Яблоневый дворик - Даути Луиза (книги онлайн полные txt, fb2) 📗
Я шагнула в камеру, и у меня сжалось сердце. Душная крошечная клетка без окон. Стены выкрашены в желтый цвет, пол — в синий, возможно, в стремлении хоть чуть-чуть оживить обстановку. Из всей мебели — бетонная скамья с деревянным настилом. Я в своем пластиковом нагруднике очутилась в подземелье, без солнечного света и вентиляции, в невыносимой жаре.
Дверь за моей спиной с шумом захлопнулась. Я опустилась на деревянную скамейку. Сидя в положении «носки вместе — пятки врозь» и опустив руки на колени, я пытаясь сохранять спокойствие: вдох носом — выдох ртом.
* * *
Через некоторое время меня посетил судебный адвокат Роберт. Я ждала его меньше часа, но мне казалось, что прошло несколько дней. Не распускайся, снова и снова говорила я себе. Ты будешь сидеть здесь день за днем, каждый обеденный перерыв, каждое утро и каждый вечер, каждый раз, когда случится какая-нибудь задержка. Тут гораздо хуже, чем в тюрьме. Ты должна это выдержать. Но у меня не было сил.
Совсем не было.
За мной пришла та же равнодушная надзирательница. Она проводила меня в комнату для совещаний, которая отличалась от камеры только тем, что в ней стояла привинченная к полу металлическая конструкция, объединявшая стол и два стула. Наверное, для того чтобы подсудимый не схватил стул и не шарахнул им по стене. Или по голове адвоката.
Роберт успел надеть мантию и парик. Он неуклюже устроился на металлическом сиденье, при этом мантия съехала у него с плеча. Она оставалась в том же положении на протяжении всей нашей беседы, и я с трудом удерживалась, чтобы не поправить ее материнским жестом. Позднее я заметила, что и в суде, вставая, он часто позволял мантии спуститься с одного плеча. Я пришла к выводу, что он, возможно, не вполне осознанно, играет роль взъерошенного и рассеянного доброго дядюшки. Не стоит недооценивать Роберта, сказал мне Джаспер. Он способен производить впечатление этакого растяпы, но это всего лишь уловка. У него острая реакция, и он прекрасно знает свое дело.
Роберт положил на стол между нами пухлую папку.
— Неважные новости, — начал он. — Они организовали инвалидную коляску для его отца.
Он пояснил, что отец Джорджа Крэддока будет присутствовать на всех заседаниях, ему выделен сопровождающий — сотрудник службы по делам семьи. Вообще в суде разрешают находиться не более чем четырем близким родственникам жертвы. «Нашу жертву», как выразился Роберт, будет представлять только отец, страдающий рассеянным склерозом на ранней стадии. Роберт не верил, что этот человек постоянно прикован к инвалидной коляске. Знакомый полицейский намекнул ему: обвинение надеется, что вид несчастного отца в инвалидном кресле склонит присяжных к обвинительному приговору.
— С другой стороны, — продолжил он, — можно будет включить этот пункт в апелляцию как обстоятельство, вызвавшее предвзятость присяжных. Нет худа без добра.
Роберт мне очень нравился, несмотря на краткость нашего знакомства. По правде сказать, цинизм нашей беседы слегка меня озадачивал, но я ловила себя на том, что согласно киваю. Надо же, мы едва начали, а я уже думаю теми же категориями, что и они. Мысль о том, что мы толком еще ничего не обсудили, а он уже заговорил об апелляции, я постаралась подавить в зародыше.
Роберт ознакомил меня с предполагаемым расписанием первого дня: клятва присяжных, вступительная речь обвинения. Он не думал, что в первый день начнутся какие-то юридические споры между сторонами, но сказал, что в дальнейшем они будут возникать довольно часто. В таких случаях объявляют перерыв, а присяжных выводят из зала, что, разумеется, тормозит процесс. Роберт выразил надежду, что я понимаю необходимость таких процедур. Во все время нашей встречи я старалась рассуждать логично, но унять приступ клаустрофобии не могла. Вытащите меня отсюда, хотелось крикнуть мне, очень вас прошу.
Консультация закончилась. Роберт встал и извинился: ему нужно заскочить к себе в кабинет, проверить, в порядке ли документы. Я подозревала, он просто хотел немного отдышаться. Перед уходом он пожал мне руку, успокаивающе похлопав по ней. У него были густые белые брови, нависшие над удивительно светлыми голубыми глазами. Я чувствовала, что слегка раскисла и постаралась скрыть это широкой, уверенной улыбкой. Пришла надзирательница и отвела меня в камеру.
