Люди и Я - Хейг Мэтт (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗

Странно. Откуда во мне эта пустота? Эта потребность найти свое место?

Дождь перестал. Небо прояснилось. А я все сидел на скамейке, усеянной быстро испаряющимися дождевыми каплями. Я понимал, что время идет и мне, наверное, пора возвращаться в «Корпус Кристи», но у меня не было желания двигаться с места.

Что я здесь делаю?

Какова теперь моя функция в мироздании?

Я думал, думал, думал, и у меня возникло странное чувство. Как будто медленно навели резкость.

Я понял, что хоть и оказался на Земле, но прожил последний год, как прежде на Воннадории. Полагая, что можно жить, равномерно двигаясь по прямой. Но я больше не был собой. Я стал человеком, хоть и не до конца. А для людей главное — перемены. Это способ выжить: идти вперед, возвращаться и снова идти вперед.

Есть вещи, которых не вернешь, но есть и другие, поправимые. Я стал человеком, предав рациональность и подчинившись чувству. И однажды, чтобы остаться собой, от меня вновь потребуется то же самое.

Время шло.

Прищурившись, я снова посмотрел в небо.

Солнце Земли может казаться одиноким, но у него родственники по всей галактике — звезды, которые родились в том же самом месте, но теперь находятся очень далеко друг от друга, освещая самые разные миры.

Я как солнце.

Я теперь очень далеко от начала своего пути. И я изменился. Раньше я думал, что смогу проходить сквозь время, как нейтрино проходит сквозь материю, непринужденно и бездумно, потому что время никогда не закончится.

Пока я сидел на скамейке, ко мне подошла собака. Ее нос прижался к моей ноге.

— Привет, — шепнул я, делая вид, что не знаю этого английского спрингер-спаниеля. Но умоляющие глаза не отрывались от меня, даже когда пес повернул морду вбок. Ему было больно: артрит вернулся.

Я погладил его и инстинктивно задержал руку на больном месте, хотя теперь, конечно, не мог его вылечить.

За спиной раздался голос:

— «Собаки лучше людей, потому что они знают, но не говорят».

Я обернулся. Высокий парень с темными волосами, бледной кожей и осторожной, нервной улыбкой.

— Гулливер.

Он стоял, не поднимая глаз.

— Ты был прав насчет Эмили Дикинсон.

— Что, прости?

— Я почитал ее.

— Ах, да. Прекрасная была поэтесса.

Гулливер обошел скамейку и сел рядом со мной. Я отметил, что мальчик повзрослел. Не только по тому, что он цитировал Дикинсон. Его лицо обрело более мужественные очертания. На подбородке темнел пушок. Надпись на футболке гласила «Пропащие» — Гулливер все-таки снова играл в группе.

«Одно бы сердце отстоять, — говорила эта поэтесса, — уже есть смысл жить». [16]

— Как дела? — спросил я, будто у шапочного знакомого, которого вижу каждый день.

— Я не пытался покончить с собой, если ты об этом.

— А как она? — спросил я. — Твоя мама?

Ньютон принес в зубах палку, чтобы я ее бросил.

Я бросил.

— Скучает по тебе.

— По мне? Или по твоему папе?

— По тебе. О нас заботился ты.

— Теперь у меня нет силы, чтобы о вас заботиться. Если ты решишь прыгнуть с крыши, то, вероятнее всего, погибнешь.

— Я больше не прыгаю с крыш.

— Хорошо, — сказал я. — Это прогресс.

Наступила долгая пауза.

— По-моему, она хочет, чтобы ты вернулся.

— Она так говорит?

— Нет. Но я думаю, что она хочет.

Эти слова пролились дождем в пустыню. Помолчав немного, я тихим и равнодушным голосом сказал:

— Не знаю, разумно ли это. Твою маму так легко неправильно понять. Но даже если ты прав, возникают всевозможные проблемы. Неясно даже, как ей меня называть. У меня нет имени. Нехорошо, если она будет звать меня Эндрю. — Я сделал паузу. — Думаешь, она правда по мне скучает?

Гулливер пожал плечами.

— Да. Я уверен.

— А ты?

