Негатив положительного героя - Аксенов Василий Павлович (чтение книг TXT) 📗

Всякий, кто жил в англофонных странах, знает, что не только корабли с женскими именами, но и все другие принадлежат к женскому роду. Назови ты пароход хоть «Маршалом Буденным», все равно для англичанина он будет she, то есть «она». Бог весть, отчего так получается, ведь не от сходства же с рыбой, ведь это по-русски рыба – дама, а по-английски – ни то ни сё. Так или иначе, наша красавица имела 70000 тонн водоизмещения и в длину тянулась вроде на три футбольных поля, во всяком случае, джоггер, обегая три раза ее главную палубу, то есть без забега на нос и корму, делал милю. При полной загрузке на ней помещалось две тысячи пассажиров. Добавьте к этому две тысячи экипажа и персонала, и вы получите плавающий город, в котором далеко не каждый день люди встречаются друг с другом, даже если и хотят увидеться как бы ненароком. В этом убедился профессор Корбут, пытаясь столкнуться с одной особой и воскликнуть в хорошей атлантической манере: «Lo and behold!»

Чтобы не впадать и далее в стиль туристических буклетов, отметим лишь одну любопытную особенность «Второй Елизаветы». По вечерам в ее салонах, варьете, танцзалах и пианобарах начинали играть два биг-бэнда, пять составов-комбо и не менее полудюжины пианистов соло, и все это музыкальное подразделение исполняло мотивы и ритмы тех эпох двадцатого века, когда пересечение Атлантики по воде было неотъемлемой частью цивилизации; плавучая ностальгия, да и только! Слушая все эти джиттербаги и рок-н-роллы, песенки Пегги Ли и Фрэнка Синатры, Святослав Николаевич начинал подергивать своим еще довольно спортивным задком и пощелкивать узорчатыми штиблетами, дотертыми до цвета глубокого португальского «порто». Суинг все-таки победил и «Хорста Весселя» и «Интернационалку», думал он.

Перевалив уже на десятую страницу рукописи, мы все-таки еще не решили, кто же будет главным героем нашего повествования, доктор ли наук, или владычица морская, или, в конце концов, сам всеобъемлющий Океан. Доктор наш невелик, но даже и такая громадина, как «Елизавета», посреди волнений третьего персонажа кажется крошкой. Говоря о накатанности океанских путей, не следует все-таки забывать о масштабах пространства и о чудовищности водной массы. Пять дней гребешь лопастями, и никаких ни встречных, ни попутных не замечается, вообще ничего нет, кроме воды. Впечатлительному человеку, а Станислав Николаевич как раз принадлежал к этой породе, нетрудно вообразить, что в мире ничего уже не осталось, кроме среды воздушной и среды водной, по стыку которых идет сейчас пока что живой корабль, но вот исчерпает он все свои запасы, и тогда восстановится без помех игра двух стихий.

Погружаясь на «Кьюиту» – так, собственно говоря, произносилось название судна по обеим сторонам Атлантики, – Святослав Николаевич думать не думал о качке. Какая может быть качка на лучшем лайнере ХХ века, снабженном к тому же ультрасовременными турбинными стабилизаторами? Качка, однако, началась сразу же по выходе из Нью-Йоркского залива. Над Западной Атлантикой ветер размотался до сорока узлов и так держался двое суток. На борту, конечно, играли все оркестры, танцевали все гёрлс, в пряных парах колдовали все повара, писательница Клэр Рэйнер делилась с читателями тайнами мастерства, в казино крутились все рулетки, однако население передвигалось так, словно каждый хватил лишнюю порцию солодового виски.

Ночью турбины стабилизаторов гудели словно прямо под койкой Корбута, каюта скрипела, как бричка Чичикова на ухабах города N, а временами слышался какой-то еще необъяснимый звук, сопровождавший странное движение как бы вверх, но в то же время значительно вниз, и возникало ощущение, что «Елизавета» беспомощно хлопается днищем на толщу океана. В такие моменты Святославу Николаевичу хотелось срочно в чем-то раскаяться. Как это глупо! Во-первых, раскаиваться вроде бы не в чем, а во-вторых, ну не может же утонуть самый большой и самый лучший лайнер конца ХХ века! И все-таки то и дело возникало какое-то странное, смутное ощущение, похожее на жалкую попытку замаслить неукротимость великого Океана. Повод для раскаяния, между прочим, кроется в самом факте существования, говорил он себе, в самой комбинации генных структур.

