Лопе Де Агирре, князь свободы - Сильва Мигель Отеро (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Из лагеря бежали два солдата!
Бежали Педрариас де Альместо и Диего де Аларкон, да спалит их злая молния! Педрариас де Альместо уже бегал однажды на Маргарите, и Лопе де Агирре проявил тогда безмерное великодушие и не лишил его жизни. Педрариас де Альместо – каллиграф с изящным и четким почерком, он уже начал переписывать письмо к королю Филиппу II, которое Лопе де Агирре диктовал ему по ночам при свете глиняного светильника.
Все думали, что Лопе де Агирре отложит отъезд и займется поисками беглецов – так он был разгневан. Но жестокому тирану пришла в голову уловка дьявольской хитрости. Он велел привести алькальда Бенито де Чавеса и его зятя, главного альгвасила Хулиана де Мендосу вместе с их добродетельными супругами, которые сидели себе дома, ни о чем не зная не ведая, и обратился к ним в таком духе:
– Мне придется увезти с собой в Перу вашу дочь и вашу жену, сеньор алькальд, к тому же, сеньор главный альгвасил, я вижу, дочь сеньора алькальда – супруга вашей милости. Вы знаете здешние места лучше, чем кто бы то ни было, и сумеете найти Педрариаса де Альместо и Диего де Аларкона, где бы они ни схоронились. Обещаю, что доставлю вам ваших женщин в полной сохранности и передам из рук в руки живыми и здоровыми в тот самый день и в том самом месте, когда и куда вы приведете моих пропавших солдат, – и, не ожидая ответа затосковавших супругов, дал приказ отправляться на Валенсию.
Дочка Эльвира, Мария де Арриола, Хуана Торральба и две дамы из Борбураты возглавляли процессию.
Как тяжек был тот переход от Борбураты до Валенсии, за каждой горой вставала новая, выше прежней, растения, что попадались на пути, были кривые и в колючках, солнце безжалостно пекло камни, иссохшую землю и головы путников, у лошадей подгибались ноги под тяжестью груза и от жары. Лопе де Агирре шагал в стальной кольчуге, на голове – железный шлем, у пояса – кинжал и шпага, правая рука сжимала аркебуз, низенький и согнутый, он ходил вдоль растянувшегося войска, чутко следил, не упал ли боевой дух людей, помогал уставшим, валившимся с ног, своими руками вытаскивал застрявших лошадей, взваливал себе на плечи куда больше, чем мог снести. Вперед, мои мараньонцы! Выше голову, дочка Эльвира, скоро должна быть река, должна быть тень!
– Когда взбирались на гору, в тело мое вошла адская хворь, – говорит Лопе де Агирре. – Сперва я почувствовал ужасную тоску, она давила мне на сердце, словно предвещая, что дочка моя Эльвира умрет среди этих гор и ущелий, под ногами мне виделись красные и желтые пятна, которых там не было, лоб пылал, как раскаленная жаровня, глаза закипали слезами, а что было потом, и вовсе не помню.
– Он жаловался, что его грудь разрывается от боли, – говорит дочка Эльвира. – Индейцы несли его в гамаке, Торральба из знамен сшила полог, чтобы прикрыть от солнца, которое жгло ему глаза, он вдруг стал звать смерть, кричать: «Я – князь могил!», и просил солдат убить его, «Антон Льамосо, приказываю тебе, убей меня!», Антон Льамосо клал ему на лоб платки, смоченные речной водой, и отец забылся таким глубоким сном, что мне подумалось, он умер.
Десять дней стояли мараньонцы лагерем перед Валенсией, и за десять дней ничего не случилось (если не считать, что повешен был солдат Гонсало Пагадор, который пошел искать дынное дерево – папайю и вышел за границу, обозначенную генералом Агирре, переходить которую воспрещалось), на одиннадцатый день они увидели приближавшегося дона Хулиана де Мендосу, главного альгвасила Борбураты, в сопровождении четырех солдат и цепочки вооруженных стрелами индейцев, которые вели двух пленников в кандалах и позорных хомутах, то были беглецы Педрариас де Альместо и Диего де Аларкон. У Педрариаса де Альместо на шее виднелась глубокая, обильно кровоточившая рана.
