Концертмейстер - Замшев Максим (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Он включил телевизор, но там шел документальный фильм о том, как Кировский завод доблестно выполняет пятилетний план. Смотреть такое всерьез невозможно. На других трех программах показывали что-то подобное. В СССР тех лет мало кто смотрел телевизор днем в будни.
Арсений забрел в комнату отца. Аккуратно застеленная постель умилила. Наволочка на подушке белее, чем стиральный порошок.
Постельное белье Храповицкие сдавали в прачечную, — отец иногда просил Арсения помочь ему донести тюки, — а вот за чистотой их одежды Олег Александрович следил сам: рубашки, брюки, пиджаки, свитера — все это содержалось в идеальном порядке, и те, кто наблюдал младшего и старшего Храповицких там, где они появлялись, вряд ли могли бы предположить, что в их доме отсутствует хозяйка.
Арсений не без досады подумал: удивительно, что отец почти не втягивал его в домашние заботы после их переезда в Питер. А зря… Ведь не век же им жить вместе. Скоро Лена разведется, они начнут совместную жизнь.
От этих мыслей в нем все успокоилось, размечталось. Сам того не сознавая, он сейчас впервые позволил себе представить их с Леной совместное будущее, и это оказалось совсем не страшно.
А как воспримет развод Михнов? Ну он же умный и тонкий человек. Поймет, что дальше мучить не любящую его супругу бессмысленно.
На прикроватной тумбочке у отца лежала майская книжка «Нового мира». Арсений взял ее, вернулся к себе, плюхнулся в длинное и по-советски не очень удобное кресло и принялся листать журнал. Повесть Соломона Смоляницкого «Майские дни» пытался начать читать, но смысл ускользал, а слова обесцвечивались и разваливались на части. Мерещилось, он разделен на два человека: один сидит в квартире и держит перед глазами журнал «Новый мир», а другой уже добежал до поворота на улицу Чапаева.
А между ними сплошными облаками клубятся его грезы.
И в этих грезах такая радость. Вдруг его пронзило словно током. Сначала пришла боль, а потом уже понимание ее причины.
А как отнесется отец ко всей этой истории? Ведь Лена бросает из-за него мужа. И его тоже бросила жена. Арсений отбросил «Новый мир», стал озираться вокруг, словно кого-то ища. В итоге глаза его уплыли куда-то вверх, остановившись на люстре. «Нет. Папа все поймет. Это все совершенно разное. Там действительно предательство. А здесь обстоятельства».
Часы тикали, стрелки ползли, а телефон молчал. Около двух часов дня ощетинившийся рычажками аппарат ожил, заверещал, Арсений бросился к нему, но вместо неподражаемого голоса любимой из трубки раздался незнакомый мужской голос, спросивший отца.
Несколько раз начинался дождь, наполняя квартиру шуршащей, холодной свежестью, раздражая слух неритмичными, унылыми стуками капель. Потом показалось недовольное солнце, осмотрело намокший, захлебывающийся влагой город и быстро исчезло за непроницаемым серым покрывалом ненастья.
Ближе к шести вечера вернулся отец и расстроился из-за того, что Арсений не разогрел себе ничего на обед. Потом они слушали радиоспектакль «Операция “Трест”».
Папа ценил радиоспектакли.
В восемь вечера Арсения неожиданно одолела такая усталость, что он прилег на свою постель поверх одеяла. Отец зашел к нему и настороженно спросил, хорошо ли его сыночек себя чувствует… что-то очень бледный…
Арсений пожаловался на тяжесть в голове и сказал, что, наверное, пойдет прогуляется, а потом заскочит к одному товарищу.
К товарищу он не собирался.
Просто их застывшая квартира, отец, пасмурный день, затекающий в окна и добавляющий во все тона нечто матовое, сейчас совсем не подходили для того, чтобы пережить плачевное: Лена не позвонила.
Куда он идет? Зачем? От чего он надеется этой прогулкой исцелиться?
Лена не позвонила. Он, соблюдая их уговор, ничего не предпринял. Конечно, отсутствие звонка можно было объяснить разнообразно: муж заболел и остался дома, им пришлось куда-то уехать вдвоем, да и мало ли еще что. Но он не рассматривал ничего из возможного. Что-то подсказывало ему, что это конец, что все неправильное, порочное, безумное, бессмысленное, определяющее их отношения, завершилось по воле Елены и что у него нет ни единого шанса этой воле противостоять.
