Рой - Алексеев Сергей Трофимович (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
– Заходи, заходи, именинник…
Он вошел в прихожую, заставленную связками книг, и сел на табурет. Дева, стоя спиной к нему, резал шпагат.
– Это ты под окном был? – вдруг спросил он, не оборачиваясь.
– Я, – не сразу признал Сергей.
– Ну как, на гулянке обошлось без ЧП? Все тихо? Завтра на кафедру телегу не прикатят?
Сергей молчал так, что Дева обернулся.
– Если не считать этого, – Сергей подал ему телеграмму.
Дева долго читал ее, тер ладонью рябые щеки, наконец отложил и снова взялся за шпагат.
– Я не просил его, – вымолвил Сергей. – У нас даже разговора не было!.. Я сам хотел, понимаете? Сам, без него!
– Плохо хотел! – с горячностью сказал Дева и отбросил нож. – Тебя вели, как бычка на веревочке!.. Сам…
– Я тестя не просил! – отрезал Сергей, возбуждаясь. – И когда в аспирантуру зачисляли, и сейчас.
– Ах ты, святая простота, – Дева всплеснул руками. – Ах ты, наивный паренечек… Где только глаза твои были? Голова где была?.. Или когда надо, ты слепнешь? Глохнешь? И провалы в памяти, когда надо?
– Но если я бездарь, если я в науке ноль, за каким чертом он меня тащит? Он же профессор! Потому, что я зять его?
Дева смерил Сергея взглядом:
– На комплимент напросился… Нет, ты не бездарь. Иначе бы и в зятья не попал. Дураков и впрямь тяжело тащить, однако и дураков тащат. А тебя-то что… Подсаживай только, с полу на печь, с печи на полати… Потом и ты станешь кого-нибудь подсаживать. Куда денешься? Рыльце-то в пушку… Божья помощь называется! Так с божьей помощью и сыты, и пьяны, и нос в табаке. А наука все стерпит. Тем более литературоведение.
Сергей молчал, закусил губу. Перед глазами стояла тугая связка томов Достоевского, накрепко опутанная суровым шпагатом. Книги были потертые, изработавшиеся, так что слетела краска с корешков и тисненое имя автора, казалось, написано углем. Дева свои лекции у первокурсников начинал с рассказа, как он парнишкой рвал уголь в шахтах Кузнецкого бассейна, как ходил на четвереньках по лавам с крепежным лесом на горбу и как потом, выбив из носа куски спекшейся угольной пыли, читал при свете горняцкого фонаря пронесенные в забой книги. Глядя на иссеченное лицо Девы, первокурсники ждали какой-нибудь героической истории, а он им два часа кряду объяснял, что такое штреки, квершлаги и спуски, как закладывать взрывчатку в шахтах, опасных по газу и пыли, и как оттирать кирпичом распаренные в душе мозоли на коленях и локтях, чтобы потом не трескались и не болели. Он наверняка знал, что над этими его лекциями посмеиваются, считают их чудачеством стареющего человека военной поры, однако, несмотря ни на что, гордился шахтерством и утверждал, что все научные работы он задумывал под землей на глубине пятьсот метров, а в науку ворвался с отбойным молотком.
Уж не эти ли книги носил Дева в забой?..
Сергей пошевелился и глубоко, с неожиданным всхлипом, вздохнул, будто наревевшийся ребенок.
– Что теперь делать? – тихо спросил он.
Дева пожал плечами, хотя взгляд был напряжен и задумчив.
– Тебя вон поздравили, на докторскую благословили… А ты хотел совета спросить?
– Хотел… Хотел спросить вообще, как дальше…
– Ну, выбор небольшой у тебя, – усмехнулся Дева. – Либо жди, когда еще подсадят, либо… тащи корову на баню, по-вятски. Как ты там вывел формулу-то? Самореализация через страдания?
– Может, не посылать документы в ВАК?
– Ишь ты! Это все картина! – опять усмехнулся Дева. – Глядите, я какой!.. Уголек надо добывать… Ложись-ка спать, утро вечера…
– Я домой поеду! – заторопился Сергей.
– Отберут права – что станешь делать?.. Как соску ведь отберут… – он захлопнул створки окна, звякнул шпингалетом;. – И вообще, гляжу на тебя – ты как этот… Ездишь, бегаешь, носишься. Фигаро, а не аспирант… У тебя что, аккумулятор потек? Знаешь, когда в забое аккумулятор потечет – на месте не устоишь. Он ведь на спине висит, а щелочь ниже спины течет…
Дева раскинул диван и начал стелить постель.
