Воронья дорога - Бэнкс Иэн М. (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
О подобных вещах не думаешь, когда ты молода, когда ты влюблена… или тебе кажется, что влюблена, и будущее окрашено только розовыми тонами. Это у других могут быть проблемы, у тебя же – никогда. Нетрудно представить, как ты помогаешь другим в беде, говоришь добрые, успокаивающие слова, когда им это требуется. Но тебе не вообразить, как ты сама отчаянно нуждаешься в добрых, успокаивающих словах,– тебе слишком стыдно, слишком ты горда, чтобы это вообразить. Не представить, что ты сама нуждаешься в помощи, даже когда ты говоришь подругам: в жизни всякое может случиться, и если у тебя проблемы, не надо держать их в себе…
Ты остаешься с ним —ради детей. И ради взрослых, подумала она. Ради внешнего благополучия. Господи боже! Она-то считала, что сама выше всего этого. Она умная, свободная и волевая; она верила, что проложит свою дорогу в жизни, как это сделал каждый из ее братьев. Фиона стала феминисткой еще до того, как это вошло в моду. Времени на эту возню с «сестрами» не хватало, но зато она была уверена, что не уступит любому мужчине, и доказывала это… И на первых порах казалось, что брак с Фергюсом в план строительства судьбы вписывается отлично. И Лондон – прекрасный город… но в Лондоне она не блистала так, как здесь, и чувствовала: блистать никогда не будет. К тому же у нее так и не появилась привязанность к столице, не появились и друзья, по которым бы она скучала, и вообще достойных покорения вершин хватало и на родине. И она решила триумфально вернуться домой, чтобы выйти замуж за богатого помещика.
Но в действительности все оказалось не так, как она себе навоображала. Фиона мечтала очутиться в центре всеобщего внимания, в центре галланахских событий, но в роду Макхоунов случалось столько всего интересного, что Фиона не могла не очутиться на периферии происходящего. Да и история Эрвиллов наводила на мысль, что Фиона – даже не побег, а пустяковый листок на фамильном древе, что бы там ни говорил Фергюс об ответственности, долге и обязанностях перед следующим поколением.
Мало-помалу развеялись все ее грезы. И теперь ей казалось, что ничего и не было, кроме мечты о том, чтобы иметь мечты. Кроме одной цели – иметь цели. Неисполнимая мечта, недостижимая цель. Сначала – Фергюс, потом – близняшки, потом – собственная роль Фионы в общественной жизни города. Маленькая роль, но она отнимала время. Провинциальные проблемы среднего класса, вращение в кругах посерьезнее, среди влиятельных и богатых людей, с которыми считаются и в Англии, и за Ла-Маншем, и в Штатах, – все это не только время отнимало, но и энергию Фионы, и волю, и ей уже было не до устройства собственной жизни.
«И вот я замужем за человеком, чьи прикосновения мне отвратительны,– подумала она.– За человеком, который и сам вроде не хочет ко мне притрагиваться».
Она посмотрела на темное, искаженное стеклом отражение Фергюса, затем попыталась вглядеться в собственное отражение.
«Наверное, его так же от меня тошнит, как меня – от него… Неужели я так плохо выгляжу? Несколько седых волосков, но их и не заметишь. Размер все еще двенадцатый, я ношу тугие джинсы и неплохо в них выгляжу. И вообще слежу за собой. Что же не так ? Чем я провинилась ? Почему он половину ночей проводит с пьяной бесстыдной шлюхой?»
Боже, а ведь я сама лучшую ночь за последние пять лет провела с Лахи Уоттом. Я была зла на Фергюса, и к тому же Лахи застал меня врасплох. Как он со всей пролетарской прямотой запустил руку в мои волосы, когда мы стояли в большом зале и глядели на этот жуткий витраж, и заставил меня повернуться к нему, и притянул к себе, и засунул язык мне в рот, прежде чем я поняла, что происходит, и было все это как-то ужасно по-детски… Но ведь я – господи боже! – почувствовала себя желанной».
Фиона покачала головой: лучше не думать об этом, что было, то прошло. Лахи приезжал через год и звонил, но она сказала, что встретиться не сможет, и положила трубку.
«Все, проехали…»
Она снова посмотрела на отражение Фергюса. Он крутил баранку. Машина углублялась в лес. Деревья обочь дороги слились в сплошную мглу.
