Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
Карлос Мартин предоставил нашему объединению во втором дворе лицея небольшое складское помещение с окнами, закрытыми в целях безопасности. Нас было пятеро, мы заседали и определяли задания для нашего следующего собрания. Никто из моих тогдашних коллег не сделал карьеру писателя, но дело было не в дальнейшей карьере, а в том, чтобы оценить возможности каждого. Мы обсуждали произведения друг друга и порой так горячились, будто это был футбольный матч. Однажды Рикардо Гонсалесу Риполю понадобилось выйти посреди спора, и он застал врасплох ректора, подслушивающего нас у дверей. Ректорское любопытство было оправданным, ему казалось неправдоподобным, что мы действительно посвящаем наше свободное время литературе.
В конце марта пришла весть о том, что в Национальном парке Боготы бывший ректор господин Алехандро Рамос выстрелил себе в голову. Никто не связывал этот поступок с его необщительным и, возможно, склонным к депрессиям характером. И никто не находил разумных причин кончать жизнь самоубийством именно рядом с памятником генералу Рафаэлю Урибе Урибе, участнику четырех гражданских войн и политику-либералу, который был убит ударом топора двумя фанатиками во дворе Капитолия. Делегация лицея во главе с новым ректором присутствовала на похоронах Алехандро Рамоса, оставшегося в нашей памяти символом ушедшего времени.
Интерес к национальной политике был в интернате довольно поверхностным. В доме бабушки и дедушки я слышал много раз, как говорили, что единственная разница между двумя партиями после Тысячедневной войны заключалась в том, что либералы ходили к пятичасовой мессе, чтобы их не видели, а консерваторы — к восьмичасовой для того, чтобы завоевать доверие верующих. Тем не менее настоящие различия начали вновь проявляться тридцать лет спустя, когда партия консерваторов потерпела поражение и первые либеральные президенты стремились открыть страну новым мировым веяниям. Проигравшая партия консерваторов, потеряв свою абсолютную власть, в далеком сиянии Муссолини в Италии и в сумерках генерала Франко в Испании, наводила порядок и чистоту в своем собственном доме, в то время как президент Альфонсо Лопес Пумарехо в свое первое правление вместе с плеядой молодых и образованных людей старался создать условия для развития современного либерализма, возможно, даже не отдавая себе отчета в том, что этим способствовал историческому фатализму, разделяя нас на две половины, на которые был расколот мир. И это было неизбежно. В одной из книг, которые нам давали читать учителя, я вычитал сразу запомнившуюся фразу Ленина: «Если ты не занимаешься политикой, то политика займется тобой».
Тем не менее после сорока шести лет пещерной гегемонии президентов-консерваторов начинал казаться возможным и мир. Три молодых президента, обладая новым, современным мышлением, открыли перспективу либерализму, который, очевидно, был способен рассеять туман прошлого. Альфонсо Лопес Пумарехо, самый значительный из троих, смелый реформатор, был переизбран в 1942 году на второй срок, и ничего, казалось, не могло нарушить установленный темп перемен в стране. Поэтому на первом курсе лицея мы поглощали новости о войне в Европе с такой жадностью, с какой никогда не интересовались нашей государственной политикой. Газеты доставлялись в лицей только по особым случаям, поскольку у нас не было привычки читать их. Отсутствовало и портативное радио, и только в комнате учителей стоял старый проигрыватель, который мы включали на всю громкость во время танцев в семь часов вечера. Поэтому далеко не сразу узнали и осознали то, что бушует самая кровавая и беспощадная из войн человечества.
Политика ворвалась в жизнь лицея. Мы разделились на группы либералов и консерваторов и так впервые узнали, на чьей стороне каждый из нас. Возникла внутренняя партийность, сердечная, но настолько академичная по сути, что вскоре вылилась в то самое состояние духа, которое начинало разлагать и всю страну. Первоначальная напряженность была едва заметна, никто не сомневался в позитивном влиянии Карлоса Мартина, стоящего во главе преподавателей лицея, никогда не скрывавших своих взглядов и убеждений. Новый ректор не был активным членом какой-либо партии. По крайней мере он разрешил нам слушать вечерние новости в зале по радиоле. С тех пор политические известия одержали верх над танцевальной музыкой. Ходили даже слухи, что в его кабинете висел портрет то ли Ленина, то ли Маркса.