– А меня выселяют отсюда, – вдруг пожаловался он. – Сказали, завтра бульдозер придет… На шестой этаж поеду… Глядел уж с балкона – люди ма-аленькие ходят.
… С Ирмой он познакомился в ночной электричке, – когда был уже на третьем курсе и когда помаленьку осваивал «московскую» речь. Однако все равно сидел напротив нее полтора часа, молча переглядывался с ней и едва решился проводить.
Жизнь в городе у него началась с тихого мотовства, когда он за неделю вступительных экзаменов проел на мороженом четырнадцать рублей – сумму по тем временам не малую. Спас его тогда Мишка Солякин, дав взаймы три рубля на билет, – а то бы и до дома не доехал. Потом он без оглядки проматывал все свободное время, когда не вылезал из научной библиотеки. И в любви было то же самое безжалостное и стремительное мотовство, словно ее накопилось столько, что можно растрачивать, как перед концом света. Потом она говорила, что с детства ее учили, как вести себя с парнем, по каким словам и признакам определять, серьезные ли у него намеренья, и еще многому из того, что Ирме не пригодилось. Говорила и смеялась над собой, что он, вятский лапоть, взял ее без всякой науки, по-крестьянски, и она счастлива от этого (в то время она бредила образами из стихов Есенина). На четвертом курсе Сергей сделал ей предложение, после чего они и отправились в Новосибирск, показаться родителям.
Приехали наугад, без предупреждения, и оказались в пустой квартире. Будущие тесть с тещей улетели в Ленинград к родственникам. Сергей, переступив порог их квартиры, попросту ошалел: на стенах – от прихожей и до самой дальней комнаты – висели картины в золоченых рамах, сквозь темное стекло старинных книжных шкафов чуть просвечивали переплеты изданий прошлого века, новые книги заполняли огромные стеллажи от пола до потолка в круглой комнате-кабинете. Мебель, которую Сергей видел только в краеведческом музее, стояла здесь привычно и неотъемлемо, как ухваты за печью в стремянской избе. Но больше всего поразила коллекция картин и бронзового литья. Статуэтки, подсвечники, канделябры, вазы, сплетенные из бронзовых листьев, виноградных лоз и гроздьев, птицы и львы-пепельницы, парящие орлы и ангелы – все это стояло на шкафах, полках и даже на крышке рояля.
Ирме вначале было интересно показывать достопримечательности своего дома. Она водила Сергея по комнатам с высокими потолками – квартира была в солидном здании, построенном в сталинское время, – показывала полотна Айвазовского, Поленова, Корина, каких-то неизвестных крепостных художников, писавших портреты своих барынь, акварели и графические миниатюры. Илья Борисович был известен как собиратель живописи, Сергей не раз слышал об этом от Ирмы, но и представить не мог, насколько его коллекция значительна.
– Вот здесь я родилась и выросла, – говорила Ирма задумчиво. – И в детстве почему-то боялась этих картин и бронзы, особенно в сумерках…
Потом ей надоело водить экскурсию, и она попыталась вытянуть Сергея на лодочную станцию, где у нее был знакомый лодочник, чтобы покататься по реке, но Сергей будто прилип к дому. Глаза уже не разбегались, хотелось теперь все пощупать руками. Тогда, в первый приезд, ему казалось, что в этом профессорском доме все пропитано знанием, что в воздухе комнат витает дух высокой и настоящей культуры; ее свет будто исходил от картин, от бронзы, отлитой руками безвестных русских мастеров. Даже темная от времени мебель, казалось, светится, потому что не выстрогана, а как бы слеплена из дерева или тоже отлита.
Рассматривая бронзу, что была в шкафах, Сергей и нашел там предмет совершенно неожиданный – сапожную лапу, исклеванную гвоздями и наверняка сработанную в какой-нибудь деревенской кузне.
– Лапа зачем-то здесь, – сказал он, не зная, положить ли ее на место или выставить.
Однако Ирма сказала положить, поскольку лапа принадлежала ее деду, когда-то известному в городе сапожнику, который шил модельную женскую обувь.
На следующий день Ирма вдруг забеспокоилась:
