Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗
Но мой главный грех мне еще только предстояло совершить, хотя замыслил я это задолго до визита в Уитем. Извинить совершенное мной абсолютно нечем, то есть это я сейчас так думаю. А в то время я видел для этого достаточно причин: необходимо было проанализировать случившееся, очиститься от скверны, исторгнуть ее из себя; убежденность, что мой взгляд на сложившуюся вовсе не оригинальную ситуацию мог оказаться свежим по своей глубине и откровенности, мог послужить на пользу другим. Оправданием от противного могло бы послужить и то, что киносценарный бизнес, с его заранее готовыми темами, уже породил во мне интеллектуальную леность, ослабил изобретательность. Я начал писать пьесу, старательно замаскировав всех ее героев, и такими они и оставались до конца там, где речь шла о биографиях и мелких деталях. Энтони у меня стал школьным учителем где-то в Западной Англии, себя я изобразил молодым художником, делающим успехи, Джейн и Нэлл – школьными подружками, а не сестрами. Энтони я наделил чертами молодого Тартюфа, ханжи-чиновника, Джейн получилась бессловесно-покорной женой, а Нэлл мне пришлось, против собственного желания, польстить – ради драматической интриги: она «искренне» разрывалась между искусством и условностями, вынужденная решать – простить ли мужу измену, на чем и строилось все действие пьесы.
Некоторые ее ссоры с мужем-художником были почти дословно списаны с наших реальных скандалов, а заключительная сцена с Энтони – персонажем пьесы, где он с неописуемым лицемерием и самодовольством оправдывает свое вмешательство в жизнь лишившегося жены художника, была – Энтони реальный не мог сразу же не распознать этого – явной пародией на нашу первую встречу после того, как Нэлл от меня ушла. Драматургически это была одна из самых удачных сцен в неудачной, в общем-то, пьесе, и это лишь усугубило ее оскорбительность. Тут впервые меня подвела Андреа, позволив сочувствию ко мне затуманить ее обычно ясный взгляд на то, что на самом деле годится, а что – нет. Однако я сильно сомневаюсь, что ей удалось бы меня остановить: я был безрассуден в стремлении показать им всем, что я в действительности чувствую; но важно было не только это – пусть знают, что у меня гораздо больше возможностей взять публичный реванш, чем они думают.
Пьеса получила весьма сдержанные отзывы. Критики сожалели, что школьный учитель и его жена выглядят карикатурно, вся пьеса статична, а сюжет слишком однолинеен. Одна-две статьи, включая выволочку от Барни, были откровенно враждебными. Но рецензия, которой я ожидал со страхом и вожделением, как новичок-террорист ждет результатов взрыва своей первой бомбы, пришла раньше всех. К несчастью (я этого не желал, но и предотвратить не мог), в списке гастрольных поездок театра, поставившего пьесу, был и Оксфорд. Я сохранил письмо, датированное 9 января 1957 года.
Дэниел!
Два дня назад здесь, в Оксфорде, мы с Джейн посмотрели твоих «Победителей». Я думаю, что название пьесы сюда не годится. Нам кажется, это – поражение, попрание всякой человеческой порядочности. Речь не просто о том, что пьеса – злобная карикатура на наши истинные отношения, которую ты счел возможным выставить на всеобщее обозрение; не о том, что, как ты понимаешь, очень многие легко догадаются или подумают, что догадались, чьи имена скрываются под столь неудачным (боюсь, намеренно неудачным) камуфляжем; и даже не о том, что ты, непонятно почему, счел возможным излить свою желчь на Джейн и на меня, да еще за то, в чем, как ты знаешь, мы ни сном ни духом не виноваты. Больше всего меня потрясло, что ты явно желал продемонстрировать, что не несешь ответственности за свои поступки и что вина за твою неспособность сохранить верность Нэлл целиком лежит на пей и на нас с Джейн. Это свидетельствует о таком извращенном восприятии морали (я пишу это не как католик и не как философ, а просто как человек, когда-то считавшийся твоим близким другом), что мое письмо скорее всего никак тебя не затронет. Боюсь, теперь у меня появились основания усомниться, осталась ли в тебе хоть капля порядочности и способности к честной самооценке.
