В окопах Сталинграда - Некрасов Виктор Платонович (читать книги без сокращений .TXT) 📗
– Накатов сколько положил?
– Рельсов два, да старый еще, деревянный был.
– Бугор получился?
– Да тут их знаешь сколько, бугров? Что ни шаг, то землянка, а что ни землянка, то бугор.
– Раненых нет?
– Тугиевская шинель. Три дырочки. А парень золото. Отметить надо. Точно огород дома копает. Постой!.. Началось, что ли?
Мы прислушиваемся. Верно. Из-за Волги доносятся первые залпы. Я смотрю на часы. Четыре тридцать.
– Па-а-а щелям! – кричит Лисагор. – Прицел ноль-пять, по своим опять. Крикни там, связист, саперам, чтоб сюда залазили.
Саперы втискиваются в блиндаж. Закуривают, цепляются друг за друга винтовками и лопатами.
– А где Тугиев?
– Там еще. Наверху.
– Видал? Песочком посыпает. Красоту наводит. Давай его сюда. Седельников. Снарядом голову еще сорвет.
Канонада усиливается. Сквозь плохо пригнанную дверь слышно, как шуршат снаряды над блиндажом. Гул разрывов заглушает выстрелы. Землянка дрожит. С потолка сыплется земля.
Лисагор толкает меня в бок.
– Ну что? Людей домой пошлем? Пока не поздно. А то придет Абросимов, тогда точка. Всех в атаку погонит.
Людей, пожалуй, действительно надо отсылать, пока идет подготовка и немцы молчат. Так и делаем.
Только они уходят, как являются майор, Абросимов и начальник разведки. Майор тяжело дышит: сердце, вероятно, не в порядке.
– Ну как, инженер, не угробят нас здесь? – добродушно собрав морщинки вокруг глаз, спрашивает майор и лезет уже за своей трубкой.
– Думаю, нет, товарищ майор.
– Опять – думаю… Штрафовать буду. По пятерке за каждое «думаю». Рельсы положил?
– Положил. В два ряда.
Подходит Абросимов. Губы сжаты. Глаза сощурены.
– А где Лисагор твой?
– Отдыхать пошел. С людьми.
– Отдыхать? Надо было здесь оставить. Нашли время отдыхать…
Я ничего не отвечаю. Хорошо, что я их вовремя на берег отправил.
– А остальные где?
– По батальонам.
– Что делают?
– Проходы.
– Проверял?
– Проверял.
– А дивизионные что делают?
– В разведке.
– Почему вчера не разведали?
– Потому что сегодня приказ получили. Абросимов жует губами. Глаза его, холодные и острые, смотрят неприветливо. Левый уголок рта слегка подергивается.
– Смотри, инженер, подорвутся, плохо тебе будет. Мне не нравится его тон. Я отвечаю, что проходы отмечаются колышками и комбаты поставлены в известность. Абросимов больше ничего не говорит. Звонит по телефону в первый батальон.
Пушки грохочут все сильнее и сильнее. Разрывы и выстрелы сливаются в сплошной, ни на минуту не прекращающийся гул. Дверь поминутно хлопает. Привязывают проволокой.
– Хорошо работают, – говорит майор. Где-то совсем рядом разрывается снаряд. С потолка сыплется земля. Лампа чуть не гаснет.
– Что и говорить, хорошо… – принужденно улыбается начальник разведки. Вчера один ста двадцати двух чуть к самому Пожарскому, начальнику артиллерии, в блиндаж не залетел.
Майор улыбается. Я тоже. Но ощущение вообще не из приятных. Немецкая передовая метрах в пятидесяти от нас, для дальнобойной артиллерии радиус рассеивания довольно обычный.
Мы сидим и курим. В такие минуты трудно не курить.
Потом приходит дивизионный сапер-разведчик. Обнаружили и сняли восемнадцать мин-эсок. Вывинтили взрыватели. Мины оставили на месте. Уходит.
Абросимов не отрывается от трубки.
Неужели немцы удержатся после такой подготовки.
Становится жарко. Бока у печки оранжево-красные. Я расстегиваюсь.
– Брось подкидывать, – говорит связисту майор. – Рассветает, по дыму стрелять будут.
Связист отползает в свой угол.
К шести канонада утихает. Каждую минуту смотрим на часы. Без четверти. Без десяти. Без пяти.
Абросимов прилип к трубке.
– Приготовиться!
Последние разрозненные выстрелы. Затем тишина. Страшная и неестественная тишина. Наши кончили. Немцы еще не начали.
