Остров - Голованов Василий (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Замечательна мысль Розанова: «Если на всемирном суде русские будут когда-нибудь спрошены: „Во что же вы верили, от чего никогда не отреклись, чему всем пожертвовали?“ – быть может, очень смутясь, попробовав указать на реформу Петра, на „просвещение“, то и другое еще, они найдутся в конце концов вынужденными указать на раскол: „Вот, некоторая часть нас верила, не предала, пожертвовала…“»
Конечно, в попытке колгуевских «староверцев» устроить беспорочную жизнь там, где природа убийственно безжалостна к человеку, чувствуется глубина отречения от всего земного соизмеримая разве с отчаянием. Или с какой-то исступлённой, почти что пугающей и, конечно, для нас уже недоступной верой в чудесное заступничество Спасителя Христа. Должно быть, такого накала религиозные чувства, действительно, достигали только в «гонительные» века христианской истории.
Мог ли Спаситель Христос предполагать, что не в Иудее, не в Армении (куда приглашал его погостить царь Абгар) и не в сопредельном Египте, а где-то на краю мира, где земля на короткое время оттаивает только летом и где по этому одному сами излюбленные притчи его о зерне, о виноградаре и о смоковнице не могут быть восприняты иначе, как сказочное иносказание – слово Его будет принято как последняя животворная истина и люди пойдут на смерть, веруя во спасение по слову Его?
Ответа нет.
Как Он попал сюда, на призрачный, скрытый морозными туманами остров?
Поразительно: семьдесят человек, от евангельских событий отделенные тысячами километров и семнадцатью веками мировой истории, движимые образом и словом Его, приплыли к этим неприветлевейшим берегам для райского пустынножительства…
Кто они – безумцы? Святые? Да и подлинно ли Его образ привезли с собою они? Ведь земля Израиля далека, и непонятны образы её, расплывчаты картины, и разум подсказывает, что тот Иисус «царь иудейский», что принял мученическую смерть на Голгофе, должен так же мало походить на русского Исуса Христа, как мало похожа пустыня библейской Палестины на пустынные берега Колгуева-острова… Но разум ничего объяснить не в силах. С Его образом, с Его ликом, ревниво оберегаемым древним иконописным каноном от «своерассудительного живописания» и украшательства, приплыли они сюда. С Его именем на устах умерли. И земля эта была для них райской, священной землей, невидимой церковью, ибо Он пребывал здесь среди них.
Так кто же был здесь? И кто умер вместе с ними? Каким узрели они Его, отправляясь вослед ему в столь дальние пределы?
Ответа нет.
И единственное, что можно еще сделать, стоя у основания раскольничьего креста – это просить у них прощения за то, что мы сделали с этой землей, чтобы найти в ней и отнять у неё нефть – лёгкое, почти даровое богатство.
– Простите нас, братья, мы не только «иотой», мы всем поступились, и потеряли бога, и вот, испакостив, убили всё вокруг, и теперь тоже умираем, ничего не обретя…
Да, любимая, я мечтал привезти тебе в подарок прекрасную страну, а очутился на земле, где ничего не остается, как терпеть проклятие, довлеющее над нею. Потому что я не знаю, как снять его. Я закрою глаза и попытаюсь представить: зелень тундры, фигуру колдуна, склонившегося над землёй…
Осторожно раздвигая руками куртинку незабудок, он обнаруживает родник: бездонное око воды, вглядывающееся в него. И он тоже завороженно смотрит в это темное око, он целует его, впивая чистую ледяную подземную силу. Но вот вода тускнеет и становится как зеркало: один за другим мелькают в нём ворон, орёл, белая сова. Он поднимает с земли зеркало – серебряный бубен, увешанный колокольчиками, легонько встряхивает его – и духи тундры настораживаются. Он скажет пророчество. Он несколько раз звонко ударяет в серебряный бубен и начинает камлать. Куропатки испуганно порскают в разные стороны, заметив падающего с неба орла, казарки стаей бросаются с берега в море, чайки замирают на лету. Он исступленно ударяет несколько раз и грохот белого серебра, сравнимый разве что с грохотом большого оркестрового гонга в финале патетической симфонии, пробуждает его: он стоит на морском берегу, заваленном мусором, в разорванных сапогах и засаленной телогрейке, и зачем-то силится удержать под мышкой большую ржавую бочку из-под солярки. Он стар и пьян. И всё пророчество его – это хриплый, отчаянный крик погибающего существа. Ибо поверь, люди здесь чувствуют, что край времен наступил.
