Купальская ночь - Вернер Елена (читать книги txt) 📗

Услышав о билете, Костя встревожился. Он и так понимал, что Кате утром пришлось несладко, и значит, вот во что это вылилось. Он велел бежать ей домой, чтобы лишний раз не злить мать, и пообещал прийти в ближайшее время, чтобы убедить Алену сдать билет. Катя исполнила его наказ.

Вернувшись домой, она села у окна и превратилась в слух, ожидая, когда в звуках деревенской улицы послышится самый любимый, рев мотоциклетного мотора. Она загадала: если перед его приездом по улице успеет прокатить другой мотоцикл, значит, Костя добьется от Алены милости. Через несколько минут с гиканьем промчались два колясочных «Урала» и рядом стайка худых, как воробышки, загорелых мальчишек на велосипедах – наверняка поехали нырять с моста. Катя воодушевилась.

Наконец явился и Костя. Дождавшись, когда он зашел в сени, Катя перемахнула через подоконник, обогнула угол дома и замерла под кухонными окнами.

– В общих чертах, – донесся до нее глубокий голос Кости, слегка смущенный. Звякнул Аленин смех:

– Конечно, и ее мама оказалась самодурой. Да? Можешь не говорить, я и так знаю. Ох, Катя, Катя… Когда человек воспитан на книгах, ему мерещится куда больше страстей, чем есть на самом деле.

Катя не могла поверить в то, что слышит все это. Неужели это та же самая Алена, которая еще несколько часов назад…

– Просто вы купили ей билет… – пробормотал сбитый с толку Костя.

– Конечно, купила. Уже двадцать второе августа! – воскликнула она. – Ей же скоро в институт. Она тебе рассказывала про институт?

– Да.

– Поступила, сама, без всяких взяток и блата. Лучший вуз страны, такая умница. Она должна уже возвращаться, Костя. Кончилось лето. Привести мысли в порядок, программу освежить в памяти. Учебники взять, узнать расписание, зайти на кафедру. Еще сумку, канцтовары всякие, одежды надо прикупить – дело-то не на один день, а она совсем раздетая у меня. Знаешь, мы же небогато живем, на мою зарплату, да в нынешние времена… На бот, бери блины. Сметаны или варенья?

– Да нет, спасибо.

– Давай-давай. Я пекла, старалась. Катюша надулась на меня, как мышь на крупу, отказалась… Хоть ты поешь.

Катя слышала позвякивание посуды, журчание чайной струйки, мерное динь-динь-динь ложки в замкнутом круге чашки. С минуту в кухне висело молчание.

– Я просто хотел вам сказать еще, – в тоне Кости сквозила решительность. – Что мне ваша дочь очень дорога.

– Молоко забыла! – По полу скрипнул стул, вздрогнула дверка холодильника, тренькнула эмалированная стенка бидона. – Ну-ну, продолжай?

– И этот билет… Так неожиданно. Мы, честно говоря, не готовы, вот так… Нужно же свыкнуться с мыслью о ее отъезде, как-то решить, что дальше…

– Вот сразу видно, ты местный, в Москву не ездишь. Понимаешь, теперь ведь с каждым днем билетов все меньше, они все дороже. К первому сентября все же в город из отпусков возвращаются, с каникул. Я купила билет на завтра, а на послезавтра уже на двадцать пять процентов дороже. Если сдавать его – то опять терять в деньгах. Понимаешь?

– Да.

– Вот видишь… Да и все-таки пойми, Кате надо учиться. Сейчас все это, ваши отношения, это важно, конечно, важно! Но… Институт… Учеба, профессия, это же все ждать не будет! Никто потом ничего на блюдечке с голубой каемочкой не принесет. Надо этим сейчас заниматься, это первостепенное. И если тебе Катя так дорога… как ты говоришь, то ты должен не препятствовать. Она должна получить образование. Как у нас без образования жить? Диплом сразу… Статус другой, перспективы. Не дворы же ей мести! Пора браться за ум. Останется неучем, и что, кому она такая нужна?

– Мне, мне она нужна, – с тихим отчаяние забормотал Костя, осекся и откашлялся. – Да нет, конечно, я все понимаю. Это правда важно очень. Просто…

– Слава Богу, мы поладили! – перебила она его. – А то я уж боялась, что ты, как все мужики местные. Шоб хозяйство, курей с десяток, жинка света белого не видит, семеро по лавкам и двадцать соток картошки. Ты не думай, это тоже, может быть, счастье, но… Я уехала в Курск учиться – и ни разу не пожалела. Когда Катя родилась, правда, было очень тяжело. Тогда жизнь чуть забуксовала у меня… Дети, семья, это все-таки в молодом возрасте скорее проблема. Надо самой было встать на ноги сперва, а потом уже… гнездо вить. Ну да ладно, что уж теперь… Просто, если ты действительно, м-м-м-м-м, если у вас серьезно, ты должен понимать, что ее будущее в первую очередь связано с учебой. Кате может показаться, что я тиран, но на самом деле я просто волнуюсь, переживаю за нее. Она же моя дочь.