Следствием нашей начавшейся политизированности стала угроза мятежа, однажды чуть не вспыхнувшего в лицее. В дормиторий мы вместо чтения и сна яростно кидались подушками и башмаками. Я так и не смог вспомнить, какой же на самом деле была причина, но полагаю — и несколько участников той бузы согласны со мной, — что это случилось из-за одного эпизода книги «Кантакларо» Ромула Гальегоса, которую читали вслух той ночью. Мы устроили небывало страшный погром.
Немедленно позвали Карлоса Мартина. Он вошел в дормиторий, несколько раз прошел его от одного конца до другого в полной тишине, вызванной его появлением. Затем, в приступе авторитаризма, несвойственном его характеру, приказал нам покинуть дормиторий в пижамах и тапочках и собрал нас на холодном дворе. Там он прочитал нам отповедь в стиле Каталины, и мы вернулись продолжать ночной отдых, уже соблюдая полный порядок. Это была единственная стычка, которую я помню за время моего обучения в лицее.
Студент Марио Конверс, который в том году перешел на шестой курс, поддержал наше безрассудное намерение делать газету, непохожую на те, что выпускались в других колледжах. В первую же нашу встречу он мне показался настолько убедительным, что я решил стать ее главным редактором и стал им, много обещавшим, но не имевшим четкого представления о своих обязанностях. Окончательные приготовления к изданию газеты совпали с арестом президента Лопеса Пумарехо группой высокопоставленных военных 8 июля 1944 года, когда он находился с официальным визитом на юге страны. Факты, изложенные им самим, чрезвычайно ценны. Он рассказал поучительную для исследователей удивительную историю, согласно которой совершенно ничего не знал о происходящем до момента своего освобождения. Он был настолько точен в изложении фактов реальной жизни, что переворот в Пасто остался одним из самых нелепых эпизодов национальной истории.
Альберто Льерас Камарго, находясь еще в своей первой официальной должности, усыпил своим голосом и великолепной риторикой бдительность страны, он в течение нескольких часов выступал по Национальному радио, до тех пор, пока президент Лопес не был освобожден и порядок не был восстановлен. Но тяжелый осадок, сопровождавшийся резкой критикой прессы, был неизбежен. Прогнозы же были самыми неопределенными. Консерваторы управляли страной с момента получения независимости от Испании в 1830 году и до победы на выборах Олаи Эрреры век спустя, за это время не допустив никаких попыток либерализации системы. Либералы, в свою очередь, становились все более умеренными в стране, которая шла вперед, оставляя истории жалкие остатки от себя самой. В те времена существовала элита молодых интеллектуалов, поддавшихся искушениям власти. Хорхе Элиесер Гайтан был более решительным и жизнеспособным ее представителем. Он стал одним из героев моего детства благодаря своей деятельности, направленной против репрессий на банановых плантациях, о которых я многое слышал, не понимая, о чем шла речь, пока не вырос.
Моя бабушка восхищалась им, но я думаю, что ее волновали его политические убеждения, в то время имеющие много общего с коммунистическими идеями. Я стоял позади него, когда на площади Сипакиры он произносил с балкона громовую речь. Меня поразили его череп в форме дыни, гладкие и жесткие волосы, кожа настоящего индейца, громкий голос и манера говорить, как у уличных мальчишек Боготы, возможно, утрированная из политических соображений. Его речь была не о либералах и консерваторах или эксплуататорах и эксплуатируемых, о которых говорили все, а о нищих и олигархах, слово, которое он неустанно повторял почти в каждой фразе, а я услышал тогда впервые и поспешил отыскать его в словаре.
