Трепет намерения - Берджесс Энтони (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
— Тео, ты все-таки свинтус, — проговорил Хильер. — Что ты делаешь с малышами?
— Это все Беллами, — чуть не плача выкрикнул Теодореску. — Беллами так со мной сделал. Они меня заманили в комнату старосты и заперли дверь. Я звал на помощь, но никто не слышал. А они хохотали.
— У тебя привычки вонючего инострашки. Я-то знаю, что ты сделал с тем малышом на хорах.
— Ни с кем я ничего не делал. Честное слово. Теодореску разревелся. Небритый, измазанный в мазуте матрос, стоявший под вывеской «Gastronom», которая венчала вход в продуктовую преисподнюю, отрыгнул — долго и певуче. Теодореску неуклюже побежал.
— Все против меня! — прокричал он, хлюпая носом. — Я хочу только одного — чтобы от меня отцепились.
Он по-чарличаплински завернул за угол. Двое моряков посторонились, уступая дорогу надвигающейся громадине, извергавшей непонятные слова. Хильер догнал его и принялся успокаивать:
— Да будет тебе, Тео, брось. Сейчас дохнешь морского воздуха и полегчает.
Они вышли к небольшому причалу, выложенному щербатым скользким булыжником. На босфорских волнах качались объедки. Двое заросших подростков (один был босым) при свете фонарика орудовали старым железным ломиком, пытаясь вскрыть какой-то контейнер. Заметив Хильера и Теодореску, турки вызывающе рассмеялись и удрали. Под унылыми навесами тянулись упаковочные клети, из которых доносилась крысиная возня. Где-то вскрикнула чайка, словно разбуженная ночным кошмаром.
— Тут можно славно побеситься, — сказал Хильер. — Давай-ка прыгнем в одну из этих лодок.
Вдали плясали мутные огоньки торгового судна. Где-то полным ходом шла вечеринка: до Хильера доносились исступленно-радостные — судя по всему, скандинавские — крики. Хильер подвел Теодореску к скользкому, с прозеленью краю причала.
— Осторожно, осторожно, — сказал Хильер. — Мы ведь не хотим бултыхнуться, правда?
Теодореску засыпал на ходу. Хильер смотрел на его громадную, обвисшую физиономию: от былого тучного благородства не осталось и следа.
— Паршивый инострашка ты, а не британец, — сказал Хильер. — Тебе даже до этой вот баржи не допрыгнуть.
Перед ними покачивалась пустая угольная баржа. Днище ее покрывал слой черной пыли. Выгруженный уголь, сваленный в кучи вдоль мола, поблескивал в лучах поднимавшейся турецкой луны. Порожняя посудина тихо похлюпывала метрах в полутора от причала.
— Не могу, — произнес Теодореску, мутным взором глядя на море. — Ненавижу воду. Холболлз, дурак старый, таскал купаться, а плавать толком не научил. Хочу домой.
— Трусишка, — подзуживал его Хильер. — Инострашка-трусишка.
— Рыбка с картошечкой. «Мамаша Шенстон». Хильер приподнялся на цыпочки и шлепнул Теодореску по левой щеке. Он старался ни о чем не думать. Боже, Боже, Боже. Неужели Теодореску и впрямь такой законченный мерзавец? Мог же просто выслушать все, что ему выложили. Безо всяких вопросов, безо всяких долларов… И имя ему сообщили, и месторасположение. Что он там говорил о свободе воли, о праве решать?
— Решай, Теодореску, — сказал Хильер. — Давай иди сюда. Койка узковата, но ты влезешь.
— Мать здоровый пирог прислала. А Беллами, гад, почти все съел.
— Ну, бьемся на пять шиллингов? Ставлю пять, что я прыгну, а ты сдрейфишь.
— Пять? — Он слегка встрепенулся. — На деньги не спорю. Джим, старый хрыч, орать начнет.
— Смотри, — проговорил Хильер примериваясь. Примерно в полуметре от планшира торчал деревянный выступ. Сойдет. — Внимание: раз-два.
Хильер играючи прыгнул на выступ. Даже дыхание не сбилось. Он смерил взглядом ничтожное расстояние, отделявшее его от причала, на котором нерешительно покачивался Теодореску.
— Давай, трусишка! Ну, давай, вонючка-инострашка. Нейтралишка ублюдочный, не дрейфь!
— Британец…— промямлил Теодореску. Он гордо, вытянулся, словно услышал звуки национального гимна. — Никакой не нейтрал.
