Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗

— Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем.

Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал.

— Войдите.

Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло.

— Buon giorno, Benjamino! [66]

— Buon giorno, professore [67].

— Вас огорчает, что мы не будем читать Данте? — Он промолчал, но продолжал улыбаться. — Вчера утром я как раз думал о Данте. Поехал на велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и

L'alba vinceva l'ora mattutina, che fuggia innanzi, si che di lontano conobbi il tremolar della marina.

[68]

— Вы знаете, откуда это?

— Из начала «Чистилища».

Я оторопел.

— Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком просто, по-уличному. Разрешите звать вас Мино? — Он кивнул. — Вы знаете еще какого-нибудь Мино?

— Мино да Фьезоле.

— А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное?

— Может быть, от Джакомино или Бенджамино.

— А что значит Вениамин по-древнееврейски?

— Сын моей правой руки.

— Мино, у нас получается что-то вроде школьного экзамена. Надо это прекратить. Но я хочу на минутку вернуться к Данте. Вы когда-нибудь пытались выучить отрывок из Данте наизусть?

Читатель, возможно, осудит меня, но для преподавателя одна из самых больших радостей — наблюдать, как блестящий ученик демонстрирует свои знания. Все равно что пустить по кругу молодого рысака. Хороший ученик этому радуется.

Мино сказал:

— Не очень много, только знаменитые отрывки вроде Паоло и Франчески, Пии и еще кое-что.

— Когда графа Уголино заперли в Голодную башню вместе с сыновьями и внуками и много дней держали там без пищи, — что, по-вашему, означает этот спорный стих: Poscia, piu che'l dolor, pote il digiuno? [69] — Мино смотрел на меня. — Как бы вы это перевели?

— Тогда… голод… стал… более властен… чем горе.

— Как, по-вашему, это понять?

— Он… их съел.

— Многие выдающиеся ученые, особенно в последнее столетие, считают, что это значит: «Я умер от голода, который был сильнее даже моего горя». А что дает вам повод думать так, как вы сказали?

Лицо его выражало страстную убежденность:

— Потому что весь отрывок говорит об этом. Сын сказал отцу: «Ты дал нам эту плоть; теперь возьми ее назад!» И все время, пока он говорит — там, во льду на самом дне Ада, — он гложет шею своего врага.

— По-моему, вы правы. Ученые девятнадцатого века не желали признать жестокую правду. «Божественная комедия» была переведена в Кембридже, штат Массачусетс, Чарльзом Элиотом Нортоном, а потом еще раз Генри Уодсвортом Лонгфелло, с примечаниями, и братом Томаса Карлейля в Лондоне; и все они не пожелали прочесть ее так, как читаете вы. Из этого следует, что англосаксы и протестанты никогда не понимали вашей страны. Они хотели сладости без железа — без знаменитого итальянского terribilita [70]. Прятались, отворачивались от жизни с ее многообразием. Разве вы не встречали людей, которые делают вид, будто с вами ничего не случилось?

Он внимательно смотрел на меня, но ничего не отвечал. Я улыбнулся. И он улыбнулся в ответ. Я засмеялся. Засмеялся и он.

— Мино, чего вам больше всего не хватает из-за несчастья с ногами?

— Я не могу ходить на танцы. — Он покраснел. И мы оба расхохотались.

— Ну, а если бы вы потеряли зрение, чего бы тогда вам больше всего не хватало?

Он задумался:

— Что не вижу лиц.

— А не чтения?

— Для чтения есть заменители, а человеческих лиц ничто не заменит.

— Черт возьми! Ваша мать права. Очень жалко, что у вас нет ног, но тут, в голове, у вас полный порядок.

Так вот, читатель, я знаю, о чем он хотел со мной говорить, вы знаете, о чем он хотел со мной говорить (по цене два доллара в час); подозреваю, что и мать его знала, о чем он хочет со мной говорить: она как-то подчеркнуто пожаловалась, с его слов, что знакомые разговаривают с ним «неискренне». Казалось бы, случайно (но чем старше я становлюсь, тем меньше удивляюсь так называемым «случайностям») я пришел на эту беседу подготовленным — во всеоружии опыта, приобретенного пять лет назад.