Я думал, что уйдя из поселка, мы расстанемся с проклятием смерти, которая там, в Бугрино, всё, всё исчернила своим крапом – ржавые остовы кораблей, разбитые настилы улиц, обветшалые дома, самих людей… Но я ошибся. Вот мы стоим на краю земли, на прибрежном песке. Везде вокруг нас – воды Ледовитого моря. Где-то за горизонтом – мир. Волны, набегающие издалека, изредка приносят и выбрасывают на берег вещи. Сложив эти вещи одну к одной, как буквы, мы, возможно, прочтем очень важное послание, которое позволит этот мир понять. Но пока многих букв не хватает и мы рассеянно перебираем рукой россыпь мировой азбуки. «С» – снаряд, снарядные ящики, спутанные веревки. «П» – противогаз, поплавки рыболовных стей. «Б» – бочки, бутылки, банки из-под пива. «В» – кусок вертолетной обшивки. «Г» – гвозди, вколоченные в брёвна. «К» – контейнеры для посуды… Алик и Толик вспоминают, как люди находили на Кошке бомбы, «ушастые» морские мины, оставшиеся от сплошных минных полей времен Второй мировой войны…
Полдюжины букв – скудновато для языка, пригодного для общения. Да и возможно ли оно? Вообразим себя на миг посланцами другой цивилизации, случайно приземлившимися на Колгуеве. Здесь, около бывшей пилорамы, где мы ночуем, или на Кошке, куда течением стаскивает весь прибиваемый к берегам острова мусор мира. Мы пытаемся, естественно, умозаключить, что происходит на приютившей нас планете. Мы ничего о ней не знаем, но быстро убеждаемся, что на ней существуют различные по сложности формы жизни, и что одна из них производит специфические материальные объекты, не являющиеся, непосредственно, отходами жизнедеятельности. Мы пытаемся постичь их назначение. И вот, постигаем… Повторяю, мы не знаем многого, почти ничего. Не знаем о затопленном в 1978 году возле Колгуева лихтере «Никель» с радиоактивными отходами, не знаем, соответственно, ни о базах атомных подводных лодок под Мурманском, ни о ядерном полигоне по соседству, на Новой Земле, ни уж тем более, о других базах и полигонах в более отдаленных уголках мира. Мы вообще ничего не ведаем ни о политической, ни о военной, ни о какой бы то ни было другой истории вида homo sapiens и судим о нем исключительно на основании того, что видим.
Катастрофа. Она только что произошла или происходит в настоящий момент. Вот единственное умозаключение, которое, не кривя душой, можно сделать, изучая следы человеческого обитания на доставшемся нам клочке земной поверхности. Мы вынуждены оговорить, что это суждение очень частное. И весьма вероятно, что оказавшись в иных уголках Земли, мы сделали бы о человеческой деятельности иное умозаключение. Но ничего не поделаешь – мы в роли неких посланцев очутились здесь и видели безумие мира. Оно близко. Оно грызет мир без устали, как крыса. Оно торопится, пока некому остановить его и Земля осталась без богов. По крайней мере, земля Колгуева. Ибо боги не для того, чтобы отпускать грехи и исполнять желания. Боги для того, чтобы удерживать мир в равновесии, чтобы люди знали, что существенно, а что нет. И поступали бы по существу.
В книге Ады Рыбачук, которая Колгуев представляет земле прекрасной и очень еще близкой мифическому началу времён, есть такой эпизод: собрав чумы, ненецкие женщины подметают тундру гусиными крыльями, чтоб на месте стойбища не осталось ни соринки… После всего, что довелось увидеть, пример столь благоговейного отношения к Земле кажется красивой выдумкой. Но это не выдумка. Сквозь покровы нашего времени следы подобного отношения вполне еще различимы. Собственно говоря, это следы богатейшего когда-то мифопоэтического узора, во многом общего для всех северных народов, в котором человек сплетен живыми и неразрывными нитями со всем, что его окружает.
