Пирамида - Бондаренко Борис (чтение книг txt) 📗
Я разыскал журнал с этой статьей, нашел на полях пометки Ольфа, еще раз прочел отмеченные фразы и вспомнил, что говорил Ольф:
— Слушай, что пишет Фейнман в своей нобелевской лекции. «На этом завершается история развития пространственно-временной трактовки квантовой электродинамики. Интересно, можно ли чему-либо научиться из нее? Я сомневаюсь в этом. Наиболее поразительным является тот факт, что большинство идей, развитых в ходе этих исследований, в конечном счете не были использованы в окончательных результатах…» Как тебе это нравится?
Ольф выжидающе посмотрел на меня, но я промолчал, и он стал читать дальше:
— А вот еще. «Поразительно огромное множество различных физических точек зрения и весьма разных математических формулировок, которые оказываются эквивалентными друг другу. Поэтому примененный здесь метод, метод рассуждении на основе физических соображений, кажется весьма неэффективным. Оглядываясь назад на проделанную работу, я могу чувствовать только нечто вроде сожаления о том, что такое огромное количество физических идей и математических формулировок оканчивается простой переформулировкой того, что было известно ранее…» Тут Фейнман, видимо, решил позолотить пилюлю: «…хотя и выраженной в виде, который намного более пригоден для расчета конкретных задач…»
Ольф бросил журнал на стол и тоскливо сказал:
— А ведь эта теория создавалась в течение семнадцати лет. Она всеми признана, отмечена Нобелевской премией, и на тебе — нобелевский лауреат во всеуслышание заявляет, что она не слишком-то многого стоит… Что же тогда нам, грешным, думать?
Я слушал его так, словно он пересказывал сводку погоды. Все это не трогало меня. И когда он замолчал и начал ходить по комнате, я спокойно сказал:
— А нам, грешным, надо думать о том, чтобы это как можно меньше волновало нас. От того, что мы ежедневно будем повторять себе, что наши знания и возможности ничтожны по сравнению со сложностью проблем, стоящих перед нами, легче не станет. Работать-то все равно надо.
Ольф в удивлении остановился передо мной, потом насмешливо оскалился:
— Да ты, оказывается, стоик. И давно ты стал таким оптимистом?
Я промолчал, и Ольф серьезно спросил:
— Тебя что, действительно это так мало волнует?
— Да.
— Тогда тебе можно позавидовать, — Ольф вздохнул. — Я, к сожалению, еще не достиг такого… идиллического состояния. Может быть, заняться самоусовершенствованием по системе йогов?
Кажется, он все-таки не совсем поверил мне. Но я вовсе не преувеличивал своего спокойствия. В тот день меня куда больше волновало то, что вечером должна приехать Ася…
А что же, собственно, произошло сейчас? Вчерашний случай с Жанной?
Я вспомнил все до мельчайших подробностей: как целовал ее руки, что говорил ей, как просил ее не уходить. А если бы она и в самом деле не ушла, что тогда? И как это могло случиться после всего, что было у нас с Асей? Ведь я люблю ее, Асю, а что у меня к Жанне? Да ничего, ничего! Разве что идиотское тщеславие мужчины, которому льстит, что красивая женщина предпочитает его всем остальным.
Я передернулся от отвращения к самому себе. Если в этой циничной мысли и была доля правды, то очень небольшая. И если бы было только тщеславие — в этом не было бы ничего страшного. В том-то и дело, что я никогда не смотрел на Жанну такими циничными глазами. И за эти два года, что мы знакомы, ее красота не вызывала во мне никаких чувственных желаний… Почти никаких…
Я все быстрее и быстрее ходил по комнате, и вдруг мой взгляд скользнул по рисунку Ольги. Мне захотелось посмотреть и другие ее рисунки, и я торопливо залез на стул и вытащил один из чемоданов, где в беспорядке были сложены старые бумаги, конспекты, записные книжки — все, что оставалось у меня со студенческих времен. Здесь я и отыскал рисунки Ольги, разложил на полу и долго разглядывал их.
Я вспомнил, как видел Ольгу в последний раз. Это было весной шестьдесят пятого, она была в компании каких-то юнцов — красивая, смеющаяся, веселая. Они прошли рядом со мной, и мне показалось, что Ольга увидела меня, но нарочно отвернулась и стала что-то быстро говорить патлатому парню с физиономией прохвоста. А может быть, она действительно не заметила меня? Прохвост все пытался положить руку на плечо Ольге, но она каждый раз сбрасывала ее.