Рассказ о том, что я испытал в 1921 году, — не праздное отступление.

Когда я демобилизовался (защитив Наррагансеттскую бухту, на которую никто не посягал), я решил продолжить свое образование; потом я поступил учителем в школу города Раритан, в Нью-Джерси. В те дни неподалеку от школы размещался госпиталь для ветеранов войны с ампутированными и парализованными конечностями. В госпитале самоотверженно трудился медицинский персонал и те, кто старался развлечь больных. Дамы из соседних городов предлагали свою помощь — мужественные дамы, ибо нелегко бывать там, где чуть ли не каждый из четырехсот мужчин потерял одну или две конечности. Дамы играли с больными в шашки и шахматы; учили играть на гитаре и мандолине; организовали занятия по акварели, ораторскому искусству и хоровому пению; ставили любительские спектакли. Но добровольцев явно не хватало. Четыремстам мужчинам только и оставалось, что по пятнадцать часов в день играть в карты, изводить нянек и сестер и скрывать друг от друга свой страх перед будущим. К тому же мужчин-добровольцев было мало; вернувшись с войны, американцы очертя голову кинулись в работу, наверстывая упущенное время. А никакой мужчина, если он сам не был солдатом, не захочет вступить в джунгли, населенные обезумевшими от отчаяния калеками. Поэтому начальник госпиталя обратился к директорам ближайших частных школ с просьбой прислать бывших военных на помощь заведующему развлечениями. Транспорт будет обеспечен. Несколько учителей Раританской школы (включая отставного капрала береговой артиллерии Т.-Т.Норта) каждый понедельник утром и пятницу под вечер грузились в транспортер и тряслись тридцать миль по дороге в госпиталь.

«Господа, — сказал нам заведующий развлечениями, — кое-кто из наших пациентов думает, что им надо обучаться журналистике. Им кажется, что можно заработать миллион, продав в „Сатердей ивнинг пост“ свои военные мемуары. Другие не желают вспоминать о войне; но хотят писать и печатать рассказы о Диком Западе или о бандитах и сыщиках. Большинство не кончило средней школы. Они не могут грамотно написать даже список белья для прачечной… Я разделю вас, добровольцев, на отряды. Каждому дается двенадцать больных. Они записались в кружок с большой охотой — об этом можете не беспокоиться. Ваши занятия будут называться: „Журналистика и литература для заработка“. Да, хотят они все, но я вас предостерегаю: внимание у них быстро рассеивается. Сделайте так, чтобы каждые четверть часа они могли поболтать. Большинство — по-настоящему хорошие парни, с дисциплиной у вас будет порядок. Но их гнетет страх перед будущим. Если вам удастся завоевать их доверие, вы такого наслушаетесь… Буду с вами откровенен: им кажется, что ни одна девушка не пойдет за них замуж, и даже проститутка не захочет с ними спать. Им кажется, будто все смотрят на них как на евнухов. У большинства это, конечно, не так, но одно из последствий ампутации — ощущение, что тебя кастрировали. То в одной палате, то в другой ночью кто-нибудь просыпается с криком. В сущности, они поглощены только одним: секс, секс и секс; а кроме того — отчаянный страх, что всю жизнь им придется от кого-то зависеть. Поэтому каждые четверть часа давайте им отдых. Главная ваша задача — разрядка. И еще вот что: весь день и чуть не всю ночь они сквернословят — нью-йоркская похабщина, кентуккийская, оклахомская, калифорнийская. Вам понятно почему, а? У нас тут правило: если они выражаются в присутствии сестер, духовных лиц или вас, добровольцев, на них накладывают взыскание. Лишают части денег на сигареты, ежедневного купания в бассейне или кино. Я хочу, чтобы вы помогли в этом деле. Они вас будут уважать, если вы не станете потакать им, — держитесь построже. Давайте им задания. Скажите, что через неделю каждый из них должен приготовить статью, рассказ или стихотворение. А сейчас мисс Уорринер проведет вас в спортивный зал. Спасибо, господа, что пришли».