Политика - Козлов Владимир Владимирович (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
1997 [25]
– Не знаю, зачем согласилась с тобой пить, – говорит она.
– Ты жалеешь?
– Не знаю. Нет.
Мы сидим на балконе ее девятиэтажки и курим. В комнате, на столе – почти допитая бутылка дешевого вина, два стакана, остатки хлеба и колбасы.
Над балконом летают ласточки. Скоро лето. Из свежей зелени там и тут торчат такие же однотипные девятиэтажки.
Я люблю ее и я рад, что она сегодня другая, не депрессивно-отстраненная, как обычно, а веселая. И я понимаю, что все это искусственно и только благодаря алкоголю, а иначе она ждала бы, когда я уйду и намекала бы долгими паузами в разговоре, которые образуются оттого, что она просто молчит, не отвечает на мои слова, даже если это вопрос, притворяется, что не слышит и не замечает меня, как будто меня нет вообще. И тогда мне приходится уходить и потом снова звонить и напрашиваться в гости и слушать отмазки о том, что дома – тетя, и она не любит, когда к ней приходят, просто терпеть не может, такая вот злая тетя-фурия. На самом деле она хорошая и добрая – позволяет непутевой провинциальной племяннице жить у нее, в тесной однокомнатной квартире, и кормит ее и заботится о ней.
А Оля тратит все свои деньги – стипендию и подачки родителей – на косметику и ненавидит богатых мужчин, которые пытаются с ней знакомиться. Она издевается и смеется над ними. Один такой урод пытался познакомиться с ней даже при мне – в метро, когда я провожал ее после учебы домой. Он был в дорогом пиджаке, с золотыми цепями и говорил с ней, как будто меня не было вообще, и говорил всякие обидные вещи:
– Ты что, его всерьез принимаешь? Да он же бедный студент, пустое место, зачем тебе он нужен?
Я хотел дать ему в морду, чтобы сломать его ублюжеский нос, и пусть меня потом забирают менты или убивают бандиты – плевать. Но она сказала мне:
– Успокойся. Он не к тебе обращается.
А потом повернулась к нему и сказала:
– Вы мне не нравитесь совершенно, для меня вы – пустое место, а не он.
И он стоял, как обоссанный, а люди, которые слышали разговор, одобрительно хохотали: народ ненавидит богатых, даже не за их богатство, а за то, что они много выпендриваются, считают, что если есть деньги, то они лучше всех.
– Ты будешь в институте восстанавливаться? – спрашиваю я.
– Может быть да, может быть нет – не знаю. Я не знаю, чего я конкретно хочу, и как бы не хочу себя заставлять делать выбор сейчас. Я не спешу, время есть… Ну, вот, видишь, с кем ты связался – бездельница и тунеядка я, и во всему у меня полная неопределенность. – Она улыбается красиво и грустно.
Я думаю, что сейчас можно будет ее поцеловать, я уже держу ее за руку, и она говорит:
– Вот видишь, если бы мы не пили с тобой, ты бы не держал сейчас меня за руку…
– А можно тебя поцеловать?
– Не нужно. Лучше не спрашивать. Пошли, лучше допьем – там еще оставалось вино.
Я злюсь, потому что она решила, что я испугался, а я вовсе не испугался, просто хотел, чтобы все было красиво… Не знаю, чего я хотел.
Мы допиваем вино – а допивать почти нечего, в бутылке осталось на дне, каждому по чуть-чуть – и снова выходим на балкон, чтобы выкурить еще по сигарете. Там все те же ласточки, деревья и дома, и снова становится хорошо, просто от того, что она здесь, рядом, стоит с сигаретой и молчит, потому что сказать просто нечего. От алкоголя и всего остального я растаиваю и улетаю куда-то и смотрю на нее так сентиментально, что она испытывает дискомфорт и поэтому выбрасывает окурок и уходит в комнату.
Я докуриваю не спеша, плюю вниз с девятого этажа. Мне пора домой, потому что тетя вот-вот вернется, и она не хочет, чтобы тетя знала, что к ней кто-то может придти. Поэтому, уходя, я заберу бутылку и брошу в мусоропровод. Мне кажется, что конспирация эта лишняя и ненужная, и из-за нее мы прощаемся скомкано.
– Пока.
– Пока.
– Ну, я позвоню.
– Позвони.
Мы сидим в моей комнате. Я снимаю крохотную комнатушку в трехкомнатной квартире, на первом этаже. Хозяева придавлены капитализмом. Жили себе, работали на часовом заводе инженерами, потом завод остановился, зарплату платить перестали, а уходить оказалось им некуда: нигде не нужны инженеры по часовым механизмам. Пробовали торговать – не вышло, перебиваются временными заработками. Чтобы пополнить семейный бюджет, сдали мне комнату.
Со мной они всегда вежливые, даже, наверное, чересчур, а между собой все время ругаются и скандалят из-за денег – мне все слышно.
А сегодня они уехали на дачу, и в квартире пусто и хорошо. Я сходил в магазин, купил бутылку водки, полтора литра колы, триста граммов вареной колбасы и батон. Больше денег ни на что не было – и не надо, этого будет достаточно.
Еще пять часов, а мы с ней договорились на семь, но я волнуюсь: а вдруг не придет? Чтобы чем-то заняться, а не сидеть и не колотиться, я убираю свою комнату, навожу в ней порядок. Играет музыка – новая, еще никому не известная группа «Мумий тролль», которая только что появилась, и я ее случайно услышал, а потом разыскал в ларьке кассету. Мы будем слушать ее весь вечер. Ей понравится, должно понравиться.
Звонок. Я открываю дверь, и по ее лицу непонятно, рада она или, наоборот, жалеет, что пришла ко мне. За окном пищат дети. Иногда они заглядывают в окно, встав на ящики из-под бананов. Поэтому я завешиваю окна, и в комнате становится сумрачно.
Я включаю «Мумий тролль» – песню про девочку и кота, который кота и «мама, делай меня точно» и «нас с тобой твой друг не увидит вместе», и «круизер», который смотрит в небо своими беспомощными колесами…
Мы сидим за столом. Это – мой письменный стол, а сегодня еще и обеденный. Я говорю:
– Ты знаешь, почему мне понравилась эта группа? Потому что это как бы про нас, это тот самый мир, в котором мы живем. Я узнаю себя в нем.
Она улыбается. За окном продолжается вечерняя жизнь, дети играют в войну или в футбол или просто бегают по двору и визжат, воют сигнализации на машинах, потому что пробегающие мимо дети заводят их, старухи у подъездов обсуждают последние сплетни.
– Странный ты какой-то, – говорит она. – Нет, я не говорю, что это плохо, мне по-своему нравится даже… Но ты мало говоришь и мало про себя рассказываешь и… ну, так не ведут себя с девушкой, ты это понимаешь?
25
Еще одна «уникальная редкость» – нигде «не засвеченный» рассказ 2000-го года, тщательно переписанный через пять лет. Из той же «серии», что и «Убийца»: эмоций больше, чем всего остального.