Мимо него громыхали везущие куда-то ленинградцев трамваи, и он не мог вспомнить, как Аленушка в первый их общий день читала ему на этом мосту стихи Бродского.
Аленушка. Он любил ее так называть. И она любила, когда он ее так называл. Только виду не подавала и даже хмурилась, мол, пошловато это как-то, искусственно, да и братца Иванушки нет. Впереди зелеными уступами кромсали небо деревья на Марсовом поле, чуть выше двойные головки фонарей пересекали туго натянутые провода, слева выглядывал шпиль Михайловского замка.
Арсений свернул с моста налево, прошел вдоль зеленого здания Института культуры, в просторечии пренебрежительно называемого Кулек и частенько подвергаемого насмешкам за уровень профессиональной подготовки студентов.
Миновав массивную и безнадежно длинную решетку Летнего сада, он побрел по Фонтанке. Ходьба не излечила его боль. Теперь тяга убежать от чего-то сменилась желанием забиться, укрыться, переждать…
Почему он пошел в «Рюмочную» на Моховой, сам бы себе потом не объяснил. Видимо, присущий каждому человеку в той или иной мере здравый смысл в тот день размылся в Арсении почти до полного исчезновения. И на место ему пришло нечто ложно романтическое, опасное и разрушительное.
Я пригвожден к трактирной стойке.
Я пьян давно. мне всё равно.
Вон счастие мое — на тройке
В сребристый дым унесено…
Строки Блока размагнитили его внутренний компас, и он пристроился в конец очереди, выползающей из двери заведения, как после дождя из земли выползает самонадеянный неторопливый червь. Перед ним два довольно помятых интеллигента взахлеб обсуждали спектакль БДТ «Протокол одного заседания» и дружно удивлялись, как «такое» пропустила цензура. Ведь из спектакля ясно, как дважды два, что вся социалистическая экономика — полная туфта и что из-за этой туфты народ вынужден простаивать в очередях за самым необходимым.
Остальные персонажи очереди хранили молчание. До закрытия оставалось не так уж много времени. Внутри народ вел себя куда более оживленно: в шум голосов время от времени врывался глухой звон толстого стекла. Арсений встал около одного из столов, как раз рядом с теми интеллигентами-театралами, которые после совместного стояния в очереди казались ему почти давними знакомыми. Три кильки на бутерброде меньше всего напоминали золотых рыбок.
Арсений сделал большой глоток, закусил. На вкус и выпивка, и закуска — гадость. Но это сейчас даже нравилось Арсению.
Новое ощущение.
От табачного дыма выедало глаза.
По сторонам смотреть не хотелось.
Хотя если бы огляделся, то увидел бы нечто интересное.
Водка еще больше погрузила его в себя, он пытался в своей глубине найти точки успокоения, точки, которые можно поставить так, чтобы горечь ушла. После второго глотка мелькнула мысль, что этот день можно вычеркнуть из жизни, как композиторы вычеркивают лишний такт. А завтра все изменится. Или Лена позвонит, или… кто-то мягко коснулся его плеча. От неожиданности он вздрогнул и чуть не сшиб свою опустевшую рюмку.
— Привет! — Катя Толоконникова, в джинсах и белой футболке, стояла перед ним и убирала со лба легкие волосы. — вот уж не ожидала тебя здесь увидеть… Ты пьешь водку? — она взяла рюмку, принюхалась к ней, повертела ее зачем-то в пальцах, словно собиралась этим пристыдить однокурсника, потом поставила на место. — Тогда пошли к нам, познакомлю тебя с друзьями. Не торопишься, надеюсь?
Компания молодых людей, разгоряченных и разговорчивых, окружила тесным кольцом столик в самом дальнем углу «Рюмочной». Катя представила «своего однокурсника и друга», чем вызвала приступ необъяснимого восторга у своих приятелей и приятельниц. К Арсению сразу потянулись несколько рук, мужских и женских, желая засвидетельствовать знакомство рукопожатием.
