Опоздавшая молодежь - Оэ Кэндзабуро (читать книги бесплатно .TXT) 📗
Глава 5
— «Здесь проходит линия фронта». — Утопая, точно в море, в мягком кресле, Икуко, насмешливо взглянув на меня и Тоёхико Савада, с комичной серьезностью прочла заглавие книги английского писателя.
— Линия фронта? — с раздражением сказал политик, вскочив с тахты и забегав из угла в угол по номеру, устланному дорогим ковром. — Нет, здесь не линия фронта, а камера судьи, где должна восторжествовать справедливость. Линия фронта?! Даже если известно, что ты победишь, в бою охватывает страх. Это неизбежно. А вот камера судьи рождена гневом и чувством превосходства перед преступником, то есть именно тем, что испытываем мы.
Из большого окна многоэтажного отеля я смотрел на центр вечернего зимнего Токио. Это освобождало меня от горьких глаз Икуко. Слова Тоёхико Савада напомнили мне собачий вой на крутой дорожке, ведущей к университетской клинике. Я смотрел вниз на токийские улицы из окна обогреваемого кондиционером уютного номера на последнем этаже огромного отеля, а мне казалось, что где-то там, подо мной, лает множество собак и их лай водоворотом взмывает в темное бескрайнее небо. И вместе с ним в номер влетает тревога. Мне хотелось пинком выбросить ее вон. Но чувство странного одиночества мешало это сделать.
— Судья, по-моему, один ты, отец. Он же выглядит просто напуганным, — Икуко показала в мою сторону, — ни о каком чувстве превосходства и речи нет. Посмотри, как он подавлен, он совсем пал духом. Этот несчастный, подозреваемый в шпионаже…
Я решил игнорировать слова Икуко Савада и продолжал стоять к ней спиной.
— Он, разумеется, не судья. Он обвинитель! — сказал Тоёхико Савада голосом человека, выступающего с трибуны. Этот политик старался держаться величественно даже со своей собственной дочерью. — Он будет обвинять, я — судить. Не прошло и двух месяцев, а у нас уже общий фронт. Чего же ему бояться?
Дверь приоткрылась, и в щель чуть втиснулось плечо скользкого, как угорь, секретаря.
— Время начинать пресс-конференцию. Представлено пять газет, десять радио- и телевизионных компаний и несколько еженедельников, — доложил он. За его спиной на мгновение возник и начал разрастаться гул голосов и грохот передвигаемой по полу аппаратуры.
— Начнем через пять минут, — сказал Тоёхико Савада по-прежнему с недовольным видом и поглядел на часы.
Дверь закрылась, и снова стало тихо. Нас обволакивало, навевая сон, тихое гудение кондиционера. Я казался себе яйцом в инкубаторе. Тоёхико Савада, раздувая ноздри и с силой втягивая искусственно прогретый и влажный воздух, беспрерывно поглядывал на часы. Политик сам, без всякой причины, отложил начало пресс-конференции на пять минут, а они текли невыносимо медленно. Он любил такими мелкими и бессмысленными поступками показывать свою власть над людьми — такова была его политика. Его сердце было подобно пустыне, только выжгло его не солнце, а распаленное себялюбие, высокомерие и самомнение, и тонкая струйка воды, которую этот мрачный политик благодаря странной причуде по каплям вливал в рот истомившегося путника, лишь на миг приносила тому облегчение. Но, когда дело шло о «его политике», он готов был сносить любые неудовольствия. Я открыл это за те два месяца, которые провел с ним после Кобе.
— Отца нисколько не интересует торжество справедливости. Единственное, чего он добивается — запустить на планету прессы ракету скандала. Скандала у «левых».
— Разве скандал не является общим достоянием? Его, мне кажется, не может монополизировать консервативная партия — она смело разделит его с «левыми», — сказал Тоёхико Савада и рассмеялся, довольный своим афоризмом. — Прекрасно, я использую эти слова в статье, обратив их к журналистам.
— Отец, ты не боишься, что тебя замарает грязь скандала? Почему ты с таким самодовольством говоришь? Будь я на месте обвинителя, я бы, не дожидаясь этих пяти минут, благо двери еще закрыты, распрощалась бы с судьей. Через пять минут будет поздно.
Прежде чем ответить дочери, прежде чем я смог ответить его дочери, Тоёхико Савада уставился на меня своими выцветшими глазами.
— Нет, обвинитель не распрощается с судьей, — сказал я.
— Хм.
Икуко Савада недовольно хмыкнула и, взяв с низкого столика портсигар и зажигалку отца, закурила и, щуря глаза от дыма, прилегла на тахту. Кольца дыма поплыли по гранатовому шелку штор и такой же гранатовой обивке мебели.
