Шопенгауэр как лекарство - Ялом Ирвин (книга регистрации .txt) 📗
— Нет, не все, — возразила Ребекка и взглядом указала на Джулиуса.
— Джулиус? Он от группы, а не в группе.
— Что значит «от группы»? — спросила Ребекка.
— Не знаю, просто симпатичное выражение… хотелось блеснуть. Джулиус… он здесь для меня, для всех, он выше нас. То, как он…
— Он? — переспросил Джулиус, делая вид, что ищет кого-то в комнате. — Кто этот «он»?
— Хорошо, я хотел сказать ты, Джулиус, то, как ты переносишь болезнь… я хочу сказать, это впечатляет. Я все время думаю об этом.
Гилл замолчал. Все взгляды были по-прежнему обращены на него, но он только выдохнул с громким свистом, огляделся вокруг, словно говоря «все, больше не могу», и откинулся в кресле с видом полного изнеможения, потом вынул носовой платок и вытер лицо и лысину.
Ребекка, Стюарт, Тони и Бонни разразились единодушным: «Молодец, Гилл!», «Вот это правильно!», «Смелый шаг!», Филип и Пэм хранили молчание.
— Ну как, Гилл? Доволен? — спросил Джулиус. Гилл кивнул:
— Сегодня я превзошел самого себя. Надеюсь, никого не обидел.
— А ты, Пэм? Довольна?
— С меня хватит. Я уже поработала сегодня заводилой.
— Я хочу спросить тебя кое о чем, Гилл, — сказал Джулиус. — Давай представим себе шкалу честных признаний. На одном конце «одно очко» — это самое легкое признание, так, болтовня на лужайке; на другом «десять очков» — самое трудное и самое страшное, на которое только можно решиться. Представил?
Гилл кивнул.
— А теперь взгляни на то, что ты только сказал, и ответь — какую оценку ты бы себе поставил?
Продолжая кивать, Гилл, не задумываясь, ответил:
— Я бы поставил себе «четыре», может — «пять».
Быстро, чтобы не дать Гиллу как-нибудь перед собой оправдаться или ускользнуть от ответа, Джулиус перешел в наступление:
— А теперь скажи, Гилл, что бы ты сделал, чтобы набрать очко-другое?
— Чтобы набрать очко-другое, — без запинки ответил Гилл, — я бы сказал, что я алкоголик и каждый вечер напиваюсь до потери сознания.
Наступила жуткая тишина. Все были поражены, и Джулиус в том числе: до того как он привел Гилла в группу, тот два года лечился у него индивидуально, и ни разу — ни единого разу - Джулиус не слышал, чтобы Гилл жаловался на проблемы с алкоголем. Как это могло случиться? Джулиус всегда безгранично верил своим клиентам, он был одним из тех неисправимых оптимистов, которых совершенно выводит из себя малейшее двуличие. Пол заходил у него под ногами. Как он ни бился, новый Гилл никак не укладывался у него в голове. Пока он мысленно ругал себя за наивность, в который раз удивляясь внешней обманчивости жизни, общее настроение группы успело перемениться, и на место ошеломленного недоверия пришла мрачная агрессия.
— Не может быть, Гилл, ты шутишь!
— Не верю. Как ты мог столько времени это от нас скрывать?
— Да ты никогда не пил со мной, даже пиво. О чем ты говоришь?
— Черт побери. Как подумаю, что ты все это время водил нас за нос. Сколько же времени мы потеряли зря.
— Что за шуточки? Значит, все это было вранье? Все твои басни про Роуз — какая она стерва, как отказывается спать с тобой, не хочет иметь детей — все это сказки? И ты ни слова не сказал про главное — что ты пьешь?
Едва опомнившись, Джулиус мгновенно понял, что нужно делать. Главное правило, которому он всегда учил своих студентов, гласило: Член группы никогда не должен страдать от собственных признаний. Наоборот, его смелость должна только вознаграждаться и поддерживаться.
Поэтому он сказал:
— Я понимаю ваше возмущение, друзья мои, но давайте не забывать об одной важной детали: сегодня Гилл рассказал правду, он поверил нам. - Говоря это, Джулиус покосился на Филипа, надеясь, что тот сделает соответствующий вывод о тактике групповой терапии, и вновь вернулся к Гиллу: — Я хочу спросить тебя, Гилл, что помогло тебе рискнуть именно сегодня.
