Туарег - Васкес-Фигероа Альберто (читаемые книги читать txt) 📗
Приблизительно через каждые два часа приходилось останавливаться из-за лопнувшей шины или из-за того, что колеса увязали в песке, и тогда водитель и кондуктор заставляли пассажиров выйти – вместе с козами, собаками и курами в корзинах, – призывая их помочь толкать или сидеть на обочине и ждать, пока не поменяют колесо.
Кроме того, каждые четыре часа требовалось залить в бак горючее самым примитивным способом: присоединив шланг к бидону, прочно закрепленному на крыше, а на склонах, когда им попадался крутой подъем, мужчинам не оставалось ничего другого, кроме как проделывать часть пути пешком.
И вот так – на протяжении двух суток: давясь, как финики в сумке из кроличьей шкурки, обливаясь потом и задыхаясь от невыносимого зноя, не ведая, сколько еще осталось до конца подобного мучения или удастся ли им когда-нибудь увидеть край однообразной пустыни.
Во время каждой остановки Гасель испытывал желание покинуть этот клоповник на колесах и продолжить путь пешком, каким бы длинным тот ни оказался. Однако на каждой остановке он понимал, что тогда ему придется не один месяц добираться до столицы, а каждый потерянный день, каждый час может иметь значение для Лейлы и его детей.
Поэтому он ехал дальше, несказанно страдая в заточении: ведь он больше всего любил одиночество и свободу, – терпя компанию болтливых торговцев, истеричных женщин, шумных детей и вонючих кур. Он не мог, как это удалось ему в «пустой земле», превратиться в камень, отстраниться от всего, что его окружало, добиться того, чтобы дух на время покинул тело.
Здесь каждая рытвина, крен автобуса, спустившееся колесо или отрыжка соседа возвращали его к действительности, и даже в самый темный час ночи ему не удавалось забыться коротким сном, который позволил бы восстановить силы или вернуться в воображении к семье.
Наконец мутным утром третьего дня, когда настойчивый и неотвязный ветер, швырявший в лицо тучи серой и удушливой пыли, мешал различить контуры предметов дальше пятидесяти метров, они миновали ряд саманных домишек, сухую балку, небольшую, отвратительно пахнущую площадь и остановились в самом центре того, что когда-то было рынком, а потом пришло в запустение.
– Конец маршрута! – крикнул кондуктор, выйдя из автобуса и разминая руки и ноги. Он осматривался вокруг, словно ему не верилось, что безрассудная идея – съездить в Эль-Акаб и вернуться живым и невредимым – в очередной раз закончилась благополучно. – Слава Аллаху!
Гасель вышел последним, взглянул на разрушенные стены рынка, угрожавшие обрушиться на его голову, стоит только ветру разыграться, и в растерянности обратился к водителю.
– Это столица? – осведомился он.
– О, нет! – весело прозвучало в ответ. – Это то место, до которого мы доехали. Если бы мы вздумали отправиться на этой развалине по центральному шоссе, нас упекли бы в психушку.
– А что мне надо сделать, чтобы добраться до столицы?
– Ты можешь сесть на другой автобус, но я тебе советую поехать на поезде, так будет быстрее.
– А что такое поезд?
Водителя, похоже, вопрос не удивил: наверняка это был не первый бедуин, которого он перевез за свою почти двадцатилетнюю тряску по пустыне.
– Будет лучше, если ты посмотришь собственными глазами… – ответил он. – Иди по этой улице и через три квартала, когда увидишь коричневое здание, там будет…
– Через три чего?
– Три квартала, три улицы… – Он широко обвел рукой. – Ладно, думаю, что там, где ты живешь, ничего такого нет… Иди вперед, пока не увидишь здание. Другого там не будет.
Гасель кивнул, взял винтовку, шпагу и кожаную сумку, в которой хранил патроны, кое-какую еду и все свои вещи, и зашагал в указанном направлении, однако его окликнул кондуктор с крыши автобуса:
– Эй! Здесь нельзя разгуливать с таким оружием! Если увидят, у тебя будут неприятности… Разрешение у тебя есть?
– Что?
