Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

Дэн усмехнулся:

– И ты находишься в таком же ужасающем состоянии?

Энтони потер кончик носа:

– Не настолько. Хотя все еще могу считать себя католиком. Но клянусь тебе, Дэн, ты здесь не затем, чтобы я мог благодаря тебе рассчитывать на духовно чистое исподнее, когда… случится неизбежное. Вовсе нет. – Он пытался снизойти до уровня человека неверующего и явно перебарщивал с уничижительными метафорами, но Дэн с готовностью улыбнулся. – Речь пойдет скорее об инженерном искусстве. Об исправлении неудачного проекта. – Он помолчал. – Попробуем взять реванш у мадам Сосострис 146. С ее зловещей колодой карт.

– Понимаю.

С минуту Энтони разглядывал Дэна, уверенный – как вскоре и самому Дэну стало ясно, – что тот ничего не понял.

– Хоть ты так любезно и приехал сюда, прощения за ту твою пьесу тебе все равно нет. Не могу точно припомнить, что именно и как я тогда написал тебе, но очень сомневаюсь, что захотел бы взять назад написанное по существу. Даже сегодня.

– Не спорю.

– Но лишь потому, что, даже если бы ты знал, что заставило меня послать тебе то письмо, все равно тебе не следовало писать такую пьесу. Однако меня это все равно не оправдывает. – Дэн вгляделся в исхудалое лицо. Энтони потупился, потом снова посмотрел прямо на Дэна. В испытующем взгляде – чуть заметная суховатая ирония. – Перед нашей свадьбой Джейн сказала мне, что вы были близки. Такой вот джокер скрывался в той колоде.

Дэн опустил голову:

– Боже ты мой!

Но голос Энтони звучал легко:

– Я знаю, оксфордская философия давно – и порой вполне заслуженно – стала для всех писателей-интеллектуалов чем-то вроде любимой «тетки Салли» 147. Мы и вправду бываем иногда склонны убивать время на дискуссии, весьма напоминающие когдатошние споры о том, сколько ангелов могут уместиться на острие иглы. Я могу понять, если ты теперь посмотришь на эти события как на дела давно минувших дней. Вряд ли стоило бы улицу перейти, чтобы обсуждать этакие древности, а уж океан пересечь…

– Я понятия не имел.

– Именно этого мы и хотели.

Мысли Дэна устремились назад, к тем незапамятным временам – он пытался осознать, какой свет проливает это новое знание на все происшедшее с ним. Его первой инстинктивной реакцией было возмущение, смешанное с чувством абсолютной абсурдности ситуации: сколько же всем им приходилось скрывать и сколько снисходительности крылось в их молчании. А Энтони продолжал:

– Я должен сразу же сказать тебе – тот грех я тебе теперь простил – от всего сердца. Жаль, не могу сказать, что простил уже тогда. Тогда – не простил. Жалею об этом.

– Я же просто…

– Я знаю. И что больше всего виновата она. И я. Если кто-то в этой истории и невиновен, так это ты.

– Ты слишком легко отпускаешь мне грех.

– Теперь это уже не имеет значения, Дэн. Нравы меняются. В отношении к сексу – особенно. Мои студенты меня давно просветили. – Он опять принялся разглаживать плед на коленях. – Если бы только Джейн была не так честна и открыта… или – имела дело с кем-то, кто не так страстно увлечен собственной софистикой… и не обладал бы столь удивительной способностью, оберегая интеллектуальную синицу, в зародыше подавлять эмоциональных журавлей.

– Если ты и теперь винишь себя за это, значит, этот грех тебе так и не удалось изжить.

Мои слова заставили его на некоторое время замолчать. Голос его зазвучал мягче – видимо, он признал, что я прав.

– Разум – вот что было определяющим в нашем браке. Интеллектуальные игры. Не плоть. Не чувства. Не душа. – Он спрятал руки в карманах халата. – Именно это и помогло нам сохранить нашу тайну. Это вынудило тебя жениться на Нэлл. Отсюда же – отчасти – и то, что ты написал свою пьесу. Не на одном тебе вина. И за столь долгое молчание меж всеми нами тоже. – Он помолчал. – Прощая тебе на словах, я сделал все возможное, чтобы и речи о прощении не заходило. Тогда, давным-давно.