Гилл, все еще не решаясь смотреть на остальных, покорно ответил, не сводя глаз с Джулиуса:
— Мне кажется, я сделал это, потому что… сначала Пэм и Филип, потом Ребекка и Стюарт… они были так откровенны в последнее время. Если бы не они, я бы никогда не смог…
— Давно? — прервала его Ребекка. — Давно это с тобой?
— Это накатывает постепенно, никогда не знаешь…
Я всегда был любитель поддать, но, думаю, зашкаливать начало лет пять назад.
— А какой ты алкоголик? — спросил Тони.
— Ну, любимая отрава — виски, каберне, «Черный русский», но не откажусь и от водки или джина — в этом смысле я не гордый.
— Нет, я имел в виду, когда и сколько? — переспросил Тони.
Гилл уже перестал запираться и отвечал с готовностью:
— Обычно после работы. Начинаю с виски, когда приду домой — или раньше, если Роуз выкидывает фокусы, — и потом накачиваюсь. За вечер бутылка или две, пока не отрублюсь перед телевизором.
— Как же Роуз это терпит? — спросила Пэм.
— Когда-то мы любили поддать вместе, даже выстроили винный погреб за две тысячи баксов… ездили на аукционы. Но сейчас она не одобряет моих увлечений — разве что выпьет бокал вина за обедом, ну, и на вечеринках — она устраивает дегустации для своих друзей.
Джулиус снова попытался вернуть разговор в плоскость «здесь и сейчас»:
— Я пытаюсь представить, Гилл, как ты должен был себя чувствовать, всякий раз приходя сюда и не говоря ни слова.
— Это было нелегко, — признался Гилл, качая головой.
Джулиус всегда учил своих студентов отличать вертикальноепризнание от горизонтального.Сейчас группа, как это чаще всего бывает, настаивала на вертикальном: ее интересовала история, включая мелкие подробности, вроде любимых напитков или продолжительности болезни, тогда как горизонтальное признание, то есть признание о самом признании, было куда важнее.
Да, сегодня мне подбросили великолепный материал для работы, подумал Джулиус. Нужно будет запомнить, как все пойдет дальше, — так, на будущее. И тут его пронзило током: он вспомнил, что будущего-то у него как раз и нет. Мерзкая черная бородавка на спине давно вырезана, но внутри по-прежнему обитали колонии меланомы — прожорливые микроскопические твари, желавшие жить сильнее, чем его собственные престарелые клетки. Они там, они пульсируют, жадно заглатывая кислород и пищу, лихорадочно размножаясь и набирая силу. И мрачные мысли тут же, рядом, ежеминутно просачиваются сквозь мембрану его сознания. Слава богу, оставался один способ бороться с этим ужасом: жить полной жизнью, беря от нее все, что можно, — и этот поток страстей, захлестнувший сейчас группу, был для. него лучшим лекарством.
Он попытался нажать на Гилла:
— Расскажи, что происходило с тобой все эти месяцы.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Гилл.
— Ты сам сказал «это было непросто». Объясни, что это значит? Что ты чувствовал на занятиях и почему это было непросто?
— Я приходил каждый раз на взводе, но так и не мог начать — что-то меня останавливало.
— Продолжай. Чтоименнотебя останавливало? — Джулиус редко действовал с таким напором, но сейчас он точно знал, чего хочет: он должен направить разговор в единственно верное русло, на которое группа могла не выйти без его помощи.
— Я люблю нашу группу, — сказал Гилл, — это самые близкие мне люди. До этого я никогда раньше не был членом команды. Я так боялся потерять свое место, упасть в ваших глазах — в конце концов, все так и случилось. Никто не любит пьяниц… теперь меня вышвырнут из группы… пошлют лечиться, все станут меня осуждать, и никто не поможет.
Это было именно то, чего добивался Джулиус, поэтому он быстро произнес:
— Гилл, посмотри вокруг и скажи, кто именно станет осуждать тебя?
— Все будут.
— Все в равной степени? Сомневаюсь. Посмотри внимательнее, посмотри на каждого. Кто здесь главный судья?
Гилл продолжал по-прежнему глядеть на Джулиуса.
— Тони может сорваться — хотя нет, не на это — он и сам не прочь промочить горло. Ты этого хотел?