— Я тоже скучаю.

Сентиментальность — еще один человеческий изъян. Выверт. Искривленная производная любви, не служащая никакой рациональной цели. Тем не менее обладающая вполне реальной силой.

— И я по тебе скучаю, — сказал я. — Скучаю по вам обоим.

Наступил вечер. Облака в небе окрасились оранжевым, розовым и пурпурным. Этого ли я хотел? За этим я вернулся в Кембридж?

Мы разговаривали.

Темнело.

Гулливер взял Ньютона на поводок. В глазах собаки была теплая грусть.

— Ты знаешь, где наш дом, — сказал Гулливер.

Я кивнул.

— Да. Знаю.

Я смотрел ему вслед. Каприз мироздания. Благородный человек, у которого впереди тысячи дней жизни. Я не мог бы логически объяснить, почему для меня было так важно, чтобы все эти дни прошли как можно счастливее и благополучнее, но если вы пришли на Землю в поисках логики, вы упускаете суть. Вы много чего упускаете.

Я откинулся на спинку скамейки, распахнул глаза навстречу небу и попытался вообще ни о чем не думать. Я сидел так, пока не настала ночь. Пока далекие солнца и планеты не засияли надо мной, точно гигантская реклама лучшей жизни. На других, более просветленных планетах был мир, покой и логика — то, что нередко приходит с развитием интеллекта. Я понял, что ничего этого не хочу.

То, чего я хотел, было самым невероятным из всех желаний. Я понятия не имел, сбудется ли оно. Наверное, нет, но я обязан был проверить.

Я хотел жить с людьми, которых я люблю и которые любят меня. Я хотел обрести семью. Хотел счастья — не завтра и не вчера, а сейчас.

В сущности, я хотел вернуться домой. Я встал, было совсем недалеко.

Примечания автора и слова благодарности

Замысел этой истории возник в 2000 году, когда меня зажало в тиски панического расстройства. В то время человеческая жизнь казалась мне такой же чуждой, как и безымянному рассказчику. Я жил в состоянии острого, иррационального страха, иными словами, я не мог даже самостоятельно сходить в магазин — или куда-то еще, — не пережив приступа паники. Единственное, что могло меня хоть как-то успокоить, это чтение. Видимо, у меня был срыв, хотя знаменитое высказывание Р. Д. Лэйнга (которое потом подхватил Джерри Магуайер) гласит, что срывы очень часто оказываются прорывами, и, как ни странно, теперь я не жалею о том, что прошел через ад.

Я выздоровел. Помогло чтение. Писать тоже оказалось полезно. Поэтому я и стал писателем. Я обнаружил, что слова и сюжеты создают своего рода карту, которая приводит обратно к самому себе. По этой причине я искренне верю, что художественная литература может спасать жизни и умы. Однако потребовалось много книг, чтобы я дошел до этой первой истории, которую мне захотелось рассказать. До попытки взглянуть на странную и часто пугающую красоту человеческой судьбы.

Чего же я ждал? Наверное, мне нужно было немного дистанцироваться от себя прежнего. Потому что содержание книги, пускай далеко не автобиографическое, все-таки оставалось очень личным, видимо, потому что я знал, из какого темного колодца — кроме шуток — взялась идея романа.

Писать было в радость. Я представлял, что пишу для себя образца 2000 года или для кого-то в похожем состоянии. Я пытался создать карту этого мира, чтобы помочь воображаемому читателю. Возможно, потому, что идея так долго созревала, слова находились сами собой, и книжка родилась на одном дыхании.

Не подумайте, что ее не надо было править. Скорее наоборот, ни одна из написанных мною историй не нуждалась в редакторе больше, чем эта. Поэтому я счастлив, что мне попался такой мудрый человек, как Фрэнсис Бикмор из издательства Canongate. Среди прочего он заметил, что заседание совета в открытом космосе, возможно, не самый лучший вариант начала, и, главное, натолкнул на мысль о композиции «Сказания о старом мореходе» Кольриджа и о том, что странных событий не нужно слишком много. Замечательно иметь редактора, который просит вернуть кусок текста не реже, чем вычеркивает.