– Разрешение на оружие… – Он помахал рукой. – Нет! Я уже вижу, что у тебя его нет… Спрячь это, а не то угодишь в тюрьму!
Растерявшийся Гасель застыл посередине бывшего рынка, не зная, что делать, и тут один из пассажиров, удалявшийся в противоположном направлении с чемоданом на плече, другим чемоданом в руке и свернутыми коврами под мышкой, навел его на мысль. Он догнал его.
– Покупаю у тебя ковры, – сказал он, показав ему золотую монету.
Тот даже не ответил. Схватил монету, поднял руку, чтобы Гасель мог завладеть его грузом, и пошел дальше, ускорив шаг, опасаясь, как бы глупый туарег не передумал.
Однако Гасель не передумал. Он раскатал ковры, завернул в них свое оружие, сунул их под мышку и направился к вокзалу.
Стоя на крыше автобуса, кондуктор несколько раз весело покачал головой.
Поезд оказался еще более грязным, неудобным и шумным, чем автобус. Хотя у него имелось преимущество: не лопались шины, – был и недостаток: он наполнял легкие пассажиров дымом и угольной пылью и с вызывающей отчаяние регулярностью останавливался во всех городах, поселках, деревушках и просто возле группы домов у дороги.
Стоило Гаселю увидеть прибывающий поезд – сверкающий, рычащий и изрыгающий клубы пара, словно чудище, коему самое место в историях негра Суилема, а не в действительности, – как его охватило безотчетное чувство паники. Пришлось призвать на помощь все свое мужество воина и все спокойствие имохара прославленного «Народа Покрывала», чтобы позволить потоку пассажиров увлечь себя и поспешно взобраться в один из обшарпанных вагонов с жесткими деревянными скамьями и окнами без стекол.
Он постарался все делать так, как делали остальные, положил свои ковры и кожаную сумку на багажную полку и сел подальше, в уголке, пытаясь приучить себя к мысли о том, что на самом-то деле это всего лишь подобие огромного автобуса, который едет по стальным рельсам в стороне от пыльных дорог.
Но когда он услышал свисток и локомотив резко сдвинулся с места под аккомпанемент фырканья, металлического скрежета и криков машиниста, сердце у него снова ухнуло вниз, и ему пришлось изо всех сил вцепиться в сиденье, чтобы не броситься очертя голову на перрон.
На спусках, когда поезд разгонялся почти до ста километров в час, воздух и дым беспрепятственно врывались в окна, а мимо Гаселя стремительно проносились столбы, деревья и дома, он думал, что вот-вот умрет от волнения, и с силой зажимал зубами край покрывала, чтобы не закричать, умоляя остановить адскую машину.
Затем, уже во второй половине дня, перед его глазами возникли горы, и он решил, что это ему снится, потому что никогда себе не представлял, что могут существовать такие громады, встающие будто непреодолимая преграда, крутые, высокие, с вершинами, покрытыми чем-то белым.
Он повернулся к толстухе, сидевшей сзади него, которая большую часть времени кормила грудью двух одинаковых младенцев, и спросил:
– Что это там такое?
– Снег, – снисходительно, с высоты собственного опыта, ответила женщина. – Укутайся, потому что скоро станет холодно.
И действительно, туарег в жизни не испытывал такого холода: вагоном завладел ледяной воздух, временами приносивший с собой микроскопические снежинки, вынуждая бедных, продрогших пассажиров заворачиваться во все, что было у них под рукой.
Когда уже почти в сумерки они остановились на крохотном полустанке в горах и проводник объявил, что у них есть десять минут, чтобы купить ужин, Гасель не устоял перед искушением, спрыгнул на землю и выбежал за пределы перрона, чтобы своими руками потрогать белый снег.
Это было удивительное вещество. Больше, чем холод, его поразило то, каким он был на ощупь: мягкая, слегка хрустящая масса, не поддающаяся описанию, которая исчезала у него между пальцами – не как песок, не как вода, не как камень, – отличалась от всего, к чему до сих пор прикасались его руки. Это его просто потрясло, вызвав чувство растерянности. Впечатление было настолько велико, что он не сразу заметил, что его практически голые ноги, обутые лишь в легкие сандалии, совсем закоченели.