* * *
После ожидания, которое показалось мне растянувшимся на несколько дней, дверь камеры открылась. За ней стояли два судебных конвоира — женщина и мужчина — в аккуратных белоснежных рубашках. Они мне улыбались.
Женщина сказала:
— Ну что, идем наверх?
Я подумала, а что бы было, начни я биться в истерике, отказываясь покидать камеру? Несмотря на улыбку, лицо мужчины выражало деловую сосредоточенность. Он смотрел на меня так, будто оценивал — быстро и без эмоций, — будут ли со мной проблемы. Мы ненадолго задержались у стойки регистрации, где я сняла пластиковый нагрудник. Его положили в шкаф позади стойки в гнездо с соответствующим номером; в таких гнездах раньше в отелях хранили ключи.
Конвоиры встали как положено — один впереди меня, другой сзади, и мы вернулись все в тот же кремового цвета узкий коридор, сделали несколько шагов и остановились возле двери, расположенной напротив моей камеры. За ней обнаружилась короткая бетонная лестница. Мы поднялись по ней, охранник, шагавший впереди, открыл дверь, и я с ужасом поняла, что сейчас мы войдем в зал суда. Я-то представляла себе многочисленные коридоры и думала, что бесконечные переходы дадут мне время успокоиться и собраться. Но нет, зал суда и скамья подсудимых находились непосредственно над моей камерой, на расстоянии нескольких бетонных ступенек.
Переступив порог, я увидела полный народу зал суда. Высокие потолки, деревянные панели, яркий свет. Роберт с помощницей уже были на месте; оба повернулись и кивком поприветствовали меня. Помощницу Роберта — молодую женщину по имени Клэр — я раньше не встречала, хотя слышала о ней. Ее веснушчатое лицо озаряла широкая улыбка. Защита, собравшись в кружок, что-то вполголоса обсуждала. Позади адвокатов сидели два юриста из Королевской службы уголовного преследования, в следующем за ними ряду — инспектор Кливленд. Атмосфера напоминала небольшой железнодорожный вокзал: людской гомон, суета, ожидание. Охранники завели меня в кабину, огороженную высокими панелями из пуленепробиваемого стекла, где стоял ряд откидных стульев с зеленой матерчатой обивкой. Это и была скамья подсудимых.
Впоследствии у меня накопилось много других наблюдений о географии камер и зала суда. Я так и не привыкла к тому, что камеры находятся так близко от зала номер восемь — несколько раз за время процесса я слышала доносившиеся оттуда крики заключенных. Дверь, через которую входил и выходил судья, располагалась с другой стороны зала; я прикинула, что кабинеты судей — я сразу представила себе толстые ковры, большие дубовые столы, серебряные ведерки для льда с монограммами — находятся как раз над камерами: мир париков над мрачным подземельем преступного мира. Мира, к которому я теперь принадлежала. Пока судьи обедали за большим овальным столом (в качестве официантов, по моему предположению, выступали судебные клерки), я, сидя в цементной клетке под ними, ела свой ланч — стандартный набор на подносе, какие дают в самолете.
Но все эти мысли пришли ко мне позже, когда процесс был уже в разгаре и у меня благодаря бюрократическим и юридическим паузам, которые, как я постепенно поняла, составляют его неотъемлемую часть, появилась масса времени для размышлений. Но когда я, оглушенная светом и людским гомоном, в первый раз вошла в кабину, мне не пришлось об этом думать, потому что на скамье между двумя охранниками уже сидел ты.
Мой любимый, подумала я. Как ты изменился. Я позволила себе только короткий взгляд, но успела вобрать в него всего тебя, и у меня замерло сердце. Ты усох — физически усох, и это бросалось в глаза, несмотря на то что я стояла, а ты сидел. Почему предварительное заключение сделало тебя меньше ростом? Твой костюм — тот самый дорогой серый костюм, к которому я прикасалась в Подземной часовне Вестминстерского дворца, — свободно болтался у тебя на плечах. Кожа на впалых, чисто выбритых для суда щеках отливала серым. Твои аккуратно причесанные волосы заметно поредели на макушке. Не помню, они были такими всегда? Или я заметила это только сейчас, когда ты выглядишь таким беззащитным? Твои большие темные глаза, которые так пристально смотрели на меня в первые дни нашего романа, стали пустыми, словно ты смотришь на меня, но ничего не видишь. Наши взгляды на мгновение встретились. Ничего не произошло.