– Пошли! – кричит в трубку Абросимов. Я прилипаю к амбразуре. На сером предрассветном небе смутно выделяются водонапорные баки, какие-то трубы, немецкие траншеи, подбитый танк. Правее – кусок наших окопов. Птица летит, медленно взмахивая крыльями. Говорят, птицы не боятся войны.
– Пошли, ядри вашу бабушку! – орет в телефон Абросимов. Он бледен, и уголок его рта все время подергивается.
Левее меня майор. Тоже у амбразуры. Сопит трубкой. Меня почему-то знобит. Трясутся руки, и мурашки по спине бегут. От волнения, должно быть. Отсутствие дела страшнее всего.
Над нашими окопами появляются фигуры. Бегут… Ура-а-а-а! Прямо на баки… А-а-а-а…
Я даже не слышу, как начинает работать немецкий пулемет. Вижу только, как падают фигуры. Белые дымки минных разрывов. Еще один пулемет. Левее.
Разрывов все больше и больше. Белый, как вата, дым стелется по земле. Постепенно рассеивается. На серой обглоданной земле люди. Их много. Одни ползут. Другие лежат. Бегущих больше нет.
Майор сопит трубкой. Покашливает.
– Ни черта не подавили… Ни черта… Абросимов звонит во второй, в третий батальоны. Та же картина. Залегли. Пулеметы и минометы не дают головы поднять.
Майор отходит от амбразуры. Лицо у него какое-то отекшее, усталое.
– Полтора часа громыхали, и не взять… Живучие, дьяволы.
Абросимов так и стоит с трубкой у уха, нога на ящике, перебирает нервными, сухими пальцами провод.
– Глянь-ка в амбразуру, инженер. Убитых много? Или по воронкам устроились?
Смотрю. Человек двенадцать лежит. Должно быть, убитые. Руки, ноги раскинуты. Остальных не видно. Пулемет сечет прямо по брустверу, только пыль клубится. Дело дрянь.
– Керженцев, – совсем тихо говорит майор.
– Я вас слушаю.
– Нечего тебе тут делать. Иди-ка в свой батальон бывший. К Ширяеву. Помоги… – и посопев трубкой: – Там у вас немцы еще вырыли ходы сообщения. Ширяев придумал, как их захватить. Ставьте пулеметы и секите им во фланг.
Я поворачиваюсь.
– Вы что, к Ширяеву его посылаете? – спрашивает Абросимов, не отходя от телефона.
– Пускай идет. Нечего ему тут делать. В лоб все равно не возьмем.
– Возьмем! – неестественно как-то взвизгивает Абросимов и бросает трубку. Связист ловко хватает ее на лету и пристраивает к голове. – И в лоб возьмем, если по ямкам не будем прятаться. Вот давай, Керженцев, во второй батальон, организуй там. А то думают, гадают, а толку никакого. Огонь, видишь ли, сильный, подняться не дает.
Обычно спокойные, холодные глаза его сейчас круглы и налиты кровью. Губа все дрожит.
– Подыми их, подыми! Залежались!
– Да ты не кипятись, Абросимов, – спокойно говорит майор и машет мне рукой – иди, мол.
Я ухожу. До ширяевского КП бегу стремглав, лавируя между разрывами. Немцы озлились, стреляют без разбора, лишь бы побольше. Ширяева нет. На передовой. Бегу туда. Нос к носу сталкиваюсь с ним у входа в землянку – ту самую, где тогда сидели в окружении.
– Как дела? Ширяев машет рукой.
– Дела… Половины батальона уже нет.
– Перебили?
– А черт его знает. Лежат. С Абросимовым повоюешь!
– А что?
У Ширяева на шее надуваются жилы.
– А то, что майор свое, а Абросимов свое… Договорились как будто с майором. Объяснил я ему все честь честью. Так, мол, и так. Ходы сообщения у меня с немцами общие…
– Знаю. Ну?
– Ну и подготовил все ночью. Заложил заряды, чтоб проходы проделать. Те самые, что ты еще заделал– Расставил саперов. И – бац! Звонит Абросимов никаких проходов, в атаку веди. Объясняю, что там пулеметы… «Плевать, артиллерия подавит, а немцы штыка боятся».
– А у тебя сколько народу?
– Стрелков – шестьдесят с чем-то. Тридцать в атаку, тридцать оставил. Еще будет ругаться Абросимов. Ты, говорит, массированный удар наноси… Пулеметчиков и минометчиков только оставь. Саперов тоже гони.
– А майор в курсе дела?
– Не знаю.
Ширяев с размаху плюхается на табуретку. Она трещит и готова рассыпаться.
– Ну, что теперь делать? Половина перебита, половина до вечера проваляется, – не даст им враг подняться. А этот опять сейчас начнет в телефон…