– Не понимаю, как бы ты мог чувствовать ко мне что-либо, кроме ненависти.

– Сильнее всего во мне бушевало чувство зависти. Так мне теперь представляется.

– Зависти?

– Поскольку ты воплощал в себе совершенно иные жизненные принципы.

– По отношению к предательству?

– Ну, скажем, к человеческим слабостям.

– Это что – добродетель?

– Некий корректив. Фальшивой духовности.

– Не понял.

– Весь мой вклад в нашу семейную жизнь свелся к интеллектуальному высокомерию. Вклад Джейн – бесконечное терпение, позволившее это высокомерие вынести.

– Это как-то не вяжется с ее отречением от веры.

– С самого начала она предоставила мне полную свободу выбора. Я мог навсегда расстаться с ней. Существует множество способов проявлять высокомерие, помимо требования, чтобы жена разделяла твои религиозные взгляды. Я стремился подавить все интуитивные проявления ее натуры. Убеждал ее, что разум способен оправдать даже самые смехотворные решения.

– А теперь ты делаешь из нее бессловесную дурочку. Энтони снова невесело улыбнулся, будто загнал Дэна в угол:

– Бессловесную жертву.

– Но… Ведь ваш брак не оказался неудачным!

– Как знать? После всех этих лет?

– Потому что я в жизни не поверю, что Джейн могла бы жить в постоянной лжи. Не тот она человек. То, что она отказалась от католичества, – лишнее тому доказательство.

– Я, пожалуй, сказал бы, что этим она не весьма удачно заменила отказ от мужа.

Дэн вдруг, неожиданно для себя самого, снова оказался в «Рэндолфе», вслушиваясь в не прочитанные тогда значения интонаций Джейн, окрашенные то легким цинизмом, то равнодушием: ему-то казалось, это влияние Оксфорда, игра в «англичанство», в той же, а то и в большей мере, чем что-то личное. А Энтони продолжал:

– Тот факт, что мои слова отчасти результат моих собственных построений, то есть я не знаю, согласилась ли бы Джейн подписаться подо всем, что я тут наговорил, скорее подтверждает, чем опровергает суть сказанного.

– Но есть ведь совсем простое средство, чтобы справиться с этим?

– Разумеется. Если бы не было слишком хорошо известно, что правда вредна умирающим. – Помолчав, он добавил: – К сожалению, как мне пришлось выяснить, некоторые болезни не поддаются лечению простыми средствами.

Он говорил без горечи, но слова прозвучали укором.

– Ты несправедлив к ней. – Энтони не ответил. – Человек ведь знает – волей-неволей. Работает инстинкт. Интуиция.

– Наверное, я слишком часто имел дело с этим глаголом – «знать», – чтобы так уж доверять ему. Я всего лишь хочу сказать, что если моя слепая одержимость интеллектуальными проблемами так глубоко – насколько глубоко, этого даже сама Джейн может полностью не сознавать – урезала, исказила, да как хочешь это назови, ее истинную природу, тогда… – Тут он, в совершенно несвойственной ему манере, прервал себя на полуфразе. Дэн явно представлял собою проблему, которой Энтони не предвидел. Он заговорил снова, но уже не так резко: – Не хочу умереть, ничего по этому поводу не сделав.

– Но то, что ты называешь «искажением», – цена всякого сколько-нибудь длительного союза. А люди вроде Джейн ни за что не улягутся – лапки кверху, – чтобы вот так запросто позволить «исказить» себя до неузнаваемости.

Это явно позабавило Энтони.

– Надо бы тебе как-нибудь отобедать за одним из наших «высоких столов» 148.

– Ну, это уже профессиональные деформации. Вовсе не одно и то же.

– Менее опасные, чем деформации семейные? А что, по-твоему, больший грех – изменить человеку или изменить человека?

Дэн развел руками: : – Ну, мой милый, таковы правила игры. Я в свое время отказался играть по правилам, не позволил Нэлл изменить меня… Поэтому мы и разошлись. Ты это не хуже меня знаешь.

– Ну хорошо. А если бы ты попытался сохранить семью, позволив Нэлл руководить твоими поступками, ты чувствовал бы себя счастливее?