Музыканты - Нагибин Юрий Маркович (книги без регистрации .txt) 📗
Директор был так ошеломлен, что не стал выкручиваться.
- Поневоле струсишь, - понуро согласился он. - Аристократы запаслись тухлыми яйцами.
- Плевать! - гневно и презрительно бросил новый, непонятный Кальман. - Простая публика за нас.
- Успех создает партер, а не галерка.
Кальман и сам так считал, но сейчас им двигала сила, чуждая здравому смыслу, расчетам, логике и тем несокрушимая.
- Тогда я забираю «Княгиню чардаша». Найдется кому ее поставить.
«А вдруг он согласится?» - пискнуло мышью внутри.
- Вы хотите меня разорить? - Из директора будто разом выпустили весь воздух - о, мудрая, проницательная Паула! - Ладно. Пусть немного спустят пары. На следующей неделе дадим премьеру. Но если провал… - Директор открыл ящик письменного стола и вынул свернутую в кольцо веревку, присовокупив выразительный жест.
- Я составлю вам компанию, - усмехнулся Кальман…
…Непонятные вещи творились вечером и ночью после отложенной премьеры вокруг «Иоганн Штраус-театра». Светская толпа, не привыкшая оставаться с носом, яростно разнуздалась. Аристократы, блестящие военные, богачи сломя голову кинулись в ближайшие рестораны и бары и забушевали там в гомерическом кутеже. Ничего подобного не видели в чопорных окрестностях старого венского театра. Светские львицы перепились и вели себя, как уличные девки; принц Лобковиц открыл бутылку шампанского прямо в лицо своему другу, получил пощечину и вызвал его на дуэль; кто-то из младших Габсбургов пытался оголиться, его кузина успешно осуществила это намерение. Было во всем что-то надрывное, истерическое - от предчувствия надвигающегося краха.
Под конец, чтоб не пропадал товар, устроили перестрелку тухлыми яйцами. Одному рослому капитану с глупо-вздорным лицом дяди Эдвина угодили прямо в глазницу с моноклем…
…Наконец премьера состоялась. Уже выходная ария Сильвы произвела фурор. Театр раскалывался от аплодисментов. Приблизив губы к уху сына, старый Кальман прокричал, обливаясь слезами счастья: «Какой триумф! Если бы покойный Бела видел!..» «Сколько?» - спросил сын, потянувшись за бумажником. Папа сделал жест: мол, еще поговорим и, вытянув манжету, стал делать какие-то подсчеты угольным карандашом…
Папа Кальман не успел закончить подсчет доходов от «Сильвы», когда аристократы решили дать бой. Едва граф Бони, офицер, несущий исправно службу лишь в уборных артисток варьете, вывел кордебалет с залихватской песенкой «Красотки, красотки, красотки кабаре!», как поднялся тот самый рослый надутый капитан с моноклем и зычно, словно на поле боя, крикнул:
- Позор!..
И другие зрители-аристократы подхватили его крик.
Дирижер невольно приглушил оркестр. Бони оборвал песенку, испуганно замерли красотки кабаре.
- Австрийские офицеры не юбочники! - витийствовал капитан. - Они проливают кровь…
- В партере! - послышался голос с галерки, покрытый смехом простых зрителей.
- Оскорбление армии!..
- Поругание чести!..
- Долой!..
Папа Кальман глянул на поникшего сына, вздохнул и носовым платком смахнул цифры предполагаемых доходов.
И тут в королевской ложе выросла фигура кронпринца Карла, мгновенно узнанного всеми.
- Молчать! - грозно прикрикнул он на капитана. - Молчать! - приказал всему партеру.
Шум смолк, офицер вытянулся с глупым и удивленным лицом.
- Продолжайте! - кивнул кронпринц дирижеру и опустился в кресло.
Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала музыка.
Папа Кальман вытянул манжетку и вновь выстроил колонку цифр.