Вскоре Ольга ушла из университета и вовсе исчезла с нашего горизонта — куда? Что было с ней потом? Где она сейчас? Почему мы ничего не знаем о ней? Есть ли у нее хоть один человек, на которого она может положиться? Жива ли она вообще? Как же мы могли забыть, что она безнадежно больна? Как я вообще мог забыть это прошлое? Ведь это — моя жизнь…
И тут я понял, что должен немедленно поехать в Москву и разыскать Ольгу.
Я сел прямо на пол перед раскрытым чемоданом, привалился спиной к стене и взглянул на часы. Без четверти три. Первая электричка в 5:34, та самая, с которой Ася уезжает по понедельникам. Теперь нужно только разыскать телефон Ольги или ее адрес, и уже сегодня утром я буду все знать.
Я собрал все записные книжки и стал просматривать их, боясь, что телефон Ольги затерялся. Но телефон нашелся, я переписал его в записную книжку, затолкал все обратно в чемодан и положил его на место. Теперь оставалось только ждать электрички.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
42
Была пятница, двадцать пятое апреля, — первый из предстоящих пятнадцати дней ожидания. Вчера были сделаны последние расчеты для экспериментаторов и вычислительного центра, окончательно согласованы самые что ни на есть распоследние неувязки и назначена дата эксперимента — 10 мая, начало в 16:00, окончание в воскресенье, в 14:00, и эти двадцать два часа должны будут подвести итоги почти трех лет работы. Вчера Дмитрий собрал своих людей и с удовольствием объявил им, что уважаемый сектор может отправляться куда ему заблагорассудится и неделю не появляться в институте. Сектор крикнул «ура», последние месяцы они постоянно перерабатывали, засиживаясь в институте до вечера, и теперь решили наверстать упущенное по части отдыха, как объявил Игорь Воронов и предложил высказать пожелания. Пожеланий оказалось даже больше, чем людей в секторе, но все закончилось так, как и должно было, — сектор рассыпался на отдельные личности и решил развлекаться всяк по-своему.
Сегодня Дмитрий приехал в институт только к одиннадцати, в полной уверенности, что не застанет никого из своих, и удивился, застав сектор в полном составе. Дмитрий словно мимоходом осведомился, зачем они явились на работу. Сектор замешкался с ответом, потом кто-то наивно спросил:
— А что, нельзя?
Дмитрий ответил, что, конечно, можно, но разве они не устали, и как же их роскошные планы на отдых, и вообще — чем они намерены заниматься, если уж явились сюда? Майя Синицына, округлив красивые глаза, невинным голосом спросила:
— А зачем вы приехали, Дмитрий Александрович?
— Я начальник, мне по службе положено, — отговорился Дмитрий, и кто-то мигом парировал:
— А мы — подчиненные, нас дисциплина обязывает.
— Ладно, я пас, — сдался Дмитрий, и Игорь Воронов удовлетворенно хмыкнул:
— Один — один, товарищ начальник.
Дмитрий еще немного посидел с ними и пошел к себе в кабинет. Он понял, почему они явились сегодня на работу: слишком многое связывало их…
Когда создавался сектор, Дмитрий очень убоялся, что повторится история с лабораторией Шумилова — каждый будет сидеть в своем уголке, решать какую-то частную задачу и не знать, что творится за соседним столом. Он совершенно не представлял, что должен делать с этой оравой свежеиспеченных теоретиков и в чем должны заключаться его функции как руководителя. Они явились к нему все почти одновременно, и Дмитрий первые дни присматривался к ним и смущался, когда его называли по имени-отчеству. Он даже пытался намекнуть им, что еще не настолько стар, чтобы стоило величать его так, но намека не поняли.
Надо было как-то приступать к руководству, и Дмитрий решил, что самое лучшее и необходимое — чтобы все поняли, в чем заключается их задача. Он выложил все факты, имеющиеся к тому времени, и не только не скрыл слабых сторон и сомнительных мест, но сделал наибольший упор именно на это и предложил им высказывать свои соображения. Результаты такой откровенности оказались несколько неожиданными для него — ребята растерялись. Они беспомощно тыкались со своими примитивными предложениями и, взявшись за какую-нибудь задачу, то и дело приходили к нему с вопросами. А так как Дмитрий слишком часто говорил «не знаю» — иногда он действительно не знал, что нужно делать, — они обескураженно отходили от него и даже поглядывали с каким-то недоумением. Однажды Ольф с досадой сказал:
