Паразиты - дю Морье Дафна (полная версия книги .txt) 📗
— Так куда же мы едем? — спросил Найэл.
— Поедем в театр, — сказала Мария. — Отвези меня в театр. Я посмотрю, как ты репетируешь.
Привратник служебного входа был старым знакомым Марии.
Он приветствовал ее, и его лицо расплывалось в улыбке.
— Ах, мисс Делейни, — сказал он. — Вам следует почаще навещать нас. Вы здесь слишком редкая гостья.
Редкая гостья… Почему он так сказал? Неужели он имел в виду, что ее начинают забывать? Кэролайн уложили на подушки, которые Найэл вынул из машины, укрыли пледом и отнесли в одну из лож бельэтажа, где и устроили на полу. Она крепко спала, зажав соску во рту. Затем Найэл спустился на сцену, а Мария перешла в соседнюю ложу и села в кресло заднего ряда; ведь, в сущности, она не имела права присутствовать здесь, поскольку появление постороннего на репетиции спектакля, к которому он не имеет отношения, считалось немалой наглостью. Раньше ей не доводилось видеть репетиции ревю, и она с радостью убедилась в том, что на них царит куда больший беспорядок, чем тот, что она наблюдала на собственном опыте. Сколько споров. Сколько людей говорят одновременно, не слушая друг друга. Сколько кусков и фрагментов, которые никогда не сольются в неразрывное единство; и время от времени музыка Найэла, такая дорогая и близкая — он уже играл ее для Марии на рояле, — более яркая и насыщенная в оркестровом исполнении, и сам Найэл в его нелепой одежде нетвердой, порывистой походкой движется по сцене, пытаясь во все вникнуть, всех понять.
И ей захотелось быть там, на сцене. А не сидеть во мраке пустой ложи, ожидая, что Кэролайн вновь расплачется.
Ей захотелось оказаться в театре, который она знала, частицей которого была, принимать участие в репетиции пьесы, ее пьесы, не чужой… Репетиции идут уже третью неделю, она давно принялась за дело, знает текст… И проведя на сцене весь день, действительно весь день чувствует легкую усталость, нервы сдают. «Что?» — раздраженно спрашивает она режиссера, который окликнул ее из партера. Тут же спохватывается, ведь ни в чем нельзя быть уверенной, могут и уволить. Но режиссер — вероятно, сам в прошлом актер, — человек привлекательный, обходительный и, возможно, пользующийся успехом у женщин, беззвучно смеется и повторяет: «Мария, дорогая, если не возражаете, пройдем этот кусок еще раз». Она не возражает, она понимает, что была не на высоте. Она и сама хотела его повторить Немного позднее, после репетиции, они идут вместе выпить в паб напротив; она слишком много говорит, он слушает, и наконец, она чувствует себя настолько усталой, что у нее остается лишь одно желание — умереть. Да, это была бы прекрасная смерть. Та смерть…
Мария вдруг опомнилась и увидела, что Найэл, который недавно поднялся в бельэтаж, стоит перед ней на коленях.
— В чем дело? — шепотом спросил он. — Ты плачешь?
— Я не плачу, — ответила Мария. — Я никогда не плачу.
— Они ненадолго прервались. В половине седьмого у них всегда перерыв. Тебе с Кэролайн лучше подняться в мою комнату, пока вас не заметили.
Мария зашла в соседнюю ложу за Кэролайн, и Найэл с пледами, пеленками и рожками в руках повел ее вверх по лестнице в свою смешную квартиру под самой крышей театра.
— Ну что ты об этом думаешь? — спросил он Марию.
— О чем?
— О ревю.
— Не знаю. Я по-настоящему и не смотрела, — ответила Мария.
Найэл взглянул на нее, но ничего не сказал. Он все знал. Всегда. Он налил ей выпить, зажег спичку и дал прикурить, но минуты через две Мария отшвырнула сигарету — она никогда много не курила. Он усадил ее в кресло… сиденье продавлено, пружины разбиты… и нашел стул, чтобы она положила на него ноги. Закутанная в пледы Кэролайн спала на его кровати. Соска свисала у нее изо рта.
— Почти семь часов, — вздохнула Мария. — Уже несколько часов она не брала рожок.
А еще пеленки. Что делать с пеленками? Она протянула руки к Найэлу, он подошел и опустился рядом с ней на колени. Она подумала о гостиной в стиле регентства в ее ричмондском доме, небольшой, строгой, изысканной. Рядом с ее креслом лежит наготове вечерняя газета. В камине пылает огонь. Горничная все прибрала и задернула портьеры… Здесь, в комнате Найэла под крышей театра, занавески еще не задернуты.
