Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
– Наташа, а ты хоть немного поняла, что тот говорил по-русски?
– Почему «немного»? – обиделась Наташа. – Я теперь все понимаю. Он сказал: «Эдик получит это письмо – очень обрадуется!» Ты, действительно, рад, Эдик?
– Я просто в восторге, – отвечаю.
– Не похоже, – говорит Петер и уходит спать.
Тут Наташа, которая понимает все буквально, поджимает губки, как всегда, когда ей что-то не по душе, и говорит:
– А мне они не понравились. – И со значением добавляет: – И Петеру тоже! У них были лживые глаза.
Она так и сказала – «лживые глаза». И вслед за Петером отправляется спать.
А мы остаемся втроем. И идем в сарай, в мою комнатку ужинать. Как говорится, «у нас с собой было».
Вскипятив воду в электрическом чайнике, сотворили себе чайку. Катька бутербродов наделала. Сидим, ужинаем.
Тут же письмецо это лежит, в одну строчечку.
– Это те самые? – спрашивает Катька.
– Они, родимые… – говорю.
Нартай молчит, чай прихлебывает. Выискал какую-то щербинку на столе и так внимательно ее разглядывает.
– Может быть, рассказать все Клаусу? – спрашивает Катя. – Он все-таки полицейский. Пусть они примут какие-то меры…
Тут Нартай поднимает голову. Глаз не видно – одни щелочки! А там такая злоба, что даже не по себе становится. И говорит:
– Советский человек – он повсюду советский! Наверное, это уже не вытравить. Куда угодно побежит жаловаться – в профком, в партком, в милицию. Лишь бы самому ни хрена не делать! Ты же столько времени прожила в Израиле, который сам себя прекрасно защищает и никому не жалуется… Что же ты там ничему не научилась?! Нужен нам твой Клаус, как рыбке – зонтик! Клаус – полицейский. Ему скажешь пять слов, а он из тебя еще пятьдесят вытащит… Узнают про танк и нашим старикам так жопу намылят, что они помрут на десять лет раньше времени. Этого ты хочешь? Или, чтобы твой Клаус здесь, в «Китцингер-хофе», круглосуточный пост установил?
– Ладно, не выступай, – говорит ему Катька. – Я сказала первое, что пришло в голову. Твои предложения?
Тут Нартайчик малость сник, но злости в нем не убавилось:
– Нет у меня сейчас никаких предложений… Я только одно знаю: мы сами себя должны защитить! И стариков наших сберечь… Я за этих стариков кому хочешь глотку перегрызу!
– Погодите, погодите!.. – говорю я им. – Вы-то тут при чем? Ни Саня, ни Яцек тебя, Нартай, никогда не видели. Они видели только танк. А куда этот танк подевался – они понятия не имеют. Про тебя, Катька, они даже не слышали… Значит, остаюсь один я, кому они могут предъявить счет…
– Во дурак! – говорит Катька. – А «ты» – это не «мы», что ли?
– Ну, человек вверх ногами стоит, Катя! Несколько часов в день! – говорит Нартай. – Это же никакие мозга не выдержат!.. Я ему сколько раз говорил: «Не перегружайся, Эдик…» Ему же никак не дотумкать, что на Мариенплац мы приезжаем втроем, уезжаем втроем, а когда он работает, я вообще кручусь вокруг него, как вошь на гребешке! То-то нас так трудно всех троих вычислить…
– Да, – говорю. – Я об этом не подумал. Извините, ребята…
– Ладно! Что-нибудь сообразим, – говорит Нартай. – Иди, Катька, спать. Нет, подожди… Я тебя провожу. А ты, Эдик, не ложись пока. Я сейчас…
Он уходит провожать Катерину, а я начинаю мыть посуду. А его все нет и нет. Я уже начинаю было волноваться, но тут дверь распахивается и на пороге возникает Нартай.
– Ну-ка, помоги мне, Эдик.
На одном плече у него автомат АК-47 – родной товарищ Калашников, на другом – солдатский вещевой мешок. В левой руке ракетница, в правой – цинковая коробка с патронами.
Я снимаю у него с плеча вещмешок, а он тяжеленный, килограмм на двадцать! Беру у него из рук коробку с патронами и спрашиваю:
– Ты чего это сюда весь арсенал из танка притащил?
А он вместо ответа говорит:
– Ты с вещмешком поосторожнее! Не бросай на пол. Положи на кровать.