Мы с Тоёхико Савада молча смотрели на курящую девушку. Иногда мы с ним, как сообщники или, если привнести в наши отношения нюанс чувств, как супруги, совершали одни и те же поступки в одно и то же время. Но в тот момент, перед первой атакой, движения, возникшие в моем и Тоёхико Савада душевном мире, были, видимо, совсем не одинаковы. Потому что Тоёхико смотрел на дочь, а я — на возлюбленную.
Икуко Савада уже окончательно выбралась из той пропасти, в которую чуть было не упала из-за этого аборта. Ее тело, некогда чистое, девичье, стало чувственно животным. Теперь, когда мы шли с ней по улице, любопытные взгляды молодых людей были неотрывно прикованы к ней. Раньше такого не бывало. Я не знал о том, что пришлись ей перенести, но ее насмешливость, простодушие, ничем не прикрытая откровенность, беспричинная слезливость — все это, я думаю, было вызвано тем, что над ней до сих пор еще висела тень воспоминаний об унизительной операции. Точно шар, мчащийся со все возрастающей скоростью по наклонной плоскости, я за эти два месяца вкатился в ее жизнь, не испытывая к Икуко Савада никакого чувства, стал ее возлюбленным.
Глядя на напряженный профиль Икуко Савада, курившей лежа, с закрытыми глазами, я вспоминал одну ночь, как не мог тогда заснуть, нюхая пальцы, сохранившие запах Икуко Савада и думая о своей жалкой любви; как мучился от страха, что она заметила мое бессилие. Я понял, что своими грубыми пальцами разрушил надежду Икуко Савада избавиться от пережитого ужаса.
«Вот-вот, ты вспоминаешь все, вплоть до запаха пальцев, но это ведь просто уловка, — говорил я себе. — Ты боишься встречи с журналистами, толпящимися там, за дверью. Вспомни нашу близость. Скабрезные мысли помогут тебе освободиться от страха перед ними, спрятаться в ее плоти. Настоящий влюбленный такого никогда не сделает!» Отвращение к себе привело меня в дрожь. Я почувствовал, что не стою Икуко Савада, и испугался, что сейчас она откроет глаза и прочтет мои мысли. В пальцах Икуко сигарета таяла, пепел становился все длиннее, она должна была вот-вот открыть глаза.
— Пять минут прошло, начнем, — сказал Тоёхико Савада.
Дверь перед ним широко распахнулась, и он, точно разъяренный бык, наклонив могучую голову и глянув на меня налитыми кровью глазами, широко шагая, вышел к толпившимся в салоне журналистам. Я пошел вслед за ним, оставив в номере окутанную молчанием, безразличием и табачным дымом Икуко Савада. Кто-то за моей спиной резко захлопнул дверь. Сверкали яркие софиты, и я вдруг представил себя в пампасах Америки в жаркий летний день. Точно руками оглаживающий лицо горячий ветер, раскаленно-сухой воздух драл горло, нес тучи песка, не позволявшие поднять веки. А глаза засевших в густой траве-креслах индейцев-журналистов были лишены доброжелательности, да и простого интереса к человеку — они горели одним лишь любопытством. Беспрерывное щелканье затворов фотоаппаратов, точно журчание сыплющегося песка, заволокло барабанные перепонки. «Да, в этих пампасах журналистики мне будет жарко», — подумал я.
Тоёхико Савада уселся на мягкий диван. По обеим сторонам от него на самом краешке примостились несколько журналистов, приведя в боевую готовность себя и свои микрофоны. Не зная, где мне нужно сесть, я остался стоять, обливаясь потом.
— Брошюру вы, наверно, уже прочли? — начал неожиданно громко низким голосом Тоёхико Савада. — Но сначала мне хотелось бы сделать заявление. Мы можем хоть сейчас привлечь к уголовной ответственности этих хулиганов из «левых» студентов за недозволенные действия. Но мы этого не сделаем. Мы предпочитаем судить их судом прессы. Мы не собираемся предъявлять этим хулиганам обвинение и передавать их в руки полиции. Мы твердо обещаем это и просим вас зафиксировать наши слова. В чем наша цель? Показать, что представляет собой гуманизм «левых». Вытащить на яркое солнце и показать, что внутри политического движения так называемых «левых» студентов, которое на поверхности выглядит совершенно чистым, разлит яд подозрительности, царят недоверие к людям, эгоизм, жестокость, самосуд, алогичность, вандализм и духовная деградация. Мы хотим показать их истинное лицо.