Хулиан де Мендоса привез жестокому тирану письмо от алькальда Борбураты, в котором говорилось: «Чрезвычайно могущественному сеньору Лопе де Агирре, принцу Перу и Южного моря». Письмо было исполнено учтивости и повиновения, «с зятем моим, Хулианом де Мендосой, посылаю Вашему превосходительству бежавших изменников», «любовью к Богу заклинаю Ваше превосходительство вернуть мне жену и дочь». Педрариас де Альместа, доказавший в деле свою смелость, однако любивший поговорить и прихвастнуть, принялся рассказывать старым товарищам о пережитых приключениях:
– Бежав из Борбураты, мы с Диего де Аларконом спрятались в густых зарослях и не выходили из чащи до тех пор, пока не убедились, что Лопе де Агирре удалился на две или три лиги от селения. Тогда мы безмерно возблагодарили господа, ибо сочли себя спасенными, и побежали прямо в церковь с криком: «Все, кто есть в селении, выходите, станем служить королю, мы пришли затем, чтобы поднять знамя короля, нашего сеньора!» Каково же было наше отчаяние, когда вышедшие нам навстречу алькальд и его слуги, вместо того чтобы встретить нас как блудных сыновей, закричали оскорбительные слова: «Вы арестованы, изменники! Да здравствует генерал Лопе де Агирре!»
– Мне удалось шпагой отразить их нападение, – продолжал Педрариас свой рассказ, – и снова убежать в горы, но Аларкона схватили и заковали в кандалы, правда, я тоже не долго гулял на свободе, голод загнал меня обратно в селение, а там подручные алькальда поймали меня и заковали вместе с Аларконом, для того, нам сказали, чтобы потом обменять на двух женщин, которых генерал Агирре увез с собою.
– На середине пути между Борбуратой и Валенсией, – не останавливаясь, продолжает Педрариас, – я хотел бежать от своих тюремщиков, но Аларкон отказался бежать со мной, со слезами на глазах он сказал, что лучше умрет по-христиански, чем станет подвергать себя подобному риску. Видя такое, я бросился наземь и поклялся божьим именем, что не сделаю дальше ни шагу, поскольку знал наверняка, что генерал Агирре меня убьет, так пусть же лучше убьют эти, по крайней мере сокращу себе путь, столь тяжкий. Я противился и умолял, я так упорно не желал подниматься на ноги, что дон Хулиан де Мендоса принялся точить о камень свою шпагу, решив отрубить мне голову, о чем я и просил. «Читай Credo, потому что сейчас ты умрешь», сказал он мне, и я принялся молиться так: «Верую во всемогущего бога-отца и равным образом верую, что вы великий изменник и Понтий Пилат», на что дон Хулиан так обиделся, что схватил меня за бороду и хотел было перерезать мне глотку, но шпага оказалась не такой острой, как он думал, и он не убил меня, а только ранил, вот она рана, на шее. Всю ночь я истекал кровью, словно недорезанный петух, а с зарею пришли дон Хулиан и четверо его солдат и стали умолять меня подняться и следовать дальше, в конце концов они меня уговорили, и вот я пришел, чтобы генерал Агирре прикончил меня.
В этот самый момент подошел Лопе де Агирре и обратился к пленникам:
– Что же вы, глупцы, наделали? Я пообещал натянуть ваши шкуры на барабаны и сейчас исполню свое обещание; посмотрим, воскресит ли вас король дон Филипп, которому вы побежали служить; но, сказать правду, он еще не воскресил и первого покойника.
– Сеньор генерал, – ответил Педрариас, – я перешел к королю, а алькальд его величества схватил меня и отправил к вам. Клянусь богом, если вы даруете мне жизнь, я буду служить лучше, чем кто бы то ни было, и не будет тирана более жестокого, чем я, и не пощажу ни одного алькальда, ни одного слуги короля, которые так славно с тем обращаются, кто к ним возвращается.
Лопе де Агирре смотрел на него пристально, не мигая, и старался понять, была ли правда в том, что сказал Педрариас. Может, он все-таки поверил в искренность его слов, а может, вспомнил, что Педрариас был его писцом и не окончил еще письма к королю Филиппу, которое он ему диктовал, или, может, повлияли какие-то другие причины, никому не известные, но только, помолчав немного, жестокий тиран сказал, ко всеобщему изумлению:
– Как-то в одной книге по истории мне довелось прочесть о поступке великолепного и справедливого римского императора, к которому привели двух преступников, обвиняемых в одинаковом преступлении. Поглядев им внимательно в глаза, император увидел, что первый вполне доволен тем, что сделал, в то время как второй отдал бы душу, лишь бы такого никогда не делать, и потому он простил второго, а первого велел бросить на арену львам. Вот и я хочу в эту трудную минуту воспользоваться своей властью и повелеваю Педрариасу де Альместо жить дальше на земле, а Диего де Аларкону исповедаться, ибо настал его последний час.
