя так, будто ничего не произошло. Нормально.

Не опускать руки, не уступать.

Распаковала покупки. Прежде всего – картину. Рисунок Ч. В. Молодая женщина. Обнаженная. Рисунок совсем не похож на те, что я до сих пор видела, думаю, очень давний. Но несомненно его. Характерная простота линий, нелюбовь к показухе, красивости. Вполоборота к зрителю, она снимает с крючка (или вешает) платье. Красиво ли лицо? Трудно сказать. Тяжеловатое тело, как у Майоля [61] . Похуже тех его картин, что я знаю. Но все равно это – настоящее.

Развернула картину – и поцеловала. Смотрела на эти линии не как на линии. Как на что-то, чего касалась его рука. Все утро. И сейчас тоже.

Не любовь. Человеколюбие.

Калибан поразился – я казалась просто веселой, когда он вошел. Поблагодарила его за покупки и сказала, нельзя быть настоящей пленницей, если не пытаешься бежать. А теперь – давайте забудем об этом, договорились?

Он рассказал, что обзвонил все галереи (по моему списку). И нашел только этот рисунок.

– Огромное вам спасибо. Можно, я повешу ее здесь, внизу? А когда я уеду, я ее вам отдам. (Даже не собираюсь. Все равно он сказал, что лучше повесит наверху какой-нибудь мой рисунок.) Спросила, отправил ли он письмо. Он сказал «да», но сильно покраснел при этом. Ну, я сказала, что верю, потому что было бы низостью письмо не отправить и что он на это не способен.

А я почти уверена, он его порвал и выкинул. Так же, как тот чек. Это абсолютно в его духе. Но что бы Я ни сказала, все равно не поможет. Так что будем делать вид, что он письмо отправил.

Полночь. Бросаю. Он пришел.

Слушали пластинки, которые он привез из Лондона.

Барток: «Музыка для ударных и челесты».

Замечательно.

Почему-то вспомнилось, как мы вчетвером ездили в Коллиур [62] и вместе с французскими студентами поднимались наверх, на смотровую площадку сквозь рощу каменных дубов. Каменные дубы. Совершенно новые сочетания цветов: удивительные оттенки орехового, красновато-коричневого, ржаво– и пламенно-красного, кровавого там, где срезана кора. Цикады. Свобода лазурного моря из-за строя стволов, и зной, и запахи всего, что плавится и сгорает в этом зное. Пирс, я и все остальные, кроме Минни, чуточку опьянели. Заснули в тени, а когда проснулись, над нами, сквозь листву, – синий кобальт неба. И я подумала: невозможно все это написать; невозможно бездушными красками передать эту живую трепетную синеву. Вдруг почувствовала, что больше не хочу заниматься живописью, это не настоящее. Надо жить, вбирать в себя окружающий мир, познавать его, набираться впечатлений и опыта.