Капитан не успел сесть на место, как пущенное с галерки тухлое яйцо по-давешнему залепило ему глазницу с моноклем…
…Шла чудовищная война. Но даже колючая проволока, перепоясавшая тело Европы, разделившая ее на два непримиримых лагеря, не могла помешать победному шествию «Княгини чардаша». В Россию оперетту завезли австрийские военнопленные, ставившие ее в своих лагерях. Трудно сказать, как попала она к французам и их союзникам. На фронте происходили такие сцены: проволочные заграждения, ходы сообщений, окопы, пулеметные гнезда, закамуфлированные орудия… Громко распевая «Частица черта в нас», немецкие солдаты дают залп по французским позициям. Удар попадает в цель. С фонтаном земли взлетают бревна, какие-то железяки, красные штаны пуалю.
«Любовь такая - глупость большая!» - поют французские артиллеристы и шарахают из гаубиц по немецким окопам. Меткий удар: вскипает земля, взлетают на воздух разные материалы и глубокие каски, начиненные тем, что они призваны оберегать…
И несмотря на такой успех, а вернее, в силу его, «Княгиню чардаша» сняли из репертуара «Иоганн Штраус-театра». Этому предшествовал визит к Кальману видного журналиста из влиятельнейшей правительственной газеты. Журналист был похож на борзую: сух, востролиц, породист.
- Господин Кальман, - сказал он строгим голосом, - вас не смущает, что музыка «Княгини чардаша» служит и нашим, и вашим? Ее поют и по эту, и по другую линию фронта и даже на передовой - солдаты противостоящих армий.
- Новое обвинение! - насмешливо бросил Кальман. - Не дает кому-то покоя моя скромная оперетта!
- Но согласитесь, что…
- Я не милитарист, - перебил Кальман, - и не вижу в этом ничего плохого. Если люди со смертоносным оружием в руках поют о любви и женщинах, это поможет им сохранить душу. Что и требуется. Ведь все войны когда-нибудь кончаются, - и, глядя на быстро бегающее вечное перо, добавил: - Прошу передать мою мысль без искажений.
- Уж вам ли жаловаться на прессу, господин Кальман! - с двусмысленной интонацией отозвался журналист.
- Ну знаете! - вскипел Кальман. - Трюк, который сыграли со мной газетчики, мог бы зародиться разве что в голове Макиавелли. Я сам был журналистом и знаю эту кухню изнутри, но здесь писаками управляла чья-то могучая рука.
- Что вы имеете в виду?
- Вся пресса, за редким исключением, обвиняет меня в низкопоклонстве перед высшим светом. Я, видите ли, подкуплен знатью. И почему-то этим особенно возмущены монархические газеты, ваша в первую очередь.
- В нашей стране каждый имеет право на собственное мнение, - сентенциозно заметил журналист.
- Вот именно: на собственное! А это мнение навязано. Что писали после премьеры «Княгини чардаша»? - Он вытянул наугад какую-то газету из кучи, наваленной на журнальном столике. - «Кальман должен был представить на сцене офицеров императорской армии и благородных господ, но публику вынудили терпеть «Публичное осмеяние представителей высшего общества нашей монархии» и дальше: «Пусть жандармерия примет надлежащие меры, чтобы в дальнейшем предотвратить подобные оскорбления лиц высшего круга и не делать их предметом осмеяния со стороны подлого народа». Великолепно: жандармерия против оперетты! - Он взял другую газету. - «Недопустимая бестактность по отношению к высшему кругу». И как, скажите на милость, произошел головокружительный прыжок от этих обвинений к прямо противоположным: я, видите ли, певец титулованных особ?
Журналист потупился. Теперь он был похож на борзую, нагадившую в комнатах и ожидающую порки.
- Не знаете? - усмехнулся Кальман. - Да знаете отлично! Надо вбить клин между мной и демократически настроенной публикой. А теперь еще хотят добавить обвинение в антипатриотизме. Для этого прислали вас.
Журналист быстро поднялся.
- Не смею злоупотреблять вашим терпением.
- Попутный ветер!..
И журналист поспешно ретировался.
Из кухни вышла Паула в белом фартучке.
- Зачем ты тратишь силы на эту гнусь? Что они могут тебе сделать? Для всей Вены ты теперь «дер Кальман».*
* В немецком языке артикль к имени не прилагается. Это делают лишь в знак особого признания и почтения.
Но о н и знали, что делали. В один из ближайших дней, проходя мимо «Иоганн Штраус-театра», «дер Кальман» увидел поперек афиши «Княгини чардаша» жирную надпись «Отменяется». Не раздумывая и не колеблясь, он кинулся к директору.
