Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович (полные книги txt) 📗
Я не ответил. Уже у самого дома оглянулся: в ночи под большим деревом белела рубаха Володьки Биндо.
Утром постучали в окно. Мы с Сашкой только что встали. Незнакомый мальчишка в огромной белой кепке положил на подоконник часы, сказав: «Ваши часики…» — и исчез.
— Вот времена пошли, — удивился Шуруп. — Ничего потерять нельзя — тут же найдут и возвратят по местожительству…
— Да, хорошие времена, — сказал я.
Сашка, растирая волосатую грудь полотенцем, пристально разглядывал мое лицо.
— Чего это у тебя на скуле? Подрался?
— Вот еще выдумал, — сказал я, надевая чистую рубаху.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Читал статью Тихомирова? — спросил Карцев.
Мы только что пообедали и сидели в заводском сквере под высоким тополем.
Слышно было, как в красном уголке стучали в бильярд. Иногда тяжелый металлический шар падал на деревянный пол, и это почему-то вызывало громкий смех.
Статью я читал. Вениамин написал в заводскую многотиражку о том, что наш арматурный цех усиленно готовится к ремонту новой техники — тепловозов. Рабочие проходят переподготовку без отрыва от производства. Дальше сказано, что завод скоро будет реконструироваться. И это ни в какой мере не должно отразиться на производственном плане. Проект пока уточняется, дорабатывается… Чей проект — Венька скромно умолчал. В пример другим была поставлена наша бригада. Сказано несколько хороших слов об Алексее Карцеве, конечно, о Диме. Свою фамилию я, разумеется, и искать не стал…
Статья толковая, деловая. Подкреплена фактами и цифрами. И все-таки чуть заметно проскальзывает довольство собой. А может быть, я просто придираюсь?
— Хорошая статья, — сказал я.
— Он надумал в партию вступать… — хмуро произнес Карцев. — У меня рекомендацию просит.
— А ты что?
— Вот видишь, похвалил в газете…
— Неудобно отказать?
— Я не знаю, что он за человек, — сказал Лешка. — Сколько он у нас? Месяц? А ты с ним бок о бок жил.
— Ничем тебе не могу помочь, — сказал я. — Но твердо убежден: дашь ты ему рекомендацию или нет, а в партию он вступит.
— Ты дал бы?
— Я беспартийный.
— Допустим, ты член партии, а он у тебя попросил рекомендацию — дал бы ты или нет?
— Я бы не дал, — сказал я. — Но ты учти, мы с ним крепко поссорились.
— Я ему тоже не дам.
— Ну, вот видишь… Лучше бы ты со мной и не разговаривал на эту тему.
— Ты ни при чем, — сказал Лешка. — Я это решил до разговора с тобой… Я его очень мало знаю. И потом, по уставу, я должен проработать с ним не меньше года.
Я сказал Лешке, что мне необходимо отлучиться из города на три дня. Сможет ли отпустить? Он подумал и спросил, очень ли это важно. Я ответил, что очень.
— Иди к начальнику, — сказал Карцев. — Я не буду возражать.
У Вениамина было хорошее настроение.
Он даже что-то мурлыкал себе под нос. Из кармана куртки торчала блестящая головка штанген-циркуля. К стене кнопками приколота копия его проекта реконструкции завода. На столе появился небольшой желтый вентилятор.
— Создаешь комфорт в кабинете? — спросил я. Спросил просто так, без всякой подковырки, чтобы не стоять молча, пока Вениамин Васильевич листал технический справочник.
— Кабинет… — сказал он. — Это жалкая каморка! На современных заводах уже появились у командиров производства пульты управления, телевизионные установки. Нажал кнопку — пожалуйста, перед тобой любая бригада… И бригадир докладывает обстановку. Нажал другую кнопку — кабинет главного инженера. А сколько у нас времени уходит на бесполезную беготню! Да что телевизионные узлы? Электронные установки пора иметь… А пока у нас по старинке-матушке… Новое, передовое всегда с трудом пробивает себе дорогу.
— Это печально, — заметил я.
Венька быстро взглянул на меня:
— По делу или…
— По делу, — сказал я и протянул заявление, подписанное Карцевым. Тихомиров внимательно прочитал, разгладил бумажку и улыбнулся:
— Зачем тебе понадобились эти три дня, ты, конечно, объяснять не станешь, если даже я спрошу у тебя… Время сейчас у нас в цехе горячее, и каждый человек дорог. Разумеется, производство не остановится, если Андрей Ястребов куда-то уедет на три дня…
— Ты, Венька, стал многословен, — сказал я.
