Pasternak - Елизаров Михаил Юрьевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
— Мизрухин, вы взрослый человек, перестаньте ребячиться.
— Николай Ефимович, скажите ему, чтобы не пугал.
— Еникеева, с такой повышенной впечатлительностью на медицинском факультете вам делать нечего.
— Правильно, Николай Ефимович, золотые слова.
— А с вами, Мизрухин, мы в декабре на зачете поговорим. Надеюсь, вы уже обзавелись подругой, которая вылетит вместе с вами, как жена декабриста? Ну, прекратили баловство! Приступаем к работе.
Студенты покосились на желто-восковое тело, лежащее на столе, до груди прикрытое клеенкой как одеялом. Николай Ефимович обнажил труп до лобка. Живот уже был вскрыт, и внутренности по-базарному выглядывали наружу. Он запустил блестящие презервативной резиной пальцы в кишечный клубок, раздвинул мышечные ткани.
Раздались прерывистые звуки, наводящие на мысль о неисправной сантехнике.
— П-простите, я не могу, простите! — булькнула Еникеева и, зажав рот руками, побежала к двери. Резко сменила направление в сторону раковины, в которую ее звонко вырвало.
— Со мной на курсе училась одна, — доверительно обратился к студентам Николай Ефимович, — первые полгода как только запах формалина почует — сразу в обморок падала. А потом отпустило, да еще как. Прямо в анатомичке завтрак свой уплетала. Ей что обеденный стол был, что прозекторский — без разницы. Помню, однажды сметану ела и трупу прям на ногу капнула. И что вы думаете, пальцем каплю эту с ноги подхватывает — и в рот, и говорит еще: жалко, дескать, базарная сметана…
За Еникеевой хлопнула дверь. Николай Ефимович, помедлив, обратился к стоящей рядом студентке:
— Ярцева, будьте добры, догоните ее, успокойте как сумеете и приведите обратно.
— Позвольте мне, — вызвался Мизрухин, — я признанный специалист по оказанию первой помощи! Искусственное дыхание, массаж грудной клетки…
— Знаю я, Мизрухин, какой у вас на уме массаж, — насмешливо сказал Николай Ефимович.
— Внутренний, с вливаниями, — прошептал кто-то.
Студенты засмеялись, Николай Ефимович поддержал:
— В наше время это называли мясным уколом, — и рассмеялся громче остальных.
Ярцева поднялась из кафельного полуподвала на первый этаж, в холл с регистратурой, гардеробом и кабинетом ургентной помощи. В холле, как на крытом рынке, было людно и шумно.
— Ну и где, блядь, ее искать… — зло вздохнула Ярцева, оглядывая стены, украшенные фресками медицинского содержания: улыбающиеся медсестры с младенцами, хирурги, поигрывающие скальпелями кухонных размеров.
Наудачу она свернула в сумрачный коридор и замерла. Из служебной уборной показалась бледная Еникеева. Она стащила с себя халат, шапочку и запихала в кулек, потом воровато огляделась по сторонам и, не заметив прильнувшей к стене Ярцевой, побежала по коридору к выходу.
— Стоять! Куда собралась?
— Господи, как ты меня напугала! — крупно вздрогнула Еникеева.
— Потому что я хотела тебя напугать, — Ярцева с ненавистью глянула на полуприкрытые цыплячьи веки Еникеевой. — Надевай халат и ступай за мной.
— Ни за что туда не вернусь, — та отступила на шаг.
— Еще как вернешься. Дай руку!
— Зачем?
— Дай, я сказала!
— У тебя сейчас такие глаза страшные сделались, — мелко зашептала Еникеева, — как сливы раздавленные, синее с зеленым, и будто червь по ним ползал. Отпусти меня, Валечка!
— Николай Ефимович предупреждал же, — зло сказала Ярцева, — нечего было в медицинский соваться, — голос ее зловеще подобрел, — чтобы потом сердечко не замирало, пальчики не холодели, губочки не дрожали. Мертвый мальчик живую девочку напугал, да?
— Разве я из-за этого ушла? Только когда Николай Ефимович про свою однокурсницу рассказал. Я просто такой, как она, не хочу сделаться и сметану с мертвого тела слизывать…
— Так не слизывай, дурочка ясноглазая. Другие съедят!
— Я лучше документы из медицинского заберу… — Еникеева заплакала. — Пожалей, Христа ради.
