Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович (чтение книг .TXT) 📗
Генерал-полковник сидел в своем кресле в штатском, низко опустив голову над орехового дерева столом, и что-то черкал «паркером» по бумажке. Иван Семенович, войдя, вздрогнул. На миг ему представился вместо министра Арококо Арококович! Такие же уши и черные завитки над ними… Но министр был лысоват, а вышеуказанный имел череп мохнатый.
Прошло десять минут…
Министр продолжал черкать по бумажке. Все это время Иван Семенович стоял почти по стойке «смирно», предчувствуя недоброе.
– Где? – раздался шепот.
Вывалился из пальцев «паркер», и черные глаза дуплетом выстрелили в физиономию стоящего солдатом Бойко.
– Где?
– Что «где»? – не понял Иван Семенович.
– Колеса палладиевые где? – прошипел министр, и опять генерал вздрогнул, припомнив беглого изувера.
– Не могу знать, товарищ министр! Колеса в вашем ведении уже три месяца!
– Сука, – тихо произнес генерал-полковник.
– Не понял?
Здесь главный эмвэдэшник взял себя в руки, поднялся из-за стола, прошел в левую часть кабинета и принялся разглядывать картину Айвазовского в богатой золотом раме.
– Дело в том, что исчезло достояние государства! – встревоженно пояснил министр. – Пропало ценного металла на сумму в семьдесят миллионов долларов! Ракеты не полетят в космос, не построятся новые телескопы…
«И фирма „Дюпон“ не выпустит запонки», – добавил Бойко про себя.
– Зачем вы встречались с Оскаром? – неожиданно спросил министр.
– С каким Оскаром? – сделал удивленные глаза генерал.
Кровь поднималась от кадыка министра к бесцветным губам.
– Где колеса?
– Вы меня допрашиваете? Если так, извольте сделать это на законных основаниях.
Иван Семенович развернулся, скрипнув каблуками, брался уже выйти вон, как услышал приказ:
– Кругом, генерал Бойко!
Иван Семенович развернулся на сто восемьдесят градусов.
– Ты же не дегенерат, Бойко! – Министр поковырял ногтем мизинца неудачный мазок Айвазовского. – Ты же понимаешь все!
– Надеюсь, товарищ министр.
После того как хозяин кабинета отковырнул кусочек краски, душа его немного успокоилась, и он сел на антикварный павловский диванчик.
– Что по делу?
– Ахметзянова нашли, но отпустили, как не имеющего к делу отношения!
– Хм…
– На студента Михайлова, оказавшегося живым и ушедшим из морга города Бологое собственными ногами, здесь, в Москве, совершено покушение неким Арококо Арококовичем! Студент выжил благодаря гению хирурга Боткина!..
– Без лирики!
– Слушаюсь!.. Преступнику удалось скрыться!
– Какое касательство все вышесказанное имеет к драгоценному металлу?
– Чутье.
– Чутье у собаки!
– И у Премьера!
– Чего-о?! – зарычал генерал-полковник.
– Премьер-министр видел преступника в Завидово и сделал правильное заключение, что человек с рельсом имеет отношение к катастрофе в Бологом. А значит, и к колесам!
Министр подумал несколько.
– Надо поймать этого, как его, Ко-ко!..
– Арококо, – уточнил Бойко.
– Побыстрее! Поймаешь, – министр осклабился, – Героем России сделаю!
Здесь раздался селекторный звонок. Министр вернулся к столу. Оказавшись спиной к Ивану Семеновичу, нажал кнопку и раздраженно выдавил:
– Сказал же, не соединять!!!
После этого он с минуту слушал и задал три вопроса: «Когда, где, кем?» Затем осторожно повесил трубку, так, чтобы звука не было единого… Пять минут стоял, уперевшись руками в ореховый антиквариат.
– Жену твою, солдат, убили… – сказал, не оборачиваясь. – Час назад… В аэропорту…
В реанимационный блок, в палату, где возвращался к жизни студент Михайлов, знаменитостей Большого театра с трудом, но все же пустили.
Особенно возбужден был Альберт Карлович. В своем длиннополом шаляпинском пальто он метался шекспировской «Бурей» по приемному покою и отнюдь не тенором, а басом кричал, что брат его сейчас гибнет в недрах сей гадкой больнички, а его, ЕГО – народного любимца России, не пущают проститься с родной душой, как будто в махровые царские времена гоняют еврейчиков!..
Лидочка смотрела на выступление Алика с неподдельном интересом. Уже в лифте Великая высказала свое мнение:
– Тебе, Алинька, в театр драматический нужно было подаваться! Огромного бы таланта артистище вышел! А так что это – теноришко, хоть и народный!..
Конечно, обладатель шаляпинской одежки обиделся и в лифте сопел.
Ни тот, ни другая на Веру внимания не обращали вовсе.
Между тем душа Веры находилась между небом и землей, как и кабина лифта. Сердечко девушки отчаянно стучало, словно пыталось вырваться из грудной клетки и вылететь на просторы бессмертия!
Ее заметили.
– Не трясись! – схватила старуха за руку.
– Я не трясусь!
Пальцы Лидочки были сухи и безжизненны.
– Выживет твой мальчик, сердцем чую…
– Сама чую! – вдруг грубо ответила Вера.
Старуха поглядела на девицу с интересом, но руки ее не отпустила. А девушке показалось, что сожми она сейчас пальцы Великой покрепче, все трухой ссыплется…
Лифт остановился, и они вышли.
– Где наш? – обернулась Лидочка навстречу рыжему человеку в хирургических одеждах.
– Вы кто? – поинтересовался хирург.
Лидочка назвала свою громкую на весь мир фамилию.
– А я – Боткин!
– Я, дружок, – пояснила старуха, – я настоящая, а ты фальшивый!..
На этих словах Никифор побледнел смертельно, попятился, захватал ртом воздух, пошатнулся, а затем и вовсе рухнул на линолеумный пол.
– Что это с ним? – бесстрастно поинтересовалась Лидочка.
– Сознание потерял, – объяснила появившаяся медсестра Катерина.
Она поднесла к носу Киши ватку с нашатырем и, пока тот кашлял и морщился, сообщила пришлым:
– Он – самый что ни на есть настоящий! Он – праправнук Боткина! И гений чистой воды! Почище предка будет!.. Это он спас вашего балеруна!..
Старухе вовсе не стало стыдно.
– Скажите, какой нежный! Я за свою жизнь лишь раз чуть в обморок не упала, узнав, что Алик гомосексуалист! Но не упала же!
– Лидочка!!! – схватился за голову тенор.
– А что такое?
За их спинами вновь раскрылись двери лифта, и появился Ахметзянов с бутербродами.
– А вот и наш импресарио! – поприветствовала Великая патологоанатома. – Сынок Алика, внебрачный!..
– Ах-х-х!!! – взрыднул Карлович. – Ах-х-х!…
– Конечно, прежде, чем он стал нетрадиционалом!..
Здесь Вера почувствовала, как ожила рука Лидочки, став внезапно молодой. Девушка засмеялась, да так искренне, что заставила посмотреть на себя изумленно.
– А чему так рады работники полового стана? – пришел в себя народный певец.
Вера осеклась, а тем временем пришел в себя хирург Никифор Боткин. Пока он поднимался с пола, Ахметзянов пожал всем присутствующим руки и, казалось, информацию о своем внебрачном происхождении воспринял ровным счетом никак. Зато руки у всех после пожатий стали пахнуть рыбой, с которой были бутерброды.
– Ну, что ж! – объединила всех Лидочка. – Пойдемте навестим нашу звезду.
– Конечно же! – поддержал Алик.
– Запрещаю! – воскликнул Никифор, и его рыжие волосы встали дыбом.
– Будет тебе, радость моя, командовать! – отмахнулась Лидочка.
– Действительно, – поддакнул певец.
– Меня-то ты, Никифор, пустишь! – был уверен Ахметзянов.
И тут вступила в события Катерина:
– Какая он тебе радость, старая! Сказали – нельзя, значит, тащи свою сушеную задницу обратно в лифт и тряси сухофруктами в своем монастыре! А ты, жиртрест, своим дворницким пальто только микробов пугаешь!..
От слова «жиртрест» Альберт Карлович, казалось, скончается на месте. Покраснел тухлым помидором и замер, ожидая немедленного инсульта. Но пронесло. Вера стояла с открытым ртом, а Ахметзянов радостно улыбался. Лишь одна Лидочка и в этот раз сохранила невозмутимое спокойствие.
– Тебя, деточка, что, мало пользуют мужчины? Ты чего здесь энергетику портишь своим ротиком зловонным!
– Вагина ненасытная… – неожиданно произнес хирург Боткин, после чего Катерина тоненько завопила и побежала по длинному коридору, стукаясь о стены.