Утром он нажимал третью клавишу, и почти сразу же на экране возникал покачивающийся нос корабля и, весь в космах и пене, простор Океан-Океаныча. За завтраком в большом, от борта к борту, зале ресторана «Мавритания» множество других генных структур, не проявляя никаких признаков раскаяния, нагружались круасанами и яичницами, да и сам он, если судить по отражению в зеркалах, был в равной степени беспечен. По радио бодрый голос капитана сообщал обстановку: «…Ветер по-прежнему сильный… Мы находимся всего лишь в ста сорока милях от места гибели «Титаника»… Желаю приятного путешествия!»

Через два дня ветер стих, и капитан Бартон-Джонсон с меньшей бодростью, но все-таки не без удовольствия объявил, что теперь господа пассажиры могут почувствовать то, что называется «океанской зыбью», то есть просто шевеление многокилометровых пластов глубины. Еще через пару дней он, почти уже потухшим голосом, довел до сведения, что судно вступает в спокойные воды европейского шельфа и ему больше нечего сообщить. А вот сейчас бы самое время подняться из вод какому-нибудь чудовищу величиной с весь Нью-Йорк, подумал тогда Святослав Николаевич. Вы, капитан, очевидно, догадываетесь, что океан населен не только удовольствиями, но и кошмарами, не так ли?

Итак, определив трех кандидатов на роль главного героя этого неторопливо, как и все плавание, развивающегося рассказа PhD, QE₂ and H,O, мы теперь подходим к моменту, когда нужно несколькими штрихами пера и шлепками красок обрисовать массовку, то есть человеческую массу, скопившуюся среди просторов Атлантики.

Однажды, в штормовую ночь, Святослав Николаевич заблудился. Направляясь к корме в сторону варьете и торговых рядов, он оказался в носовой части, в холле «Виктория», или как его там. Вдруг по накреняющимся полам вы входите в сверкающий люстрами зал и оказываетесь в толпе богачей. Капитан дает бал пассажирам верхних деков. Разносят Dom Perignone. Ровный гул хорошо темперированных голосов. Вспышки фарфоровых улыбок. Высокие плечи дам прикрыты драгоценными мехами. Оркестр играет «Звездную пыль». Кавалеры в идеально сшитых таксидо, нежнейшим образом приобняв подруг, раскачиваются под серебристые звуки. Гаснут люстры, начинают блуждать цветные лучи, под ними вспыхивают драгоценности и приоткрытые со сдержанной страстью рты семидесятилетних красавиц, высвечиваются белоснежные виски и загорелые подбородки мастеров гольфа, аксельбанты офицеров корабля и эполеты капитана.

Стоя у стены в роли незваного гостя, Святослав Николаевич думал: «Вот оно, воплощение моих юношеских атлантических бредней! Вот в чем я должен раскаиваться: я жил возле ГУЛАГа, а грезил трансокеанскими пароходами! Всю жизнь проволочился посреди юдоли и маразма, а собирал данхилловские трубки. Теперь увидел воочию воплощение «звездной пыли», и все оказалось фальшивкой: зубы, кожи, очи, плечи, а самым фальшивым в этой толпе, очевидно, являюсь я, незваный гость.

Все-таки эти искусственные красавицы и красавцы – народ, в сущности, простой, всю жизнь верный своей «американской мечте», всем этим их good life, high life, или там это их вездесущее what money can buy [17], в них есть естественность, нечто вечное, как гены, им не в чем раскаиваться, за их плечами труд и успех или просто успех без труда, ловкость, напор, просто наследство, в конце концов, все включено в их простую схему. А тебе-то какое до всего этого дело, беглец из советской лепры? Ты всю жизнь убегал, но это не значит, что ты прибежал к цели. Может быть, и эта свеженькая мысль о раскаянии суть не что иное, как оправдание нового бегства?»

Среди пассажиров «Елизаветы» одиноких путешественников было мало, и для них заботливый экипаж выделял особые столы в ресторанах, чтобы можно было обзавестись компанией. Так и Корбут оказался в «Мавритании» за одним столом с четырьмя другими одиночками. Читателю, возможно, захочется хоть что-нибудь узнать об этих людях еще до того, как начнется действие. Ну что ж, извольте.