«Я могу его бросить,– подумала она,– могу развестись в любой момент. Но рядом живет мать, и друзей кругом полно – слишком многие полезут в мои дела, пытаясь отговаривать, мирить… Впрочем, можно и просто плюнуть на них. Начать жизнь с чистого листа. Увезти девчонок в Америку или в Канаду. Или махнуть в богемный Лондон, а то и в Париж и там пожить в свое удовольствие…
А можно и остаться. И я, наверное, останусь. Как-нибудь выкручусь. Буду воспитывать дочек, позабочусь о том, чтобы они благополучно прошли трудный возраст, помогу им проложить собственные дороги в жизни, чтобы не стали такими, как я…»
Она смотрела вперед, на серую полосу дороги, бесконечно бегущую навстречу машине. Автомобиль выехал из леса, миновал дома и несколько фонарей. Вдруг его слегка подбросило. Фергюс повернулся к жене, улыбнулся. Она не решила, следует ли улыбнуться в ответ. Поди угадай, что означает выражение его лица и какие мысли бродят в его голове…
Машина пошла враскачку, ее снова тряхнуло. Фиона, глядя вперед, вцепилась в сиденье. Взревел двигатель. Она посмотрела на Ферга, увидела слезы у него на глазах.
– Ферг?
Автомобиль чуть занесло, но он тут же выровнялся. Фиона снова посмотрела вперед, увидела деревья и угол здания. Обеими руками схватилась за «торпеду».
– Ферг!—закричала она.—Осторож…
Глава 13
Когда умерла тетя Фиона, мне было одиннадцать. Помню, я был и рассержен, и обижен, что меня сочли слишком юным и не пустили на похороны. Ведь это был шанс показать, каким я стал взрослым, и, кроме того, в кино и по телику похороны выглядели так романтично и драматично, так интригующе-торжественно-мрачны были люди в черном: губы поджаты, кое у кого слезы на глазах; и эти сочувственные объятья, и приглушенные голоса. Имярек был хорошим человеком и все такое. Но помимо причин для огорчения была и причина радоваться простому факту: она умерла, а я жив.
Как хоронили тетю Фиону, я не видел, но видел в больнице дядю Фергюса. Я тоже там лежал, у меня вырезали аппендицит. И я пошел в его палату – выразить соболезнования.
У него была сломана рука, треснуло несколько ребер, все лицо в синяках и ссадинах – Чингачгук в боевой раскраске отдыхает после битвы с ирокезами. Я в жизни ничего подобного не видал.
Тут и сказать-то было особо нечего, и я не помню, что говорил. Он все твердил, что не может ничего вспомнить – как проехали Лохгайр, так и память стерло начисто. И ему совершенно невдомек, почему Фиона не пристегнулась. Он-то думал, что пристегнулась, но, говорят, не было этого. Как же она так?!
Он заплакал.
Я сидел на огромной обшарпанной глыбе железобетона. Нога на ногу, руки сложены на груди. Смотрел, как волны внизу набегают на песок, и слушал уханье и завывание вмурованных в бетон чугунных труб и люков.
Был третий день после смерти моего отца. Только что солнце кануло за Норт-Джурой, оставило небо в сияющих кудрях облаков. Небо – сплошь густая синева, облака – широкая гамма красок, от золота до пурпура. Ветер, все еще теплый, налетал с юго-запада; он имел резкий привкус соли. Атлантические волны разбивались о скалы с тучей пенных брызг – отсюда и привкус. Но, кажется (особенно если поднапрячь воображение), был и запах травы – с лугов далекой Ирландии, а может, с холмов Уэльса принес его круговорот воздушных масс.
Бетонный блок имел форму куба со стороной примерно четыре метра. Но выглядел параллелепипедом – нижний метр утонул в песке маленького пляжа, находящегося в нескольких милях к западу от Галланаха, почти на одной линии с южным краем острова Макаскин. Отлитый четыре года назад, этот железобетонный куб успел сплошь покрыться натеками ржавчины и пометом чаек.
Собственно говоря, это была единственная скульптура, которую Даррен успел сделать в натуральную величину. В спонсоры он заполучил компанию по производству цемента, согласившуюся дать деньги и материалы, но куда как сложнее оказалось найти место для установки изделия – муниципалитету не пришлась по вкусу идея, что поблизости от города может появиться фиговина величиной в четыре гаража. Да вдобавок парочка плюгавых газетенок подняла хай о возмутительной трате общественных денег и не менее возмутительном загаживании нашего хрупкого ландшафта псевдохудожественными и психопатомужеложественными по(д)делками. На выручку пришел не кто иной, как дядя Фергюс: замолвил, где надо, словечко, и участок выделили.
