Повесть, которая сама себя описывает - Ильенков Андрей Игоревич (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Теперь, когда ягавая баба позавтракала, сожрала то есть мышь, пора было ехать в Город. Она частенько туда наведывалась осенью и зимой. В ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Ступа у ней такая железная, а везут ее черти, а под поездом этим страшная буря, скот ревет, бывает мор и падеж. Ягавая баба ездила так за человеческим мясом, похищать детей. Вдруг какая-нибудь бедная городская женщина подбросит свою несчастную малютку на крыльцо богатого дома. Уж тогда бы ягавая баба деточку подобрала и как следует приютила. Или вдруг какой-нибудь ребеночек заблудится в каменных джунглях, станет плакать, тогда она тоже своего счастья не упустит.
Деды Вани сегодня дома не было. Он пошел на охоту. Так называлась поездка в Город, где было у него четыре дела. Первое — получить пенсию. Второе — отдать бабе Любе связанные ягавой бабой вещи и получить с нее деньги за уже проданное. Баба Люба торговала на колхозном рынке, и с неплохой выгодой для себя. Шали, носки, варежки из Бяфиной шерсти шли на ура, и иной раз выручка была как пенсия.
(А вы хоть поняли, кто такой Бяфа? Это козел. Вообще-то сначала его назвали Бяша, это уж потом переназвали, потому что деда Ваня так его звал: «Бя-а-афа, Бя-а-афа!» Деда Ваня был беззуб. А ягавая баба очень зубаста. У ней зубы росли даже везде. А у деды Вани уже нигде. Он был без зуб. Правильно сказать — без зубьев. Шутка! Правильно сказать — без зубов. Но он тоже очень любил козла. И все гладил его, и все, шамкая, приговаривал: «Бя-а-афа, Бя-а-афа!» Так и переназвали. Ведь сначала у ягавой бабы была черная кошка Мурка, ее колдовская помощница. Но что-то не больно было от нее много помощи. Деда Ваня говорил, что Мурка была покость, покостила и покостила. А потом Мурка пропала, и невесть откуда прискакал этот козел. Огромный, красивый, вонючий. Ягавая баба его полюбила больше, чем эту дурацкую Мурку. Бяфа был не покость. И у него была очень богатая шкура, то есть шерсти этой очень много.)
И баба из нее пряла кудель.
(Да, Дарька умела прясть. Многие ли сейчас умеют вручную прясть? Да считай, что и никто! А Дарька умеет. Это при том парадоксе, что учить ее было совершенно некому. Мать прясть не умела, про деду и говорить нечего. Сама как-то научилась. А может, где в сказке прочитала. Прялка-то была. Вот она ее крутила, крутила вхолостую и постепенно научилась.
А пряла, бывало, очень подолгу. В смысле, что очень уж не торопясь. Да она вообще лентяйка стала после того случая. Придет — руки аж черные. Ну и пахнет от нее не хуже того козла. Но и не лучше. Деда уж смеялся: «Да уж ты там с ним не обжимаешься ли?» Дарька морально дефективная краснела на такие слова. Девка-то была непорочная.
Ну и напрядет, навяжет. Этих самых носков и рукавиц было невпроворот. Тоже и одних шалей у ней четыре штуки, и шарфов невесть сколько. Потом руку набила и стала вязать кофты себе и деду.
Потом торговать стали. Как купцы какие. Хотя и не особенно прибыльно поначалу: больно уж вонюч был Бяфа. Дарья даром что шерсть мыла, да ведь разве намоешься. Так и все вещи попахивали. Но постепенно оценили. От шалей еще женщины воздерживались поначалу — все волосы пропахнут, боялись. Спасибо цыганкам: те скоро раскусили. А за ними и русские потянулись.
Козел-то косматости был куда как повышенной. Дарья всегда сидела на мешке козлиной шерсти. А уж щипать его уходила, как на работу. А уж подросла, Дарька-то… Уж и женихов бы ей, да где уж.)
И третье — закупиться. Деда Ваня покупал пшена, макарон, чаю, консервов, спичек, папирос, вина и иногда какую-нибудь книжку внучке. И четвертое — напиться. Ночевал он у бабы Любы, а если напивался сильно, то, бывало, и две ночи. А то и три. Но все равно потом обязательно возвращался домой с гостинцами.