С Шафтсбери-авеню к голым, глядящим в пустоту окнам поднимался шум машин, а внизу по тротуарам спешили проходившие мимо люди; некоторые направлялись в метро на Пиккадилли, другие торопились на встречу с друзьями, чтобы вместе побродить по городу. Во всех театрах зажигались огни. «Лирический театр», «Глобус», «Театр Королевы», «Аполлон», «Парнас»… По всему Лондону во всех театрах зажигались огни.
— Дело в том, — сказала Мария, — что мне не следовало выходить замуж.
— Замужество не должно слишком отразиться на тебе, — сказал Найэл. — Ты можешь делать два дела одновременно. Всегда могла. Даже три.
— Наверное, да, — сказала Мария. — Наверное, могу.
Они боялись разбудить Кэролайн и поэтому разговаривали шепотом.
— Чарльз хочет переехать поближе к Колдхаммеру, — сказала Мария. — Что тогда? Я не могу жить в Колдхаммере.
— Тебе надо будет снять квартиру, — сказал Найэл. — Приезжать в Колдхаммер на выходные. Он слишком далеко, чтобы каждый день ездить туда и обратно.
— Я уже думала о квартире. Но поможет ли она? Не будет ли Чарльз против? Не разобьет ли это нашу семейную жизнь?
— Не знаю, — ответил Найэл. — Я не знаю, что делают в таких случаях женатые люди.
В здании напротив вспыхивали все новые огни, посылая в темную комнату разноцветные полоски света. На углу улицы газетчик выкрикивал: «Последний вечерний выпуск, последний вечерний выпуск!» По проезжей части с гулом тек нескончаемый поток машин.
— Надо возвращаться, — сказала Мария. — Я с ума сойду, если не вернусь.
— Чарльз будет смотреть на тебя из ложи, — сказал Найэл. — И страшно гордиться тобой. Станет вырезать из газет и журналов все рецензии и наклеивать их в альбом.
— Да, — сказала Мария, — но он не может заниматься этим всю жизнь — смотреть на меня из ложи и наклеивать в альбом всякую чепуху.
Зазвонил телефон. Мягким, мелодичным приглашением. Он пробудил Кэролайн от наркотического сна, в который ее погрузила соска.
— Он часто звонит, — сказал Найэл. — Я никогда не снимаю трубку. Всегда боюсь, что какая-нибудь зануда хочет пригласить меня на обед.
— А если бы это звонила я? — спросила Мария.
— Сегодня это невозможно. Ты здесь, — сказал Найэл.
Телефон продолжал звонить; Найэл протянул руку за одной из пеленок Кэролайн и набросил ее на аппарат. Бросок был на редкость метким. Пеленка белым саваном повисла на трубке.
— Мы пообедаем в «Кафе ройял», — сказал Найэл. — Место довольно приятное, и меня там все знают.
— А Кэролайн?
— Мы возьмем ее с собой. А потом я отвезу вас домой.
Телефон, замолкший после того, как на него набросили пеленку, снова зазвонил.
— Этот звук навевает покой, я не имею ничего против него. Тебя он не беспокоит? — И Найэл подложил под спину Марии еще одну подушку.
— Нет, — сказала она, протягивая к нему руки. — Пусть звонит.
Глава 18
Селия опустила телефонную трубку и тут же почувствовала себя эгоисткой. Впервые она отказалась сделать что-нибудь для Марии. Она обожает малышку, для нее нет ничего более приятного, чем съездить в Ричмонд и провести с ней день. Но издатель, Папин знакомый по «Гаррику», как нарочно, именно сегодня пригласил Селию зайти к нему с ее рассказами и рисунками, и было бы невежливо просить его перенести встречу.
Скорее всего он не стал бы возражать, для него это не так уж важно. Но у него так много дел, и если он взял на себя труд встретиться с ней, то лишь из любезности, лишь потому, что она дочь Папы. Нет, не пойти было бы просто невежливо.
Но даже если бы не свидание с издателем, Селия едва ли смогла бы выбраться в Ричмонд. Папа был нездоров. Ему нездоровилось всю последнюю неделю. Он постоянно жаловался на боли. То в голове, то под коленом, то в пояснице. Врач сказал, что с тех пор, как он больше не поет, он стал слишком много курить. Но разве от курения бывают боли? Папа уже несколько дней не был в своем клубе. Он бродил по дому в халате и ни на минуту не желал оставаться один.