И до Кати донесся Аленин вздох.

Катя ждала, что скажет Костя. Однако долго было совсем тихо. Ни звука. Катя собралась было глянуть в окно, но тут шаркнули ножки стула, и на стол опустилась пустая чашка.

– Я все понял, – в его глухом голосе было что-то, испугавшее Катю. – Спасибо, очень вкусные блины.

– Тебе спасибо, – миролюбиво отозвалась Алена.

– Мне пора. Во сколько завтра поезд?…

– Да я уже с Дубко договорилась, он нас с Катей отвезет, и меня обратно вернет.

– Но я все равно поеду. Попрощаться.

– Ах, да, конечно, поезжай. В восемь.

Катя нагнала Костю у калитки, обвила руками. Он вытолкнул ее на улицу, чтобы не было видно Алене из окон, и обнял.

– Ты ее не слушай. Забудь, забудь! – зачастила девушка.

– Твоя мама кругом права.

– Она не права. Мне надо учиться, я буду учиться! Только без тебя я не смогу, ни учиться, ни жить вообще! Ты предлагал мне выйти за тебя замуж! Ты должен приехать, как мы хотели…

– Я буду тебе мешать, мне кажется, – Костин лоб был весь исчеркан морщинами.

– Это ей так кажется, не тебе! Ты будешь мне помогать, – она продолжала мелко целовать его лицо. – Обещай мне.

– Дурочка… – с нежностью и безысходностью вздохнул он.

Но даже в этот последний день им не удалось быть рядом постоянно. Костя повез свою приболевшую маму на обследование в соседний город: в прясленской не было ни оборудования, ни даже перевязочных материалов и шприцев, хорошо хоть, что горло осматривали не при помощи палочки от эскимо. И пока он ездил, Катя не находила себе места. Она все прокручивала в голове подслушанный разговор, и не могла верить словам матери, ни единому. Алена казалась ей злым драконом, который хочет разлучить ее с Костей. Других объяснений происходящему она разглядеть не могла.

Вдобавок ко всему после обеда на пороге возникла Настена Сойкина.

– О, ну у нас тут прямо прощание славянки [13], – фыркнула Алена. С колкостью оглядела гостью, и покосилась на дочь. – Ты их почтовыми голубями вызываешь, что ли?

Кате захотелось ее ударить.

– В смысле? – Настена вытаращила глаза. Алена вместо ответа улыбнулась и вышла.

– Какая у тебя мама сегодня странная.

Катя вдруг не к месту хлюпнула носом.

– Пойдем на речку… – почти простонала она. – Не могу больше.

И там, рядом с искристой под солнцем Юлой, на мостках, скрытых со всех сторон кустами, Катя снова плакала. Она изливала душу Сойкиной, жаловалась, передавала слова матери, негодовала на ее двуличность и лживость.

– И мне все равно, если ты сейчас на задних лапках побежишь к Астапенко и все ей выложишь. Да мне плевать! – прорыдала она.

В ответ Настена, уже изрядно размякшая от Катиных переживаний, тоже всхлипнула:

– Кать…

– А?

– Прости меня… Я такая дура. Не знаю, что на меня нашло! Прямо как бес попутал, веришь? Я ж не хотела, чтобы Женька все это делала. Она меня заставила. И сплетни про тебя распускать тоже она придумала. А про порчу я была против. Я ей сразу сказала, что ничего делать не буду. И потом тебе сказала тоже. Прости меня, а? Я ведь пришла у тебя прощения просить. Не знала, что ты завтра уезжаешь… Ну, простишь?

И так она забавна была в своем бабском раскаянии, что Катя сипло, заревано хихикнула:

– Все, ладно. Хватит сопли на кулак мотать! А то Юла из берегов выйдет…

– Точно! – Настена с готовностью вытерла слезы. И, хоть мгновенно пришло в голову сравнение с наемными плакальщицами, Катя простила ее. По большому счету, теперь ей было все равно, и страсти и козни Жени Астапенко стали тем, что покойная баба Тося называла «морской пылью»…