Разумеется, искусство должно основываться на реальной жизни; и, разумеется, значительная его часть неминуемо уходит корнями в жизненный опыт художника; попятно также, что какой-то своей частью этот опыт может оправдать стремление художника к публично осуществляемой мести. Непонятно мне только, как художник, обладающий мало-мальским чувством ответственности, может использовать свое искусство для того, чтобы возложить собственную очевидную вину, да к тому же еще с такой обстоятельностью, на людей совершенно невиновных. Даже если бы мы с Джейн не были католиками, с присущими католикам взглядами на сущность брака, предположение, что мы могли подговаривать Нэлл уйти от тебя, было бы смехотворным. На самом деле паши советы, вплоть до самого развода, были совершенно противоположны тем злобным инсинуациям и недостойным целям, которые ты нам приписываешь, притворяясь, что сам веришь в это. Что же до тайных мотивов, на которые ты намекаешь в одной из сцен (влюбленность пошляка-учителя – то бишь меня – в жену художника), это лишь еще раз доказывает твое возмутительное пристрастие к извращению реальности. Ты глубоко ошибаешься, полагая, что я завидую твоей успешной карьере. Даже если бы и были у меня склонности или намерения в этом плане, я без сожаления отказался бы от них, увидев, как пагубно эта карьера повлияла на твой характер.
Мы с Джейн вопрошали свою совесть, стараясь попять, в чем наша вина, обдумали свои поступки, все свое поведение в последнее время, и все же не смогли попять, чем заслужили такое. Чувство гнева уже прошло, осталось лишь чувство жалости. Не знаю, может быть, к этому вынудил тебя твой теперешний образ жизни, но нам кажется, что где-то когда-то ты сам выбрал негодный путь. Невозможно поверить, что в глубине души ты не понимаешь, что сотворил, и что когда-нибудь, когда ты придешь в себя, ты не пожалеешь горько о том, что написал такой по-детски мстительный пасквиль.
Мы не можем отплатить тебе той же монетой, не можем ответить публично или привлечь тебя к суду за клевету; мы можем лишь страдать молча. Это ты тоже понимал с самого начала. А что, по-твоему, сможем мы сказать Кэролайн и собственным детям, когда, повзрослев, они сумеют прочесть и понять твою пьесу? «Гению все простительно»? Это утверждение, и прежде сомнительное, остается таким и по сей день. Да я и не полагаю, что ты подпадаешь под эту категорию.
Отвечать па это письмо не нужно. Не нужно пи извинений, ни оправданий. Я сообщил Нэлл, что с этого момента ни Джейн, ни я ни в коем случае не согласимся выступать посредниками между вами и не станем предоставлять свой дом для твоих встреч с дочерью. Отныне будь добр по этому поводу обращаться к адвокату Нэлл. Очевидно, своей пьесой ты и хотел вынудить пас к этому – иначе расцепить твой поступок мы не можем. Нам ясно, что мы для тебя больше не существуем; с этих пор и ты больше не существуешь для нас.
Письмо было написано от руки и подписано полным именем. Я сразу же передал его Андреа – мы как раз завтракали – и внимательно вглядывался в ее лицо, пока она читала. Оно было совершенно бесстрастным, когда она наконец подняла на меня глаза:
– Ты удивлен?
– Пожалуй, нет.
– Будешь отвечать?
Что толку? Он глух, как камень. – Андреа снова взглянула на письмо. – Разумеется, они «поддерживали линию партии», выступая за прочность семьи. Но я голову готов прозакладывать – они всячески давали Нэлл понять, что обо мне думают на самом Деле. – Андреа все еще разглядывала письмо, словно оно убеждало ее гораздо больше, чем я. – Да он небось упивался каждым словом, сочиняя эту обличительную проповедь. На злобу дня.
– Почему «на злобу дня»?
– Так ведь Пепельная Среда 140! Божие проклятие на головы грешников.
И тут я рассказал ей про Джейн: мне так отчаянно хотелось, чтобы хоть один человек оказался на моей стороне. В результате часть грехов была мне отпущена; со временем, так как мы часто вместе рассуждали об этом, я получил и почти полное их отпущение, во всяком случае, что касается Андреа. Я думаю, «двуличие» Джейн она каким-то образом соотнесла с тем, как ее муж-католик использовал свою веру для оправдания собственного чудовищного эгоцентризма.
140
Пепельная Среда – день покаяния, первый день Великого поста в Англиканской церкви. Название происходит от обычая помечать пеплом лбы кающихся грешников.