И он прыгнул. Море, в которое неожиданно низверглась огромная туша, взметнулось, выражая свой протест, свой бессловесный, кипенный, тающий ужас, в самых курьезных формах: от едва узнаваемых пародий на женские прелести до исламских букв, по размеру годящихся на плакаты, от образчиков кружевной вышивки до крепостных башен, рушившихся под ударами молний. Вода зашипела, словно зашикавшие от возмущения зрители.
Оказавшийся между причалом и некрашеным бортом баржи, Теодореску прохрипел, ловя губами воздух:
— Подлюка! Скотина! Так нечестно. Знал, что не допрыгну.
— Ты забыл отпустить мне грехи, — сказал Хильер. Он вспомнил про рукопись Роупера, Хроника предательств отправится сейчас на дно. А с ней и пачки денег, целое состояние. Тусклые блики перстней сопровождали потуги Теодореску вскарабкаться по мшистой кладке причала. Не в силах удержаться на плаву, он, словно распятый, с воем пытался упереться в обе стенки своего хлябкого, хлюпкого склепа. Но единственное, что ему удалось, — это оттолкнуть баржу. Новый крик о помощи внезапно осекся: рот наполнился грязной водой.
— Беллами… финья… фонючая! — вопил он, задыхаясь.
Но старосты только посмеивались. Господи, взмолился Хильер, прибери его поскорей. Он спрыгнул на дно баржи, но ничего, кроме тяжелой лопаты, там не обнаружилось. Взяв лопату, он полез наверх и по звуку, еще не видя Теодореску, понял, что тот из последних сил цепляется за два склизких отвеса — каменный и деревянный. Хильер представил себе этот каннибальский завтрак: он бьет по черепной скорлупе до тех пор, пока на волнах не закачается алый желток. Нет, так не пойдет. Да и ни к чему —действие PSTX еще не кончилось. Хильеру почудилось, что Теодореску сложил руки подобно стоику, обутому в «испанский сапожок». Потом он произнес что-то на неизвестном Хильеру языке и, кажется, уже по своей воле (глаза закрыты, губы плотно сжаты) решился пойти ко дну. И пошел. Море ответило странной булькающей отрыжкой будто тотчас принялось его переваривать. Затем все успокоилось. Хильер затянулся своей бразильской сигарой и, пуская клубы дыма, засеменил к носу баржи. Прямо перед носом к причалу был прибит истрепанный спасательный пояс, смягчавший удары о камень. Ухватившись за него, Хильер без труда вскарабкался на причал. Теперь, когда с делами покончено (правда, он вдруг вспомнил о Корнпит-Феррерзе: тот показывал нос и издевательски хихикал), можно возвращаться домой. «Вот только где он, этот проклятый дом?»— подумал Хильер, вдыхая вечерние турецкие ароматы.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
— Так, все начинают пить, — крикнул телережиссер. — И никакой зажатости. Говорите, но не слишком громко. Помните: вы всего лишь фон. Пока не забыл, хочу сказать, что очень благодарен вам за помощь. Говорю не только от себя, но и от имени Би-би-си. Хорошо, все готовы к репетиции? Джон, готов?
Режиссер обращался к субъекту с бледным, похмельным лицом, сидевшему за стойкой бара. На него была направлена камера, сверху свисал микрофон. Перед ним стояла двойная порция ирландского виски, к которому он не прикасался и (бррр!) прикасаться не собирался.
— Все, снимаем, и кончено! — сказал режиссер.
— Микрофон фонит, — сообщил оператор. Пришлось настраивать микрофон.
— Так, снимаем, — скомандовал режиссер. — Пожалуйста, тише!
— А мы попадем в кадр? — неожиданно забеспокоился один из сидевших и зале. — Всех в кино покажут?
— Этого я гарантировать не могу, — раздраженно ответил режиссер. — Поймите, вы всего лишь фон.
— Но все-таки не исключено? Может, я и попаду в кадр, да? — Он дрожащей рукой взял стакан и осушил его одним махом. — Этого я не могу допустить. — Он поднялся. — Простите. Наверное, мне надо было раньше сообразить. Но, — в голосе его появились агрессивные нотки, — я привык пить именно в этом баре. И имею на это такое же право, как и все остальные.
— Не двигайтесь, — приказал режиссер. — Я не хочу, чтобы там было пустое место. В чем дело? У вас что, недруги есть какие-то в Англии?