Итак, деда Ваня ушел на охоту, надо попользоваться случаем. Для поездки в Город нужно переодеться, чтобы не узнала милиция. Ягавая баба стала переодеваться в нищенку. Так всегда делают ведьмы. Перевязала платок так, как носили деревенские бабы. Сняла ягу. Надела теплую кофту и обтерханную телогрейку. Свою донельзя изорванную юбку поменяла на другую, несколько более целую. Натянула трусы и поношенные гамаши. Надела шерстяные носки и резиновые сапоги. Подошла к зеркалу. Вылитая маленькая нищенка! Поглядела на руки. Так, не очень грязные, в самый раз. А то после Бяфиной шерсти бывали такие черные, что городские шарахаться бы стали, тогда, переодеваясь в нищенку, приходилось еще и руки мыть. Да с мылом!
Вышла из дома, выпустила из сарая козла погуляти.
Она его пускала погуляти. Потом садилась прясть. Шерстяной кудель мечет, а нитки через грядки бросает. Потом, как напрядет, бывало, веяла золото. Ягавая баба ведь золото веет; как совьет веретешко, и в ящик, и ящик запрет, так ты поди попробуй найди ключ, отвори или отбери ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя. А яички там отдельно. Все это она засовывала под порог или полог, а поди-ка попробуй-ка! Сейчас съест.
Бяфа пошкандыбал, как обычно, неторопливо, качая в такт шагам огромными рогами и бородой.
Ягавая баба вернулась в избушку на курячьих голяшках и думает: «А на кой ляд я сюда вернулась?» Развернулась и пошла прочь из избы. Забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами, вместо столбов у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами.
И вот нарядилась ведьма нищенкой, приехала в город, протянула руку и стала просить милостыньку. И один добрый молодец посмотрел на нее, пожалел и говорит сам себе:
— Разве мало золотой казны у нашей матушки? Подам этой нищенке святую милостыню.
Добрый молодец вынул червонец и подал старухе; она не берется за деньги, а берет его за руку и вмиг с ним исчезла. То есть тьфу, наоборот, с деньгами исчезла, а не с ним. Запуталась. Голова-то дырявая!
Тут и другие его приятели подошли. Винца выпили и поехали кататься. А маленькая старушонка тут же рядышком пристроилась, клубочком свернулась, нос хвостиком прикрыла, ее и не видать, и не слыхать.
А лучше бы она вместе с добрым молодцем-то исчезла!
Сказала бы ему:
— Фу-фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, нынче русский дух сам на ложку садится, сам в рот катится!
Привела бы к избушке и сказала так:
— Покатаюсь я, поваляюсь я на Лутонькиных косточках, Терешечкиного мяса наевшись. Ну, избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила, повернись ко мне передом, к лесу задом; мне в тебя лезти, хлеба-соли ести.
А он бы и слова молвить не мог. А потому что, кто видит ягу, становится нем.
А она бы привела его в горницу, растянулась и толстым голосом сказала:
— Поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и отпущу тебя; а коли нет, так я тебя съем! Подавай-ка сюда, что там есть в печи; я есть хочу.
А кушанья настряпано человек на десять; из погреба вынесла бы она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; ему оставила только щец немного, краюшку хлеба да кусочек поросятинки. Стала бы спать ложиться и сказала:
— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы да очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!
А на другой день стук-стук, приходит баба-яга:
— Подавай обед! Пить-есть хочу!!
Он поставил на стол хлеб-соль и жареную утку; она все сожрала да еще спрашивает.
— Больше ничего нет, мы сами люди заезжие.
Баба-яга ухватила его за волосы, принялась таскать по полу, таскала, таскала, еле живого оставила. Наутро опять баба-яга — золотая нога спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток, зубы на полке, а нос в потолок врос.
Это все ей во сне привиделось. Сегодня проснулась и все вспомнила, как на самом-то деле было. Приехали добры молодцы, люди заезжие, да к ней в лес! А ведь не младенчики. Таких не съедать бы впору, а накормить, напоить, в баньке попарить, всех троих спать уложить, а уж потом и наутро и разговоры разговаривать. Со всеми троими: не то по очереди, не то со всеми с троими разом! Как это разом? Она прыснула в ладошку.
