Бедлам в огне - Николсон Джефф (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
Освободившись от писанины, пациенты получили вдосталь времени, чтобы совершенствовать свое безумие.
Реймонд занялся созданием нового имиджа: синие с блестками тени для век, жгуче-красная помада и жемчужные ожерелья; он суетливо бегал по клинике, призывая всех немедленно пристегнуть ремни, ибо посадочная полоса жуть какая неровная.
Черити, по своему обыкновению, отплясывала нагишом, но танцы, по ее утверждению, стали более сосредоточенными и духовными. А еще Черити заявила, что видела лицо Будды на тарелке с тушеным мясом, которое состряпал Кок.
Кок теперь без устали твердил, что мир напоминает кроссворд, анаграмму, тайнопись, тайный язык, метафору, сравнение.
Байрон завел обычай бродить по территории клиники в байронической накидке с байронической тоской на измученном лице.
Андерса всегда можно было застать у стены или какого-нибудь дерева, по которому он неистово колошматил кулаками. Иногда мне хотелось, чтобы он дал хорошего пинка Карле. Та стала совсем уж несносной, плюхалась и шлепалась где ни попадя и вопила всякий вздор.
Морин продолжала ухаживать за садом, но работа не доставляла ей прежней радости. На ее клумбах выросла целая куча растений, но Морин не знала, какие из них сорняки, а какие – цветы. Она пожаловалась, что лучше бы занималась газоном для футбольного поля.
Даже Сита выглядела не такой спокойной, как обычно, хотя разговорчивей не стала.
Однажды на теннисном корте я застал Байрона с Максом – они играли в теннис не только без сетки, но и без мяча и ракеток, старательно имитируя подачи, свечи и удары с лета. Мне их поведение показалось вполне безобидным, но Линсейд ужасно возбудился. С его точки зрения, Байрон и Макс притворялись, что видят то, чего на самом деле нет, то есть они творили незримые образы, а это гораздо хуже образов зримых. Можно понять, почему Линсейд прекратил эту игру.
А затем произошел случай с пенисом.
Даже самые законченные гетеросексуалы, даже те, кто ведет замкнутую и скромную жизнь и нечасто посещает спортзалы или нудистские пляжи, видят, оказывается, не так уж мало пенисов. Совсем необязательно специально искать пенисы – рано или поздно сам на них натыкаешься. И это не считая тех пенисов, которые повсеместно встречаются в произведениях искусства и порнографии, которую, опять-таки, даже самые приличные из нас нет-нет да увидят. Но даже если бы на моем месте был человек, для которого чужой пенис – самое обычное дело, его бы все равно сбил с толку сверток, который однажды утром я нашел у двери хижины.
В начале семидесятых поставили эксперимент: некая общественная деятельница, апологетка феминизма, заявлялась в какой-нибудь женский коллектив, фотографировала половые органы дам, а затем демонстрировала им снимки. Было сделано важное открытие: большинство женщин не могут узнать самих себя. Они не знают, как выглядит их половой орган, и этот факт неоспоримо свидетельствовал об их угнетенном положении, о тирании мужчин, об отсутствии контакта с собственным телом и так далее. Наверное, во многом эти утверждения справедливы. Думаю, почти каждый мужчина знает, как выглядит его член. С другой стороны, если какой-нибудь мужчина подвалит к вам с предложением сфотографировать вашу кочерыжку, мне кажется маловероятным, что вы назовете его общественным деятелем.
Я вскрыл сверток и нашел внутри предмет, который не мог быть ничем иным, кроме как отрезанным мужским детородным органом, и хотя я не “узнал” его в традиционном понимании этого глагола, но был почти уверен, что знаю, кому он принадлежит, – точнее, принадлежал. Я не сомневался, что передо мной пенис Чарльза Мэннинга. Я никогда не размышлял над тем, как выглядит пенис Чарльза Мэннинга, да и нельзя сказать, чтобы пенис находился в естественных условиях, и все же предмет в свертке не мог принадлежать никому другому. Никто, кроме Чарльза Мэннинга, не мог совершить такой поступок.