— Я подпишу заявление… Даешь слово, что будешь обращаться ко мне на «вы»?
— Нет, — сказал я.
— Ну хотя бы в присутствии других?
— Я ведь не дипломат, ты знаешь.
— Я не так уж много требую от тебя.
— Ладно, — сказал я. — В присутствии других я вообще не буду с тобой разговаривать, конечно если ты не обратишься ко мне.
— Одно соглашение достигнуто, — сказал Тихомиров. Я видел, он доволен. Неужели это так важно для него?
Он подписал заявление и с улыбкой посмотрел на меня.
— В Бабино?
— Ты все знаешь, — сказал я.
— Мы тут как-то собирались у меня… Сеня достал для магнитофона великолепные записи. Такие джазики — закачаешься! Кащеев был, Марина, Нонна… Вспоминали тебя. Глеб даже предлагал на такси за тобой съездить…
— Угу, — сказал я.
— На работе я твой начальник, а вечером… Я думаю, ничего бы особенного не произошло, если бы ты как-нибудь зашел ко мне, когда соберутся наши общие знакомые?
— Там видно будет…
— Передай Оле привет, — сказал Вениамин.
Наш маленький «Запорожец» весело бежит по облитому солнцем шоссе. Город остался позади. Перед глазами во всю ширь разворачиваются засеянные поля. Они разного цвета; одни — ярко-зеленые, другие — красноватые, третьи — с оранжевым оттенком. Узкие, с черной водой речушки пересекают шоссе. Берега заросли камышом и осокой. К шоссе подступили березы и осины. Кружевная тень подметает и без того чистый асфальт.
В машине нас трое: я, Игорь Овчинников и Аркадий Уткин, которому я накануне предложил поехать с нами. Острое колено бамбуковой удочки тычется в лобовое стекло. Игорь отводит его в сторону, но удочка упорно лезет к стеклу. Уткин высунул голову в открытое окно, и ветер треплет его жесткие черные волосы. Глаза у Аркадия задумчивые, на лбу собрались морщины.
— До чего все-таки природа совершенна, — сказал Уткин. — В каком-то журнале я видел фотографию машины, которая выполняет роль искусственной почки. Маленькая почка — и огромный агрегат!
— Чего это ты вспомнил про искусственную почку? — спросил Игорь.
— Я хочу сказать, что в дождевой капле больше смысла, чем в небоскребе.
— Чтобы додуматься до такого сравнения, — сказал Игорь, — нужно себя почувствовать по крайней мере микробом.
— В истории мироздания мы и есть микробы… Мыслящие микробы! Скажи, ночью ты никогда не просыпался и не задумывался, что вот лежишь в постели, а где-то высоко-высоко летит межконтинентальная ракета с ядерным зарядом. И летит она, голубушка, прямо на твой город, на твой дом. И ничто ее уже не может остановить… Тебе никогда не было ночью страшно?
— Нет, — сказал Игорь.
— А мне бывает страшно… Иногда хочется схватить молоток и разбить на куски все свои скульптуры. Какой толк от твоего искусства, если все на земле в одно мгновение может превратиться в прах? Когда Микеланджело ваял свои гениальные скульптуры, он знал, что многие поколения людей будут восхищаться ими. И это придавало ему силы, ни один скульптор столько не сделал, сколько Микеланджело. А Роден?
— Ты себя тоже причисляешь к их компании? — спросил Игорь.
— Я боюсь, что мой труд не дойдет до потомства… Вот почему мне иногда бывает ночью страшно.
— Брось лепить, займись проблемами всеобщего мира и разоружения, — посоветовал Игорь.
— Как это лепить? — ощетинился Уткин. — Ты выбирай словечки…
— Скульпторы ваяют, режут, высекают из гранита и мрамора, — сказал я.
— Лепят обои, — буркнул Уткин. — И пельмени.
— Я ведь еще не видел твоих работ, — сказал Игорь.
Уткин и Игорь познакомились час назад в машине. Впрочем, я Овчинникову говорил о нем, и даже хотел привести к Аркадию в мастерскую, но Игорь отказался. Он не очень-то любил новые знакомства.