— Мне на слезы твои, родная, плюнуть и растереть. Я сейчас, знаешь, что вспомнила: к нам однажды в окно залетела синица. Бабушка все читала «Отче наш», но не помогло — и через год бабушка умерла от рака. Это к тому говорю, что поздно что-то менять, раньше надо было думать и бояться.
— Отпусти, отпусти, миленькая! — повторяла Еникеева.
— Надевай, сука, халат и шапочку!
Еникеева, давясь тихими слезами, достала из кулька врачебную одежду.
Уазик «скорой помощи» с мертвым Кулешовым на борту въехал в больничный двор. Двое юных санитаров вытащили носилки и с муравьиным трудолюбием понесли тело к подвальным воротам морга. Выйдя из кабины, Доктор проводил удовлетворенным взглядом путь растекшегося на простыне иероглифа, пока за носилками не сомкнулись железные двери. Потом, насвистывая, Доктор прошел в здание больницы.
По коридору, смешно подпрыгивая, бежал мужчина и громко выкрикивал: «Коля, Коля, Николай!» — будто начал народную песню и позабыл слова. Он подлетел к мирно шагающему Доктору и схватил его за лацканы халата. В голосе мужчины все больше проступали визгливые зыкинские нотки:
— Мой Коля, мой золотой ребенок!
— Всегда наши дети будут для нас и золотыми, и шоколадными, словом, самыми лучшими. Вы не смейтесь, это чистая правда…
— Он умер, его больше нет! — надрывно крикнул мужчина.
— Тогда последуйте моему доброму совету. Идите домой и хорошенько поспите, потом выпейте водки, сходите в лес, в зоопарк, посмотрите на обезьян, барсучков, на все, что может вызвать улыбку. Зима придет — на лыжах покатайтесь. Словом, продолжайте жить — в этом ваше единственное спасение. У вас будет еще много мальчиков.
— Не хочу, не хочу другого мальчика!
— Ну, дружочек, — Доктор похлопал его по рыдающему плечу, — бросайте эту достоевщину разводить. А то выйдет у нас с вами не больница, а литературный кружок.
Из палаты вышла женщина в операционных одеждах, похожая на ожившую упаковку ваты с характеристикой — «гигроскопическая, нестерильная».
Отец некоторое время пристально вглядывался в ее по пояс утопленное в марлю лицо:
— Это она, я узнал. Она убила его! Вы, дипломированные убийцы, верните моего сына! — Он зарыдал.
— Вот вы ругаетесь, — деликатно заметил Доктор, — а мы за вашим сыночком, между прочим, две недели говно выносили.
— Выносили, — с обидой пробасила женщина, — а теперь выслушиваем…
— Вы поймите, — продолжал Доктор, — нельзя требовать от врачей невозможного. Да, мы не скорбим так, как вы, и это нормально. Но нам и не все равно. У вас горе, а у нас — элегия, добрая грусть, это тоже очень хорошее чувство.
— Я даже не попрощался с ним! — всхлипнул мужчина. — Как он умер?
— Достойно, в высшей степени достойно, — заверил Доктор. — Он был очень мужественным ребенком.
— Коля поступил к нам в больницу с высокой температурой, — произнесла женщина густым марлевым голосом. — Не понимая угрожающей ему опасности, плакал и просил побыстрее выписать. У него начались зрительные и слуховые галлюцинации. Ему виделся староста класса Казимир Власов и слышались голоса, цинично обсуждающие половую жизнь. Передавая медицинскому персоналу содержание этих разговоров, он со слезами извинялся и просил не говорить об этом родителям. Потом наступило резкое ухудшение, мальчик полностью перестал пить и есть, пропала речь, он только плакал и глухо стонал во сне. Коля скончался от резкого падения сердечной деятельности. Инъекции продлили его мучения на десять дней.
— Ну хватит о грустном! — требовательно сказал Доктор, заметив прижавшихся к стене девушек. — Лучше посмотрите, какие у нас тут эскулапушки ходят, просто эскулапулечки… Что мы так горько плачем, что у нас произошло? — спросил он у Еникеевой.
— Учиться не хочет, — хмуро пояснила Ярцева.
— Нехорошо, надо учиться. Какой у нас курс? Второй? Самые что ни на есть азы.
— Я домой хочу, — Еникеева рванулась, — скажите, чтоб она меня не держала!
— Ах ты, уродка проклятущая! — зашипела Ярцева. — Не отпускайте ее, Николай Ефимович не велел!