Освобождается от автомата, кладет ракетницу на стол и начинает разгружать вещмешок. Вытаскивает оттуда четыре снаряженных рожка для автомата, картонную коробку с сигнальными ракетами и пять осколочных гранат Ф-1.
– Ты в своем уме?! – спрашиваю.
А он не отвечает, сопит и в мешке роется. И вдруг вытаскивает оттуда здоровенный пушечный снаряд! И говорит:
– Хорошо, что я парочку холостых зарядов захватил. Глядишь, и пригодятся… Я там на всякий случай орудие уже расчехлил и разблокировал. А один снаряд уже и в патронник заслал. С ним можно будет такой шухер устроить, что все «Сани» и «Яцеки» обосрутся от страха!.. А второй вот сюда приволок. Надо нам, Эдька, подумать с тобой, как из него мину сделать. И установить ее на подъезде к «Китцингер-хофу». С дистанционным управлением. И запрограммировать ее только на тот белый «порш». На девятьсот сорок четвертый. Сам понимаешься при Катьке не хотел… Одно дело – разговоры всякие, а другое – когда она реально увидит оружие. Начнет дергаться, нервничать. А в ее положении сейчас это категорически противопоказано! Я помню, когда моя старшая сестра была беременна…
А я чуть не плачу от отчаяния!
Вы знаете, у него даже на полсекунды сомнения не возникли – можно это делать или нельзя!.. Этот героический казахский малыш даже на мгновение не вспомнил – где мы, кто мы и что будет дальше. Он знал только одно – своих надо защищать любой ценой!!!
И понял я, что от глобальной беды нас теперь может спасти только мое волевое решение. Я как заору на него:
– А ну, неси это все обратно к чертовой матери, джигит хуев! Не хватает еще, чтобы ты тут, в центре Баварии, в девяносто первом году из пушки палил и дороги минировал!.. Ишь, партизан казахский выискался! И только попробуй сейчас вякнуть мне про «копыта коней моих предков»!..
А на следующий день приезжает к нам Клаус Зергельхубер – тот полицейский, который сохнет по нашей Катьке, несмотря на уже довольно заметный ее животик, и рассказывает, что на севере Германии, в бывшей ГДР, молодые нацисты жгут и громят азилянтские вонхаймы – общежития для беженцев из Турции, из Румынии, из Союза, из Албании…. Ну, короче, отовсюду, откуда обычно бегут.
И уже есть жертвы. И даже женщины и дети. А на такие акции полиции оружие не выдают. Запрещено. Только дубинки и водометы. Ну, еще каски и щиты прозрачные. У нацистов же – пистолеты, ножи, кастеты!.. Поэтому уже семьдесят четыре полицейских по кранкенхаузам валяются. По больницам, значит… А один полицейский – совсем пацан – уже умер. Его нацисты цепями забили.
Но самое главное оружие у бритоголовых – бутылки с зажигательной смесью. И у этой смеси русское название – «Молотов-коктейль». Поэтому, думает Клаус, фашизм и коммунизм растут в одном огороде, на одной грядке.
– Какое счастье, что у нас в Баварии этого произойти не может! – восклицает Наташа. И смотрит на Петера.
Она хоть и хозяйка в доме, хоть и орет на Петера, и постоянно пытается им руководить, но в серьезных делах для нее Петер – царь, и бог, и воинский начальник. Как Петер скажет, так и будет.
А Петер машет рукой и говорит:
– Может! Эта зараза родилась в Баварии в тридцать третьем году, так почему бы ей не вернуться сюда в девяносто первом?
И Клаус подтверждает:
– К сожалению, может. Я поэтому сегодня и заехал к вам. У нас есть информация, что в Мюнхен прибыли представители северных нацистских группировок и ведут свою вонючую пропаганду среди наших идиотов.
Смотрит так виновато на Катьку, на Нартайчика, на меня и говорит:
– Может, посидите недельку в «Китцингер-хофе»? Не будете мотаться в Мюнхен? Мало ли что… А когда напряжение спадет, я вам первым скажу об этом. Хорошо? Здесь у нас тоже, конечно, не безопасно… Нас очень волнует новый вонхайм у нашей станции С-банн…
– У станции? – удивились мы. – Где это? Мы давно на электричке не ездили. Как машину купили…
– Его только две недели как построили на месте бывшего фломаркта. И уже заселили беженцами из Югославии. А там – одни старики, женщины и дети… Сто десять человек. И от «Китцингер-хофа» это всего два километра. Мало ли что наци в голову придет?..