Наверное, все эти мысли пронеслись в моей голове очень быстро и сжато: едва увидев отрезанный пенис, я упал в обморок. Обморок – очень удобный повествовательный прием. Он позволяет срезать угол, прыгнуть вперед, проскочить через события, которые не надо переживать и которые не надо описывать. Но в данном случае все обстояло совсем не так. Придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему нахожусь в своей хижине, а отрезанный пенис по-прежнему лежит передо мной. И я, не пожелав снова падать в обморок, выскочил из хижины вон с криками о помощи и призывами к медицинским работникам.
Я нашел Алисию. Я был настолько возбужден, что не мог говорить связно, поэтому просто махнул рукой в сторону хижины. Возможно, я даже покричал слова “пенис” и “отрезанный”, но навряд ли они что-нибудь прояснили. Алисия вошла в хижину, увидела пенис, который все еще лежал на столе, и заорала от ужаса. Она решила, что пенис мой. До сих пор не могу поверить, что она так подумала. Конечно, Алисия никогда не видела мой пенис при свете дня, но все-таки могла бы знать меня получше. Неужели я похож на человека, который стал бы отчекрыживать себе член? Кроме того, если бы я все же так поступил, то теперь обливался бы кровью. Возможно, от ужаса Алисия просто утратила способность к логическому мышлению. Но в обморок она, во всяком случае, не упала. Она сохранила сознание, пригляделась внимательнее и воспользовалась своими медицинскими познаниями. Алисия поняла не только то, что пенис – не мой, а что он – вообще не человечий. Это был всего лишь собачий пенис. Алисия испытала огромное облегчение – как и я, когда она сообщила мне о своем открытии.
Мы так и не выяснили, кто подбросил сверток к моей двери, и бедного пса мы тоже не нашли. Даже не пытались. Просто событие из очень ужасного превратилось в не очень ужасное – теперь оно выглядело как бы намеком на то, что все могло бы быть гораздо хуже. И все-таки я тогда подумал, что дела принимают весьма причудливый оборот, если приходится с облегчением вздыхать, оттого что тебе подсунули собачий член.
А затем наступил день, когда Макс, нарезавшись до поросячьего визга, вскарабкался на крышу. К тому времени, когда я узнал о происходящем, вся клиника, включая Алисию с Линсейдом, собралась внизу и во все глаза смотрела на Макса.
Он на цыпочках продвигался по парапету вдоль края крыши, колени у него были чуть согнуты, а руки разведены в стороны, словно у канатоходца.
– Надеюсь, этот мудак упадет и сломает себе хребет, – сказал Андерс не без оснований.
– Может, именно это он и пытается сделать, – ответила Морин и крикнула Максу: – Не надо! Не прыгай!
– Да не собирается он прыгать, – сказал Байрон. – Это просто крик о помощи.
Я понятия не имел, действительно ли Макс намерен броситься вниз, но он выглядел таким пьяным и так плохо владел телом, что запросто мог упасть и против своей воли.
– Если этому психованному мудиле нужна помощь, то пусть попросит. Он ведь в больнице, – сказал Андерс.
Это высказывание показалось мне на редкость проницательным, хотя и не встретило отклика, – во всяком случае, со стороны Алисии и Линсейда. Появилась медсестра с простыней в руках и попыталась найти добровольцев, которые растянули бы полотнище за углы, наподобие того, как пожарные растягивают брезент. Ее поведение я счел правильным и продуманным, но найти еще трех человек, которые бы разделяли ее здравый смысл, оказалось невозможно.
– Может, он лунатик, – сказал один.
– Может, у него приступ, – сказал другой.
По-моему, не было никакой необходимости во всех этих хитроумных объяснениях.
– Да он просто пьян, – сказал я осторожно, но моя точка зрения отклика не нашла.
– То, что он пьян, еще не значит, что он не лунатик.
– То, что он пьян, еще не значит, что у него нет приступа.
Я не собирался ввязываться в спор, но мне казалось, что пьяный человек запросто может отправиться гулять по крыше, тогда как на трезвую голову даже об этом не подумает. Тем не менее я решил, что надо бы попытаться его спустить.
– Вам нужно туда подняться, – сказал Реймонд. Похоже, имел он в виду как раз меня. – Вы владеете словом. Вы уговорите его.
